В рубку вошел Борька Шеремет и сказал Лешке:

— Через бары в такую погоду не войдем…

— А как же быть? — спросила я его.

— Галя, иди в кубрик, — попросил меня Лешка, — и не мешай, а ты, Боря, пожалуйста, проверь буксир… — И начал зло ворчать: — Вот гады, им в кабинете хорошо зады греть, нашли, где сокращать штаты! Разве можно в такую погоду не иметь под руками ни помощника, ни матроса?

— В чем дело?

— А в том, что команда положена в девять человек — трое на берегу отдыхают, а шестеро работают. В Панине и во Владивостоке команды так и скомплектованы, а здесь… Не дай бог, случится что-нибудь с машиной. Один механик не управится, а тут еще рация отнимает время…

— Возьми на помощь грузчиков.

— Скажет тоже, грузчиков! Велик от них прок. Слава богу, что Борис среди них есть, так ведь он судоводитель, а остальные — ни бум-бум, толку от них как от козла молока. Ни за что больше не выйду на рейд с командой в два человека, пусть лучше снимают!

Видимости по-прежнему не было. Прошел час, другой — маяки как сквозь землю провалились. Судя по времени, мы давно уже должны были находиться в порту, но пока что океан выматывал из нас души.

Подул береговой ветер. Лешка взял курс двадцать один градус лево руля. Я решила не уходить из рубки, хотя чертовски замерзла. Мне хотелось дождаться той минуты, когда мы войдем в устье реки. Я уже начинала переживать, что слишком много времени потратила на оформление документов и из-за этого нас накрыла темнота.

К ночи ветер достиг ураганной силы. Океан за иллюминатором ревел, дыбился стеной. Опираясь на переборку, Лешка всматривался в темноту. Огромная волна, угрожающе взмыв над катером, ударила в надстройку, хлестнула капитана по лицу.

— Под килем двести метров, — доложил Борис.

— Все, значит, тащит в океан, плохи дела, — вырвалось у Лешки.

Когда мы шли по направлению ветра, было сносно, а как только изменили курс, нас понесло в океан, стало отклонять от курса. Примерно часа через два машина начала работать с перебоями. Лешка с Борисом переглянулись.

— Что случилось? — спросила я.

— Черт его знает, я не дизелист, — проворчал Лешка.

Борис спустился в машинное отделение. Там суетился возле фильтров механик — думал, что засорились, сменил — не помогло. Тогда Борис выбрался на палубу и, задыхаясь от ветра, весь мокрый, пополз вдоль леера — его неотступно мучила мысль: где же повреждение? Наконец удалось обнаружить его, — оказывается, волной сорвало гайку и выбило кингстон, к солярке примешалась вода. Из-за этого двигатель и барахлил, а вскоре и совсем заглох. Лешка тут же по рации сообщил в порт о случившемся.

— Двигатель вышел из строя. Несет в океан!.. — крикнул он в микрофон, и голос его, как я заметила, дрогнул.

Я тоже на миг поддалась его настроению. Дыхание перехватило.

— Что же теперь будет?..

Никто не ответил мне.

Лешка еще раз передал тревожное сообщение в эфир.

Потом мы поняли, что порт нас не слышит, — вода попала на антенну, и передача стала невозможной. И рация, и машина не повиновались нам больше. Сколько механик с помощью Бориса ни пытался завести машину, ничего не вышло. Катер начал обмерзать. Мы легли в дрейф. Океан походил на огромный кипящий котел. Лешка гнал меня в кубрик отдохнуть, согреться под одеялом, но какой уж там отдых! Все нервничали. Борис и Лешка вышли на палубу и дали несколько сигнальных ракет. Мне казалось — да так оно и было, — что из-за сильного снегопада никто наших ракет не мог заметить.

Уже более десяти часов ребята боролись с океаном. Кажется, он одного только и хотел — сломать их, подмять под себя. Но Лешка, Борис и механик настойчиво продолжали вести катер в лобовую атаку против ветра. Сворачивать нельзя было — иначе гибель.

