На кладбище было красиво: блеск отшлифованного мрамора, все цвета радуги в тканевых лепестках искусственных цветов, повсюду красивые лица в медальонах различного размера. Все красивые - на памятник крепится всегда самая лучшая фотография.
И тут Фому конкретно перемкнуло, да так, что он и сопротивляться своему навязчивому чувству не сумел - при виде конфет на могилах у него набрался полный рот слюны. В этот момент Фома ясно понял, что безумно желает сладкого.
Воровато озираясь, он начал сгребать конфеты в карманы, успевая одновременно набивать ими рот и громко чавкать при этом. От приторной сладости челюсть сразу свело оскоминой, но потом полегчало. Шоколад, пастила, вафельные батончики - необходимая глюкоза придавала силы, совершенно убаюкивая совесть.
У центральной аллеи, за оградкой, выкрашенной в серебряный цвет, Фома заметил знакомый силуэт: крупная фигура, серьезное лицо, рабочая куртка и широкие штаны - Захар стоял перед двумя могилами, комкая в руках свою черную шапку, и что-то неразборчиво бормотал. Фомы он и не заметил - мало ли людей посещает городское кладбище.
Поспешно сглатывая сладкий ком, Фома зашел со спины и едва не подавился едою: на него смотрели моложавая женщина и девочка-подросток, те самые, фотографии которых Захар когда-то прилюдно демонстрировал, добавляя, что бросит пить и обязательно к ним вернется.
- Захар, - начал Фома, торопливо вытирая рот, чтобы не позориться. - Ты же говорил, что они живы.
Захар вздрогнул одними плечами и медленно обернулся: глаза его казались выцветшими, а лицо - еще более потемневшим. Печально улыбнувшись, Захар достал из внутреннего кармана куртки свою чекушку и, умелой рукой свинтив крышку, отхлебнул сразу добрую треть.
- Они вот тут живы! - Захар с силой ударил себя в грудь кулаком. - И вот здесь, - он оприходовал себя по макушке, - авария была... Жизнь, судьба и случай! - Захара потянуло на нетрезвую философию, - обычная жизнь, как кисель в кастрюле, вязкая и тягучая, судьба - это огонь под жестяным дном, суждено, значит пригорит, а случай - это когда липкая лента с мухами в это самое варево с потолка упадет. Бац! - Захар сделал еще глоток, крякнул и занюхнул рукавом, - и все! Кисель испорчен! - он замолчал и уселся на небольшую скамеечку напротив надгробий.
Фома подсел рядом, почему-то желая побыть здесь подольше.
- У Маши все плохо, - подал голос Захар после минуты молчания. - Возле мусорки подралась за какое-то ведро. Падла одна ее спицей в глаз пырнула - теперь вот в больнице лежит.
- Как же так?! - Фома растерянно всплеснул руками. - Я вчера видел Яна, но он мне ничего не сказал!
Захар только усмехнулся:
- Ян тебе еще много чего не сказал. Ладно, - он хлопнул себя по коленке, - мне еще в гараж надо сегодня, какой-то «Опелек» подгонят... только я уже вмазал, эх, - он встал единым рывком, - а Маша, это, в третьей больнице лежит, на первом этаже, четвертая палата, окна на электрощитовую выходят, ей операцию скоро делать будут, глаз-то вытек и нужен протез. А ей нужен немецкий: наш не подходит, какие-то особенности.
- К ней пускают? - задумчиво поинтересовался Фома.
- Пускают, - утвердительно кивнул Захар, - тех, кто нормально выглядит. Тебя пустят, - с этими словами он развернулся и абсолютно трезвой походкой начал маршировать в сторону гаражей: к полумерам Захар не привык, и чтобы ему захмелеть как следует, нужно было как минимум пол-литра выкушать.
Ноги сами привели Фому в больницу. Мария лежала у самого окна с заклеенным глазом, осунувшаяся и посеревшая. Волосы ее были коротко острижены, видимо, они настолько сбились в колтуны, что в целях гигиены было решено попросту обрезать поседевшие лохмы.
Мария искренне обрадовалась Фоме, особенно порадовало ее то, что он собирается устроиться на работу и живет в тепле и чистоте. У Фомы просто сердце сжималось от ее слов, она все еще напоминала ему мать, но матери больше не было, а Мария была, лежала на постели перед ним и остро нуждалась в помощи.
Фома узнал от врача, что немецкий протез установить можно только за деньги - на это требовалось около тысячи долларов, в ином случае пойдет в ход отечественный, вот только маловероятно, что он приживется.
В самом дурном расположении духа Фома вернулся в приют. На ужине кусок в горло не лез: Фома думал о своей никчемности, о ничтожности, о том, что он попросту разбазаривает свою жизнь, ничего не добиваясь при этом. Деньги нужны были срочно, в течение нескольких дней. Фома прикинул и так и сяк: подпольные бои проводились один раз в неделю. Даже в случае выигрыша он не получит нужную сумму - это были не элитные соревнования, таких денег он не сумел бы заработать за один только раз.
За ужином он делал самолетики из бумажных салфеток, а после - комкал и рвал их, формируя вокруг тарелки с остывшей кашей подобие снежной лавины. Он безумно хотел помочь, он хотел доказать себе, что хоть что-то может сделать в жизни, на что-то повлиять, если не на свою судьбу, то хотя бы на чужую. Все кругом гремели ложками, а Фома и глядеть не желал в сторону пищи.
- Вы - Фома Гудвинский? - к нему подошел охранник с центрального входа.
- Да, - Фома тут же поднялся с места.
- К вам человек, - таинственно сообщил тот, прикладывая ладонь к губам: посещения здесь запрещались. Очевидно, визитер знатно отблагодарил охрану, если она пошла на нарушение правил.
Не имея ни малейшего представления насчет того, кто бы это мог быть, Фома, засунув руки в карманы больших не по размеру штанов, направился в так называемый вестибюль.
Каково же было его удивление, когда он увидел Клима, одного, без телохранителей, с его, Фомы, рюкзаком на плече и паспортом в слегка дрожащих пальцах.
- Привет, - натужено произнес Клим и закашлялся.
- Здрасте, - Фома скептически глянул на своего обидчика и, обхватив себя руками, оперся плечом о стену. - Чем я заслужил такое внимание?
- Я принес вещи, - Клим ответил с нерешительностью, - и вот паспорт, - он тут же протянул Фоме самый главный документ.
Фома забрал рюкзак и развернул паспорт - его, его, миленький! Теперь с поиском работы больше не будет проблем.
Фома молчал, а Клим все не уходил, то и дело дергая себя за шнурки неизменной серой байки - таких нарядов было много в гардеробе бизнесмена, он даже толком количество не помнил.
В ту ночь, после ухода Фомы, Клим практически не спал: его томительно одолевали сомнения. Разобравшись с утренними делами, он прямой наводкой отправился в церковь, где горячо помолился, поставив самую дорогую свечку, и с лихвой отсыпал в ящик для пожертвований. Вроде полегчало. Потом он поехал в свой Дом трудолюбия. Ожидаемо, Фома там даже не появился. Бывшие соседи Фомы по комнате сильно удивились, когда Клим самолично рылся в вещах их товарища по несчастью.
Первым делом Клим заглянул в паспорт и обомлел: действительно двадцать лет! Это было уж слишком. Слишком большая разница в возрасте, целых шестнадцать лет! Насколько Клим был развращен, но все же не до такого предела. Он до последнего считал, что Фома значительно взрослее, седеющие пряди и нахмуренное выражение лица сделали свое дело - подобная ошибка! Проклятье! Клим поискал глазами икону и яростно перекрестился: угораздило так нагрешить по пьяни!
Потом Клим полез в личные вещи заинтриговавшего его молодого человека, их было негусто, и Клим быстро справился. А пока он проводил странный шмон, обитатели комнаты не переставали обмениваться недоумевающими взглядами. Мужчины жили здесь уже не первый год, но подобное видели впервые: сам Святой отец снизошел до того, чтобы, прости господи, шмотки чужие перетрясать. Благо под матрасом рыться не начал: не догадался.
Клим очень надеялся, что Фома не исчезнет бесследно в какой-нибудь дыре, где он уже вряд ли сможет его отыскать. Он сразу предположил, что Фома с его складом характера после тепла, светла и сытного питания всенепременно объявится во втором приюте. Он сразу же навел справки - его догадки подтвердились. Фома оказался весьма предсказуемым человеком, а все, как известно, любят предсказуемость, вот и Клим не смог остаться равнодушным. Но к Фоме он наведался не сразу, нет, он спешно послал своего человека в Кремнеземск, родной город уличного иллюзиониста, чтобы навести там справки. Через неделю Клим знал о Фоме столько, чего не знал о себе сам Фома, а кое-чего не помнил, в частности о попытке сексуального домогательства к нему еще совсем молодой учительницы географии, попросившей Фому поснимать с доски какие-то карты. Получилось что-то вроде того, будто Фома ее очень сильно толкнул, она упала и ударилась об угол стола, а в это время в запертый класс ломился ее муж. Одним словом, история получилась неприятная, и даже родителей Фомы в школу вызывали.