Восхождением руководил Джон. Напускная лень и нарочитая небрежность у него исчезли. К работе «наверху» он относился серьезно. И сам он и его группа были отлично тренированы, понимали друг друга без слов. В их восхождениях все было подчинено одному — скорости. Они не отвлекались для того, чтобы улыбнуться, увидев далеко внизу, сквозь просветы в облаках, белые палатки лагеря. Некогда им было полюбоваться панорамой хребтов, подернутых синей дымкой. Фотографировалось только то, что было необходимо для доказательства: «Я был на этой вершине». Они походили на хорошо работающий, слаженный механизм для восхождений. Желание взять вершину и вернуться в лагерь на час, на два, на сутки раньше, чем это удавалось всем предыдущим группам, не оставляло времени для того, чтобы вглядеться в красоту гор, понять ее и испытать от этого радость. Они радовались внизу, в лагере, когда слышали вокруг восторженный шепот: «Эти ребята железно ходят!» Радовались, но не показывали виду: «Зола!»

Движение по ледопаду требовало времени. Надо было часами искать путь в лабиринте ледовых стен и трещин, по одному, на охранении, переползать хрупкие снежные мостики и в результате продвинуться вперед на 200–300 метров.

Джон выбрал другой путь. Он повел группу по скальной стене, нависающей над ледником. Никто, даже Фермер, не упрекнул его в том, что этот путь маршрутной комиссией не утверждался. В монолитных плитах стены некуда было забить крючья для страховки, а внизу чернела подгорная трещина. Вряд ли удастся достать оттуда тело того, кто упадет.

Но они уверены в себе. Они не собираются падать.

Когда, обойдя ледопад, группа вышла на верхнюю часть ледника, Джон не замедлил шага, не обернулся. Он знал, что Роззи идет за ним. А раз идет она, — должны поспевать другие. В этом было особое молодечество — не останавливаться тогда, когда хочется отдохнуть.

Все складывалось прекрасно. Ветер разогнал облачность, небо очистилось, лишь на Зубре по-прежнему стояла туча.

Чистейшие снега верхних фирновых полей сияли на солнце тем ослепительным светом, который издали придает горам их ни с чем не сравнимое очарование. Вблизи этот свет страшен. Он обесцвечивает волосы, слепит глаза, обжигает кожу, покрывает волдырями губы.

Они надели очки и поднялись на небольшое снежное плато над гребнем. У едва виднеющихся из-под фирна плоских камней остановились завтракать.

Это был первый отдых за семь часов беспрерывного движения. Железные люди…

Отсюда был виден весь путь к вершине. На гребень выводило несколько кулуаров, но только один, сравнительно безопасный, не отмеченный следами лавин, был утвержден как путь восхождения.

Зубчатый гребень заканчивался башней вершины, опоясанной тремя белыми кварцевыми поясами. Считалось, что эти пояса и есть самые сложные участки маршрута.

Миллионер снял штормовые брюки и надел тирольки.

Джон и Роззи тоже переоделись.

Фермер спросил:

— Зачем?

— А пари? — быстро обернулся к нему Миллионер.

— По-моему, напрасно, Роззи. Я не понимаю смысла этой затеи. Миллионер всегда что-нибудь придумает. Только иногда выдумки кончаются плохо…

Фермер, конечно, вспомнил вчерашнюю пантомиму.

— Он не понимает, — мгновенно окрысился Миллионер. — Если ты еще ничего не понимаешь, тебе надо ходить в детский сад, носить вышитый передничек и петь: «В лесу родилась елочка». Ты как думаешь, Джон?

— Я не думаю, — пережевывая кусок колбасы, откликнулся Джон. — Я ем. А впрочем, пусть поет. Интересно послушать.

— Может быть, ты боишься простудиться? — иронически спросила Роззи.

— Хорошо, Роззи. Я переоденусь, — сказал Фермер. — Пари так пари…

Палатку, спальные мешки, теплую одежду и продукты оставили на месте привала. Освободили рюкзак Фермера и сложили туда крючья, скальный молоток, немного хлеба, сыру, сахару и пачку печенья.

Взгляд Миллионера случайно задержался на Зубре. Плотное сизое облако торчало на вершине, как привязанное. Секунду подумав, Миллионер что-то достал из своего рюкзака и незаметно сунул в карман того, который брали с собой.