Ночь шла на убыль, но легче не становилось: ветром на катер навалило плашкоут, и суда начали биться бортами друг о друга. Из-за этого корпус катера получил повреждение. В машинном отделении образовалась течь, и резко увеличилась осадка катера. Суденышко наше огрузло и глубоко зарылось в воду. Крупные волны перекатывались через палубу, катер обмерз и походил на льдину. Рискуя жизнью, все боролись за спасение судна: обкалывали лед, откачивали воду и пытались хоть как-нибудь заделать пробоины в корпусе, предотвратить новые удары о плашкоут и направить катер по ветру. С плашкоута по зову Бориса к нам прыгнул Покровский-Дубровский.

Едва он успел перепрыгнуть, как ревущая тысячетонная волна навалилась на наш маленький катер, и он беспомощно лег на бок.

Я бросилась было к двери рубки.

— Оставаться на месте. Ждать команды! — гаркнул Лешка.

Через несколько минут, показавшихся мне вечностью, катер, судорожно вздрогнув, медленно выправился. И снова он то и дело стремительно взлетал в черноту неба на грохочущих спинах валов, и тогда на самой высокой ноте жалобно выли тугие струны антенны.

Механик продолжал возиться около молчавшей рации. Он то и дело брался за ключи, но писка морзянки мы так и не услышали.

Лешка внешне выглядел спокойным, и только нахмуренные брови, сосредоточенность во взгляде да капли испарины, покрывшие лоб, выдавали его волнение.

Катер заливало все больше и больше. Лешка, чтобы спасти людей, приказал всем перейти на плашкоут, забрал судовой журнал, а мне кивнул на мою папку. Я тут же сунула ее под кофточку. Машинный журнал механик взять не смог: попасть в машинное отделение было невозможно — ударом плашкоута согнуло дверь.

Борис первым ринулся в яростный ад — на корму плашкоута. Огромная волна с косматым загривком сшибла его с ног, бросила на палубу. Кое-как удалось ему уцепиться за кнехт. На помощь Борису рванулся Покровский-Дубровский, но тоже рухнул под тяжестью воды. Лешка помог обоим подняться, втащил в рубку.

— Давайте привяжемся друг к другу для безопасности, — вытирая с лица кровь, предложил Борис.

Один за другим все попрыгали на плашкоут, а я, откровенно говоря, боялась. Да и как не бояться: надо было выбирать момент, когда волна подкинет плашкоут к катеру, чтобы палуба его оказалась чуть пониже. Сколько раз мне кричали: «Прыгай!», а я совсем растерялась, стояла и никак не могла решиться. Не помню, как попала на плашкоут, но поняла, что оказалась я на нем не без помощи Бориса…

Все были возбуждены случившимся, но постепенно успокоились. Только начали обживаться на плашкоуте, как вахтенный доложил Лешке, что в канатном ящике появилась вода: катер продолжал биться, раня себя и соседа.

Лешка дал команду обрубить конец, а с другого плашкоута завести трос, чтобы не потерять катер. Так и сделали. Бить перестало.

Меня позвали в кубрик. Там было тепло и сухо. На ветру я вся промокла и окоченела. Старшина плашкоута уступил мне свое место, дал сухие брюки и телогрейку и, кроме того, заставил выпить спирту. Выпила глоток и заснула… Мне снился гул ветра, виделись косматые загривки волн, несущихся нам навстречу.

Проснулась и никак не могу понять, где я нахожусь. Слышу голос Бориса:

— Тише, черти, видите, люди спят…

Я встала и подошла к нему:

— Ну, как дела, Боря?

— На третьи сутки, Галина, пошло. Через двенадцать часов Новый год встречать будем.

— Новый год… а мы третьи сутки болтаемся!.. А где Леша?

— Только что заснул.

— Нас не раскидало?

— Нет, рядом и плашкоут и катер. А шторм не утихает. Ветер в зубы дает.

— Что же делать, а?

— Ждать!

— Ждать… пока ко дну не пойдем, — проворчал один из грузчиков.

— А ну, заткнись! Покровский-Дубровский, запевай!

Два голоса — низкий, немного охрипший, и звонкий, высокий, — подхватили старую матросскую песню:

— Хватит! Смерть на носу, а они вой подняли! — окрысился тот же грузчик.

Покровский-Дубровский подошел к нему, взял за подбородок и пропел прямо в лицо: