175

Там же. – С. 344.

176

Там же. – С. 343. Кстати сказать, такой отрыв знака от обозначаемого может идти гораздо дальше. Крайнее направление такого процесса нашло выражение у Ю.Лотмана. Он

считает, что в некоторых случаях знаки могут иметь значение без соотнесения их с

внешними системами. В этих случаях «их значение будет иметь реляционную природу –

оно будет выражать отношение одних элементов системы к другим... в общесемиотическом смысле вполне можно представить себе системы с именно такой природой содержания знаков. К ним, видимо, можно отнести математические выражения, а также непрограммную и не связанную с текстом музыку. Конечно, вопрос о значении музыкального знака сложен и, видимо, всегда включает связи с экстрамузыкальными реальными

и идейно-эмоциональными рядами, но безусловно, что эти связи носят значительно более факультативный характер, чем, например, в языке, и мы не можем себе представить,

хотя бы условно, чисто музыкальное значение, образуемое отношениями звучащих рядов, вне каких-либо экстрамузыкальных связей» (Лотман Ю. О проблеме значений во

210

ПРОБЛЕМА ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ

Развитое здесь (а также в других работах Ч.Морриса) представление

вызывает возражение только в одном пункте, но этот пункт имеет фундаментальное значение, и заключается в применении понятия «ценность». Приняв вместе с Ч.Моррисом то важное положение акслологии,

что существуют явления, определяемые как ценность, которые сами по

себе важны для человека, мы неизбежно должны согласиться и с тем,

что в процессе общения необходима их репрезентация, и при том таким

образом, чтобы они не потеряли своих ценностных свойств. Вполне естественно, что для этих целей понадобилась специальная система знаков

– искусство. Решается также и вопрос, представляющий практически

непреодолимую трудность для всех почти определений искусства – почему произведение искусства должно обязательно обладать эстетическими качествами. Действительно, если эстетические качества присущи

ценностям, то вполне понятно, что художественное произведение, непосредственно представляющее их, также должно ими обладать – иначе

мы получим не саму ценность, а только «заявление» о ней.

Но мы не можем принять бытующее в буржуазной аксиологии туманное представление о ценностях. «Характерно, что столпы прагматизма

Джемс и Пирс, много и охотно разглагольствуя о ценности, избегают ее

конкретного определения. Уходит от этого и Дьюи. Кроме самых общих

выражений о том, что «ценным является все полезное», Дьюи не приводит никаких серьезных определений своего понимания полезности»177.

Мы видели выше, что в нашей философии также не существует удовлетворительного определения ценности (тот же лейтмотив: ценность все

то, что полезно). Таким образом, несмотря на всю логичность построений Ч.Морриса, из-за сомнительности исходных посылок мы не можем

принять его решение вопроса о специфичности искусства как «языка»178. Посмотрим, как решают этот вопрос наши семиотики.

А.Кондратов рассматривает различные виды сообщений, разделяя их

по ориентации: сообщения, ориентированные «на предмет», «на отправителя», «на получателя», «на проверку кода» и добавляет: «Сообщение может быть ориентировано и на само себя. Ориентировка и яввторичных моделирующих системах // Труды по знаковым системам. – Уч. зап. ТГУ. –

Вып. 181. – Тарту, 1965. – С. 24). Применительно к математике такое утверждение попросту неверно, поскольку математический аппарат – абстрактная модель закономерностей реального мира. Что же касается музыки, то это уже противоречит не только представлению об искусстве как отражении объективной реальности, но и утверждениям самого Лотмана, что произведение искусства – модель действительности.

177

Антонович И. Американская буржуазная аксиология на службе империализма. – С. 45.

178

Выше мы видели, что под ценностью имеет смысл понимать объект ценностного отношения. Поэтому мы и не можем определить искусство как ценность, не показывая источника ценностного отношения к нему. К рассмотрению этого вопроса мы еще вернемся.

211

Л.А. ГРИФФЕН

ляется той особенностью, которая в семиотическом анализе сообщений отличает эстетическое изложение от всех других»179. Однако, по

замечанию самого же А.Кондратова, «когда мы говорим о средствах,

чтобы изучить их, следует в первую очередь знать цель, которой служат эти средства»180. К сожалению, сам автор не следует этому правилу. Мы не находим у него объяснения, зачем понадобился людям вид

сообщения, ориентированного на самого себя. Вместе с представлением об искусстве как «языке» А.Кондратов взял у Ч.Морриса вывод о

самостоятельном ценностном значении искусства, но опустил те посылки, на которых они базировались. Здесь перед нами опять следствие отрыва выводов от тех оснований, из которых они вытекают, и перенос их на совершенно другую почву. Поэтому дальше А.Кондратов

вынужден признать, что семиотика не может решать проблемы теории

искусства; но, определяя произведение искусства как особого рода сообщение и конституируя его эстетическую сущность указанием на

специфику искусства в рамках семиотики, он тем самым решает вопрос: что такое искусство? – то есть делает как раз то, что семиотика,

по его мнению, делать не вправе.

Примерно так же определяет специфичность искусства в рамках семиотики и Е.Басин. «Всякий знак, – пишет он, – несет какую-нибудь

информацию (семантическую иди эмоциональную). Это может быть

информация об объектах и явлениях, об отправителе сообщения, она

может быть ориентирована на получателя сообщения (побуждающий

способ употребления знаков). Но она может быть также информацией о

самом этом знаке, самом сообщении»181. Различие состоит разве что в

том, что у А. Кондратова ориентация сообщения на него же определяет

эстетическое качество сообщения, а у Е. Басина, наоборот, «этой ориентации на сам знак искусство добивается тем, что в искусстве сами знаки

и способы их использования обладают эстетическими качествами, эстетической ценностью», что «предполагает признание за самими знаками

наличия эстетической ценности»182. Как видим, здесь также развивается

идея Ч.Морриса, согласно которой само произведение искусства в качестве знака должно вызывать положительную оценку. Но ни того, для че179

Кондратов А. Семиотика и теория искусства // Искусство. – 1963. – № 11. – С. 25.

Кондратов А. Язык ли искусство? // Знание-сила. – 1963. – № 5. – С. 2. Во всех случаях «прежде чем начать обработку сигналов, «система должна знать», зачем это надо.

Только тогда она сможет разумно выбирать параметры, на которые следует реагировать,

и лишь при этом принятый сигнал будет нести полезную для системы информацию, а не

являться каким-то шумом» (Хургин Я. Ну и что? – М., 1967. – С. 19).

181

Басин Е. О семиотической теории искусства // Критика основных направлений современной буржуазной эстетики. – М., 1968. – С. 301.

182

Там же.

180

212

ПРОБЛЕМА ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ

го необходима ориентация на сам знак (сообщение), ни объяснения, как

знаки приобретают «эстетическую ценность» (и что это такое) в статье

Е. Басина нет. Поэтому ему также приходится отказаться от определения в рамках семиотики сущности искусства и ограничиться утверждением, что «семиотика с ее методами исследования может помочь другим