— Итак, гражданин, мы выяснили, что вы причастны к серии преступлений! — грозно рыкнул Крольчихин, испепеляя арестованного взглядом люцифера. — Мы установили ваши прозвища: Репейник и Рудольф Шталь!

— А? — клекотнул Репяшков, моргая круглыми от страха глазами…

— Бэ! — разъярился Крольчихин. — Если вы не выдадите вашего сообщника — я повешу всю вину на вас и упрячу до конца ваших дней! Вам ясно, гражданин Репяшков??

— А? — снова повторил Репяшков, а его глаза из круглых сделались квадратными.

— Бэ, чёрт вас дери!! — не унимался Крольчихин, свирепо вращая глазами, как казнящий палач. — Вы только что здесь были, обокрали Ровд, лишили рассудка человека, едва не убили его, а ваш сообщник совершил целую серию жестоких убийств, включая убийства сотрудников милиции! Давайте, Репяшков, не молчите: кто ваш сообщник??

— А? — Репяшков акал, как заведённый, всё расширяя и расширяя глаза. Волосы на его голове прямо дыбом встали, и даже седина начала проступать…

— Та что вы всё «А» да «А»?? — рявкнул Крольчихин, стукнув кулаком по столу и едва не снеся прикрученный к столешнице телефон. — Давайте, Репяшков, мне тоже нужно спать!!

— Василич! — это Федор Федорович решил вставить слово в озлобленный допрос Крольчихина и повернул голову, оторвавшись от бланка, который ничем пока не заполнил. Буква «А» для протокола не годится, и следователь решил не писать её вообще.

— Ну, чего? — раздаржённо осведомился Крольчихин, а Репяшков перед ним дрожал на стуле весть промокший, с босыми грязными и мокрыми ногами и в наручниках. Казачук и Морозов зевали над ним с дубинками и шокерами — засыпали уже.

— Василич, это не Рудольф, — пробормотал Федор Федорович, разобравшись, что они опять жестоко прокололись и схватили абсолютно не того человека. Да, он лицом на него похож, но это не он… Пока Крольчихин уничтожал несчастного сотрудника музея своим зверским допросом, Федор Федорович бесстрастно сличил отпечатки его пальцев с отпечатками пальцев сбежавшего Рудольфа и выяснил невесёлый факт: они разные. Репяшков — никакой не Рудольф, он мирно спал этой ночью, и не ходил ни в Ровд, ни на тот склад вместе с Эриком Вовком…

— Как не Рудольф? — удивился Крольчихин, выбравшись из-за стола, нервно расхаживая взад вперёд мимо стола, стульев, Казачука, Морозова и дрожащего Репяшкова.

— А так… — буркнул Федор Федорович. — Мы с тобой ошиблись, Василич, у него другие пальчики. Нужно отпускать Репяшкова и извиняться, а то он жалобу на нас накатает.

— Та чёрт! — злобно плюнул Крольчихин, хлопнув себя кулаком по колену. — Блин!

— Отпустите меня… Я… на работу опоздаю… — Репяшков заблеял впервые за те три часа по его держали в допросной. Уже давно наступило утро и взошло солнце, а Крольчихин с Федором Федоровичем ещё не ложились спать.

— Какой позор… — протарахтел Крольчихин, бессильно опустившись на стул и обхватив руками свою горемычную голову. Каждый раз, когда они пытаются схватить этих «Туристов» или аномальщиков — они получают один и тот же досадный пробой. Хватают не тех, а настоящих преступников позорно упускают, оставляя для себя всё меньше шансов поймать их снова. Премия, как всегда, сгорает синим пламенем, а над головами тяжёлым дамокловым мечом нависает позорное увольнение… Наверное, Крольчихину нужно поспать трое суток кряду, чтобы не быть таким тупым.

— Гражданин Репяшков, извините, — нехотя и сухо выдавил из спёртой груди Крольчихин, с неприятным осознанием того, что Репяшков имеет полное право пожаловаться на него Тетёрке и даже в прокуратуру, из-за чего Крольчихина могут запросто отправить на биржу труда без права возвращения и обязать выплачивать моральный ущерб.

— А? — забацанный Репяшков даже не понял, почему рычащий монстр вдруг перестал рычать и начал блеять ему извинения. Он моргал своими квадратными глазами и даже от стула не мог отлипнуть, чтобы убраться восвояси. Сонный Казачук избавлял от наручников его бедные руки, а они были холодны и тверды, как закоченевшие.

— Гражданин Репяшков, вы можете идти! — раздосадованным голосом повторил Крольчихин, желая только одного — чтобы этот бесполезный слизняк, наконец, уполз и скрылся с глаз.

