– Ты что, ничего не скажешь мне?

– А должен?

– Да, мать твою! Да! Скажи же мне что-нибудь!

Снова этот умиротворенный голос, полный каменного спокойствия:

– Марин, я тебя не понимаю? Чего ты ждешь от меня?

– Ты что, не знаешь, что это за место?

– Наслышан.

– Тогда почему у тебя нет вопросов, нет возражений?

– А они что-то изменят?

Я хватаю ртом воздух – я просто не знаю, что сказать. Либо он апатичный, полудохлый флегматик на последнем издыхании и не умеет испытывать эмоции в принципе (но тогда как я умудрилась за него замуж выйти?), либо ему просто охрененно все равно. Настолько, насколько это вообще возможно.

– Тебе что не интересно, что мы тут делаем? Что тут делает твоя дочь? Что вообще прои…

– Марина, – он оборвал меня на полуслове, видя, как меня забирает – мою истерику он чует за полчаса до её начала. – Что бы ни происходило, я тебе доверяю. А еще я знаю, что ты не дура. Ты прекрасно знаешь, что делаешь, у меня нет причин сомневаться в твоих решениях. Что бы тут ни происходило, полагаю, ты держишь все под контролем.

Я слышу это и едва не плачу. Ничего я не держу! Я уже давно не хозяйка собственной судьбы. Я не принимаю решений, не делаю выбор, ничего не контролирую!

– Ты хочешь мне что-то сказать? – спрашивает он, внимательно глядя на меня своими спокойными, тихими как вселенский вакуум, глазами.

Я молчу. Я смотрю в них и молчу. Я думаю, как бы сложилась моя судьба, не разведись мы с ним. Не закати я истерику в тот злополучный вечер, не поведись я на уговоры пьяной Светки, не согласись я на эту чертову поездку. Господи, да мне достаточно было просто зайти в «Сказку» десятью минутами позже. Просто разминуться со сворой и пройти мимо незамеченной. Разминуться с Максимом. Сколько же «если» совпало, сколько звезд сошлось на небе, выстраивая мою жизнь таким изуверским способом, словно я заслужила все это дерьмо. Может, заслужила? Может и правда где-то дала маху, сделала что-то непростительное, что-то столь мерзкое, что теперь расплачиваюсь сполна. Тогда почему же я не помню этого? Как же можно ТАК обосраться, и не помнить – где?

Я мотаю головой, я говорю «нет» и прячу глаза.

Он смотрит на меня. Он говорит тем же спокойным голосом, что и всегда:

– Если тебе что-то будет нужно – звони. Ты знаешь, я помогу.

Я киваю и говорю «хорошо». Ничем ты мне не поможешь.

А потом мне в голову приходит совершенно сумасшедшая идея – запихать его в машину, сесть за руль и ударить «по газам», вдавить педаль в пол, понестись, куда глаза глядят. Интересно, как далеко мы уедем?

Я зашла в квартиру. Тихо до дрожи. Я в клетке со львом, я с зажженной спичкой в цистерне с бензином, я с рогаткой в медвежьей берлоге. Эта «русская рулетка» скоро доконает меня, и я буду седой задолго до выхода на пенсию. Если вообще буду.

Ласковая рука-змея на моей шее, и я судорожно сжимаюсь.

– Я слышу, как ворочаются мыслишки в твоей голове, – шепчет он, прижимаясь ко мне сзади, и я чувствую его возбуждение. Его рука ложится на мой живот и спускается вниз, минуя одежду. Губы прикасаются к шее, обжигая жаром. – Расскажи мне, о чем ты думаешь…

Я лежу и задаюсь вопросом – чем руководствовалась эволюция, когда ранжировала приоритеты в моей голове – инстинкт размножения превыше инстинкта выживания. Хм… очень странная расстановка. Я лежу и наслаждаюсь тем, как его губы скользят по внутренней поверхности моего бедра. Мне так сладко, так хорошо, что все мои истерики и домыслы относительно того, как он опасен, кажутся чем-то очень далеким и совершенно не актуальным. Ну чем он опасен? Я опускаю глаза и смотрю, как самый красивый, самый уникальный мужчина на земле лежит между моих ног, обнимает мою задницу и нежно касается губами моего бедра. Что в нем опасного? Самый ласковый из всех, кого я знала, самый нежный из мужчин, самый умелый любовник. Садист? Да бросьте… Маньяк? Да не может быть! Социопат и убийца? Вы что-то путаете, друзья мои. Ну, посмотрите на него – да он же не страшнее двухнедельного котенка.

Звонит его телефон. Он не обращает внимания. Звонок обрывается, но тут же начинается заново. Максим по-прежнему мыслями и телом у меня между ног. Третий звонок.

Он чертыхается и лезет искать свой телефон. Находит его и включает громкую связь, возвращаясь к моему бедру:

– Чего тебе? – спрашивает он, прижимаясь щекой к моей коже.

На том конце ленивый голос с характерными мурлыкающими оттенками:

– Мы хотим поохотиться на кроликов. Ты с нами?

Максим закрывает глаза, задумывается, и пока думает, он рассеяно гладит сомкнутыми губами по моей ноге:

– Нет, Белка. Я – пас, – отвечает он.

– Твою мать! Тебя, что там заклинило у неё между ног? Две недели, брат! Втроем скучно, ты же знаешь…

Максим молчит. Максим думает. А у меня зарождается мысль – крохотный лучик надежды. Две недели. И все эти две недели он был с нами. Я двигаюсь вниз, залезая под него, обнимаю его за шею:

– Останься со мной, – шепчу я.

– О, кто там у нас? Королевская блядь? Как дела, моя сладкая?

Я его не слушаю. Я смотрю в бездонные серые глаза:

– Не уходи, – говорю я. – Останься со мной, пожалуйста.

Я чувствую, как у него встает. Я думаю – может, он и правда любит меня? По-своему, нет так, как другие. Ну и пусть. Да разве важно? Секс или любовь, лишь бы забирало человека до состояния полной невменяемости. Может, я сумею переломить ход вещей и сделать невозможное?

Я двигаю бедрами, ощущая, как твердеет его плоть, как она наливается кровью и становиться горячей. Я умоляю не оставлять меня. Я обещаю воплотить любые желания, все, что в голову взбредет.

Останься со мной.

Где-то на заднем фоне трещит голос Белки. Он сыплет мерзостью и порнографией, он в сотый раз предлагает себя третьим. Но мы его не слушаем.

Есть я и он. Весь остальной мир – побочный эффект, издержки эволюции.

Останься со мной.

Белка все никак не заткнется.

Ты будешь любить меня.

Не уходи – я важнее всего, что может дать тебе «Сказка».

Он почти во мне – несколько мгновений отделяют нас от сладости.

– Ты будешь любить меня… – говорю я.

Максим замирает – он смотрит на меня, и зрачки серых глаз расширяются, губы раскрываются, а затем улыбка – светлая, нежная, но азартная, озаряет его лицо:

– Повтори…

– Ты будешь любить меня! – повторяю я.

Его глаза сверкают и искрятся… любовью? Я не знаю, может ли любить самый жуткий, самый страшный человек на Земле? Он улыбается, он целует меня, и, отрываясь от моих губ, говорит:

– Все. До завтра, – и он тянется к телефону, чтобы отключить связь.

Но тут Белка говорит:

– Бери свою шлюху с собой. Пусть теперь нас будет пятеро? А? Что скажешь?

Сука! Тварь! Гребаная Белка, чтоб тебя…

– Максим, я туда не пойду, – говорю я и, не отрываясь, смотрю на стену, смотрю на железную дверь с увесистой щеколдой. Меня подбрасывает. Я поворачиваюсь и смотрю на мерзкую харю Белки – он улыбается мне.

Чтоб тебе провалиться, говнюк!

Он улыбается мне, нарочито сексуально облизывает пухлые губы и посылает мне воздушный поцелуй. Я показываю ему средний палец. Максим прижимает меня к себе еще крепче, чувствуя мою дрожь:

– Тебе понравится, вот увидишь, – шепчет он мне на ухо.

Все это слушает и наблюдает Белка. Его глаза горят неподдельным возбуждением. Он меня хочет. А может и нас обоих, кто его знает?

– Я не хочу, – говорю я.

Нас всего трое – Я, Максим и Белка.

Низкий, Егор и Рослый ушли в «Сказку», искать «подходящих» людей.

– Ты поймешь, когда окажешься внутри, – говорит Максим. – Ты была там, но видела все со стороны жертвы. А теперь, зная, что предстоит, пройдя через это, как кролик, будешь испытывать совершенно иное чувство, – Максим поворачивается ко мне. Он целует меня и шепчет. – Ты даже представить себе не можешь, как это прекрасно. Это невозможно сравнить, это не похоже ни на что на свете. Ощущение всецелого, безраздельного контроля. У тебя в руках – жизнь чужого человека, и ты вольна делать с ней все, что захочешь. Это все равно, что быть…