Джон рассчитывал сходить на вершину и вернуться к месту привала часов за пять. Если это удастся, а удаться должно, они успеют до темноты пройти ледопад, сегодня же будут в лагере и поставят рекорд. На Опоясанную ходили два дня, ночуя на снежном плато или на аварийной ночевке под башней вершины. Во всяком случае, не было еще группы, которая ушла бы на гребень без рюкзаков. Опоясанная пользовалась дурной славой. Не раз, застигнутые непогодой, под башней отлеживались в палатке альпинисты, прислушиваясь к порывам ветра и дожидаясь возможности уйти из плена Опоясанной.

Джон, Роззи, Миллионер и Фермер об этом знали. Но, двигаясь без рюкзаков, они выигрывали по крайней мере два часа. Джон смеялся: «Мы выигрываем всегда те самые часы, когда происходят бури и туманы, которыми нас пугают начспасы».

И кулуар, и пилу гребня, и даже кварцевые пояса прошли легко и быстро. Сегодня все удавалось, Фермер добродушно сознался Роззи на вершине:

— Ты была права. В тирольках идти приятнее — не жарко.

Джон и Миллионер разбирали тур, доставали записку. Но уши у Миллионера были устроены так, что он свободно мог слышать и то, что говорили у него за спиной.

— Гипертрофированный младенец, — сказал он. — Теперь ты понимаешь, что в воспитании необходимо применять меры принуждения в интересах самого беби?

Фермер, как обычно, не нашел ответа.

— Ты тюлень, Фермер, — сказала Роззи. — Почему ты ему не ответишь?

— Не умею, — виновато улыбнулся он.

Легкая победа, уверенность в том, что новый триумф ждет их в лагере, вскружили им головы. Джон разлегся около тура на камнях, нагретых солнцем, и тихо говорил с Роззи. Фермер сидел в стороне и смотрел, как, вынесенная потоком нагретого воздуха над перевалом, горная галка торопливо махала крыльями — спешила вернуться вниз, к старой морене, где она жила.

Миллионер что-то бормотал и выкрикивал, — это он пел «Сквозняк в пустыне» («Сделано в США, штат Колумбия»). В такт этому странному произведению, не имеющему ни мотива, ни мелодии, он тряс коленкой. По всему было видно, что Миллионер доволен.

В таком настроении они начали спускаться. На втором кварцевом поясе Миллионер успел побледнеть.

— Эй ты, — спокойно сказал Джон, — полегче!..

Облако на Зубре зашевелилось. Должно быть, переменился ветер и погнал его в сторону Опоясанной. При спуске с башни оно их накрыло. Просвечиваемые солнцем волокна тумана обдавали разгоряченные тела приятной прохладой. Голоса зазвучали глуше. Горы скрылись. Внизу исчез ледник, а вскоре в серой мути пропало и небо. Скалы гребня стали сырыми и скользкими. Пришлось сбавить темп движения.

Им не раз приходилось ходить в туманах, но этот был какой-то особенный: в двух шагах фигура впереди идущего расплывалась, а в трех — исчезала за пепельно-мутной завесой. Ветер упал. Облако надолго завладело Опоясанной.

Вот, наконец, спуск в кулуар. Джону он показался круче, чем тот, по которому они поднимались. Но кто же не знает, что в тумане все представления о расстояниях и крутизне меняются?

Сыро и холодно было в кулуаре. Тревожно скрежетали трикони, когда чья-нибудь нога проскальзывала на слишком крутом склоне.

— Джон! — глухо позвал Фермер. — Это не тот кулуар!

— Вижу, — коротко ответил Джон. — Не возвращаться же…

Но возвращаться пришлось. Стены кулуара сдвинулись. Он превращался в узкий обледеневший желоб, отполированный скатывающимися камнями. Подъем на гребень отнял много времени, но хуже всего было то, что они теперь не знали, где находятся. Куда идти по гребню? Направо, налево?.. Где искать спуск к леднику? Там рюкзаки. Можно поесть, поставить палатку и переночевать. Ведь в лагерь сегодня все равно не прийти.

Джон повел группу по гребню осторожно, медленно, вглядываясь в каждый камень. Если бы хоть на минуту разошелся туман! Нет, мокрые черные скалы так же отвесно уходили вниз и в двух метрах растворялись в сером мраке.