Изменить стиль страницы

Но сегодня воскресенье, начальник лагеря и бухгалтер Иван Павлович уехали по семейным делам в Светлую поляну, и поэтому записка не имела никакой цены. Некому было положить резолюцию: «Бухг. оформить», — некому было и произвести процесс оформления, без которого, как известно, человек не может быть зачислен ни на один из видов довольствия.

Вот почему «джоны» голодали с утра на берегу блуждающей протоки.

То, что Юра помог этим ребятам, наполняло его сердце гордостью. Они понравились ему. Людям вообще нравятся те, кому они помогают в тяжелую минуту. Кроме того, Юра понимал, что «джоны» настоящие альпинисты, хотя и со странностями, не новички, как он. Об этом можно было догадаться и по тому, как ладно сидела на их крепких фигурах одежда, и по тому, какие точные и уверенные, а вместе с тем слегка небрежные движения были у них, когда они прыгали с камня на камень вслед за Юрой к лагерному душу.

Юра твердо обещал им «устроить» горячую воду, но совсем не был уверен в том, что это удастся. Наличие горячей воды в душе от него не зависело.

Когда они выбрались из кустарника на большую плоскую скалу, с которой во всем своем великолепии были видны Зубр и Аман-Кая, Юра остановился. Как всякий хозяин, он хотел похвастаться своими горами.

— Как называются эти холмики? — спросил Джон подчеркнуто пренебрежительно.

— Холмики?! — Так назвать самые сложные и большие вершины района? Юра растерялся.

— Конечно, холмики, милый чечако, — ласково сказала Роззи.

«Чечако?.. Что такое чечако?» — старался вспомнить Юра. Где-то он слышал это слово. Ага. У Джека Лондона. Оно означает: новичок. Юра покраснел.

— Да, новичок, — решительно сказал он и с вызовом посмотрел на Роззи. — И что же?

— Ничего, мистер, не огорчайтесь. Это бывает, — процедил Миллионер.

— Он читал старого Джека? — притворно удивилась Роззи.

— Всеобщее среднее образование, — съязвил Миллионер, — делает доступным чтение мировой литературы.

— Брось, — сморщился Джон. — Навалились на парня.

К счастью, в душе оказалась горячая вода. Юра облегченно вздохнул и вдруг со всех ног бросился обратно к протоке. Там, прижатые камнями, полоскались в воде его вещи. Полоскались ли?

Пари

Нарочитая, изысканная вежливость и то, что многие принимали за сдержанную мужественность, медленно и незаметно, как ржавчина, распространялись по лагерю. Не так отчаянно звенел гонг, когда значкисты или новички возвращались с ледовых занятий. Рукопожатия стали суше, поцелуи менее горячими. Да особенно и не расцелуешься, поздравляя подругу с успешным возвращением в лагерь, если невдалеке стоят Джон, Роззи и в особенности Миллионер, который смотрит на тебя холодными глазами так, как будто хочет сказать: «Целуются, поздравляют. А с чем?.. Зола».

Нашлись и последователи. Женя Птицын придумал для себя кличку — Долговязый Ев — и стал называть всех мужчин мистерами, а девушек — леди. Кличка, выдуманная Женей, не прижилась, но как-то само собой сложилась другая. Его стали звать: мистер Птичкин.

— Леди, — говорил мистер Птичкин, — ваши ботинки собрали между триконями половину почвенного покрова Большого Кавказа. Я буду рад сопровождать вас к месту, где вы сможете привести их в порядок и смазать несравненной мазью для горной обуви фирмы «Солидол, тавот и компания».

«Леди» церемонно приседала, разводя в сторону обе штанины своих лыжных брюк.

— Вы оказали мне честь, мистер. Я никогда не забуду вашей заботы обо мне. Еще дольше я буду вас помнить, если вы сами почистите мои ботинки и смажете их вышеуказанной мазью. Леди, как вам, надеюсь, известно, не может пачкать свои руки о почвенный покров даже Большого Кавказа. Вот, берите…

— Э-э… — бормотал мистер Птичкин упавшим голосом. — Я счастлив, что могу заслужить вашу благодарность. — И отправлялся чистить чужие ботинки. А что ему оставалось делать?

Юра Мухин тоже изменился. Все свободное время он проводил около «джонов». Или они уединялись с Миллионером, который ему объяснял разницу между индиана-вуги и буги-вуги, или издали следил за Роззи в надежде, что ей понадобится какая-нибудь услуга.