— А? — Репяшков, наверное, все буквы позабыл со страху, кроме «А», и ходить тоже разучился. Казачук и Морозов подняли его со стула под руки и поволокли прочь отделения, как парализованного. Репяшков тащился и даже не переставлял свои босые ноги, а Казачук с Морозовым фыркали, что он тяжёлый, мокрый и грязный, а они только постирали и выгладили свои мундиры…

— Всё, я на боковую… — пропыхтел Крольчихин, поднявшись на сонные ватные ноги и решив, что с него хватит, нужно дать себе заслуженный отдых, а то он так свихнётся и не на биржу пойдёт, а в психушку, к Полесуну.

— А, Крольчихин, вот ты где??? — этот разъярённый скрипучий голос прилетел со стороны двери, заставив Крольчихина вздрогнуть от испуга. Рывком повернувшись, следователь не без страха увидел, как в дверной проём вдвигается крепкая фигура Зои Егоровны со шваброй наперевес.

— Я тут с утра до ночи горбачусь! — рычала Зоя Егоровна, изрубая воздух своей шваброй, словно секирой. — А вы мне только нагадить норовите! Мало того, что я своё ведро целый час по всему отделению искала — так он мне ещё на пол воды налил! Давай, Крольчихин, бери швабру и мой пол!

— Нет, что вы, мне спать пора… — попытался отбояриться от неё Крольчихин и хотел бочком протиснуться мимо её габаритов и выскользнуть в коридор, чтобы убежать на улицу, но Зоя Егоровна мощно загородила дорогу и выпятила вперёд свою длинную швабру с накрученной тряпкой.

— Давай, Крольчихин, нагадил — убирай! Я прекрасно знаю, что это ты воды налил! — рявкнула Зоя Егоровна, пытаясь всучить Крольчихину швабру и погнать его на уборку кабинета.

— Да нет же, не я… — пробулькал Крольчихин, проскользнул между свистящей шваброю и стенкой и со всех ног помчался вперёд по коридору, неся перед собой свой ключ, чтобы метнуть его Морозову и покинуть суровые стены Ровд. Он думал, что Зоя Егоровна плюнет и пойдёт сама собирать свою воду, но последняя почему-то осатанела и погналась за ним, громко топоча своими огромными валенками.

«Чёрт!» — про себя перепугался Крольчихин и ускорил бег, видя, как маячит впереди дежурная комната Морозова. Сейчас, он избавится от ключа и будет свободен для того, чтобы откочевать домой и поспать.

— Морозов! — рявкнул Крольчихин, подбегая, чтобы вынудить этого засоню проснуться и протянуть свою руку за ключом. Но Морозов, наверное, очень крепко заснул — он не показал и носа, а Крольчихин, остановленный этой неприятностью, впился рками в хромированный бортик и, сотрясая его, принялся свирепо рычать в закрытое окошко:

— Морозов, чёрт бы тебя подрал! Забери у меня этот ключ проклятый к чёрту!!

Позади рассекала Зоя Егоровна, стремительно приближаясь, а голос Морозова почему-то раздался из-за спины Крольчихина.

— А, я тут… — проклекотал сонный дежурный, зевая и роясь в своих карманах, чтобы отыскать ключи и отпереть дежурку.

— Где тебя черти носят?? — гневно осведомился у него Крольчихин, потрясая перед носом Морозова своим ключом, зажатым в кулак.

— Та, у Ветеркова ветер в голове… — загудел Морозов, проворачивя свой ключ в замочной скважине. — Нашёл в И-нете того фашиста, который по-настоящему был Рудольф Шталь, и заставил нас с Казачуком узнавать, похож он на нашего беглеца или не похож…

— Давай, быстрее возись! — подогнал этого медлительного слизня Крольчихин, свирепо топая по полу, потому что Морозов так и не открыл дверь, а Зоя Егоровна уже вырвалась из-за поворота и громадными скачками неслась к нему, чтобы лишить сна ещё на часа на два.

— Ну, — булькнул Морозов, отпихнув открытую дверь и вползая в дежурку прямо, как черепаха какая-то — едва ноги волочил. — И мы с Казачуком сидели там, как идиоты и узнавали!

— И что, узнали?? — прорычал Крольчихин, метнув в Морозова свой ключ и уже убегая, чтобы не попасться Зое Егоровне.

— Вы представляете, Алексей Васильевич, одно лицо… — тихо протарахтел Морозов, вешая крольчихинский ключ на гвоздик с номером его кабинета. — Ветерков нам все уши прожужжал, что у них одно лицо и я, кажется, ему поверил…