Лина как-то ему сказала:

— Увлекаешься этими «джонами»?

Было ясно, что главным образом она имеет в виду Роззи.

— А ты киноискусством? — отпарировал Юра.

Лина вспыхнула. Она понимала, что Юра намекает на ее прогулки по лагерю киноэкспедиции с известным киноартистом, который рассказывал ей о «кухне кино» и, между прочим, считал, что у нее, у Лины, несомненно есть данные.

— Это глупо!

— Вот и я говорю.

— Ну, знаешь!.. — Лина тряхнула головой. — Все-таки лучше, чем твои припадочные танцы. Ты думаешь, никто не видит, как вы с Миллионером дрыгаете ногами у протоки?

Смутиться пришла очередь Юре.

— Организм требует танцев, — неуверенно сказал он. — И современных, а не доисторических. Серость…

Мысли и даже сами выражения принадлежали Миллионеру, и Юра с ними полностью не был согласен. В глубине души он понимал, что буги-вуги скорее походил на танец пещерных людей, чем на вальс, например тот, который он танцевал когда-то с Линой. Но раз пошел такой разговор…

Дело могло кончиться полным разрывом. К счастью, площадка перед клубом, где они ссорились, стала наполняться людьми. Отсюда был виден тот очень крутой снежник Кара-баши, который при спусках обходят по скалам, а на занятиях показывают как теоретически недоступный ни для подъема, ни для спуска.

По снежнику с бешеной скоростью мчались вниз четыре черные точки. У Юры сжалось сердце. Ведь «джоны» ушли сегодня на Кара-баши. У них восхождение на схоженность. Это они!

— Падают! — закричал кто-то.

Новички уже знали, что врезаться с такой скоростью в скалы, окаймляющие внизу снежник, — смерть.

— Начспаса, скорей! Где Прохоров?

А Прохоров стоял здесь же и спокойно смотрел в бинокль.

— Так не падают, — сказал он не отрываясь. — Видите, как они ровно держат дистанцию. Поворачивают… Они глиссируют.

— Ребята! — заорал мистер Птичкин, размахивая руками. — Это боги!

— Что он сказал?

— Он сказал — боги, но это техника!

— Видишь, Лина?

— Ну, вижу.

— Это тебе не бутафорские скалы из фанеры и ваты с нафталином у твоих киношников. Ползают там, как тараканы. А потом будем смотреть в кино и восхищаться — смелые люди! Тьфу!..

Прохоров неторопливо передал бинокль замполиту и сказал:

— Что-то мне кажется, они без рюкзаков. Посмотри.

— Ты думаешь?

— Могут, — задумчиво ответил Прохоров. — С них станет.

— Не видать. Ты, пожалуй, неправ. Что ж, они не понимают? А вдруг погода испортится, задержатся?.. Тогда как?

Как будто вернулись прежние дни. Не с ленцой и скептическими улыбочками, а бегом, в считанные секунды, собрался лагерь на линейку. Такое воодушевление охватило новичков, какое бывает разве лишь при встрече группы, вернувшейся с рекордного восхождения.

Роззи, легко шагая, провела мимо палаток своих мальчиков, небрежно отрапортовала начспасу и вручила записку, снятую с Кара-баши. Обычно на эту вершину ходили из лагеря за четырнадцать — шестнадцать часов. Им потребовалось всего десять.

— С рюкзаками ходили? — в упор спросил Прохоров.

— А это что? — Миллионер с издевательской улыбкой похлопал по рюкзаку, лежащему у его ног. — Мираж? Видение?

— Я не у вас спрашиваю, — обрезал его начспас.

Роззи молчала. Фермер отвернулся. Солнце било в глаза и мешало ему смотреть прямо.

— Так как?..

Джон сказал:

— С рюкзаками. А какое это имеет значение?

— Вам не ясно?

— Нет, не ясно.

— Он у меня попомнит, этот мистер, — прошипел Миллионер на ухо Роззи. Она поморщилась:

— В самом деле?..

У Роззи вдруг куда-то исчезла ее непроницаемая холодность. Сейчас, под взглядами двух сотен восторженных глаз, она была действительно очень красива. Ее лицо освещала добрая, немного смущенная улыбка. Совсем другой была эта девушка.