Но зато теперь неудержимо расхвастался старый бобо. Каждый день он кричит на улице:

- Я проживу сто пятьдесят лет! Мой внук первый в училище!

Хотя первый все-таки не Рауф, а вся наша группа первая.

СЕКРЕТ ВАСИ ПЕРУНКОВА

Мастер потерял со мной терпение, и вызвал мамку.

- Вот стоит ваш сын, ученик ремесленного училища, - оказал он. - (А я, правда, стою).- Вот он. Делайте с ним что хотите, я лично уже отказываюсь. Работать, - работает хорошо, но дисциплина невозможная. Пусть он сам расскажет.

Ну, еще буду я рассказывать! И так тошно. Мамку вызвал! А что я делаю? Ничего особенного. Всему виною девчонки. Чуть тронь их, закроют лицо руками: «Ой-ой-ой, Перунков…» И пошло. Ясно, у мастера факт за фактом. А так… больше ничего. Ну, еще не выполняю приказов мастера: он мне одно, а я свое.

Я стою, а мастер мамке все выкладывает - и про девчонок, и про невыполнение приказов, и про то, как я в строю квакаю по-лягушачьи, или крякну по-утячьи, - и все в хохот. И как по ранжиру не стою - я в группе самый маленький ростом и должен стоять в строю сзади всех. Рассказывает, как я на производстве - одному щипок, другому щелчок…

- Сам, - говорит, - хорошо работает, а общую дисциплину на нет сводит. И зачем это ему надо?

И все: «ваш сын», «он». И опять: «ваш сын»… Как будто меня здесь нету. А я стою. Тут же стою!..

И вдруг мне так стало противно, что просто невозможно. Не могу больше слушать про свое идиотство и все! Стою и думаю: «Что я делаю! Что я делаю!»

А мать:

- Я ему скажу. Он же должен понять. Мне и так трудно…

Ей же и так трудно! Кроме меня двое маленьких. Если б хоть был отец. Да и то… Что я делаю! Ведь на производстве только и слышно: «Перунков, да Перунков». Мастер пройдет мимо моих тисков и. поглядит на меня так… ну как на раздавленную жабу глядел бы. И каждый день новые факты.

Мамка стоит, бедная, а мастер все выкладывает, все выкладывает… «Ваш сын»… Да попадись мне такой идиот, я бы его на куски разорвал, а это ж я сам и есть… Что же я делаю?

- Остановитесь на минутку, товарищ мастер, - потянул я мастера сзади за гимнастерку и к мамке. - Ну, мамка, даю вам последнее слово. Буду работать лучше всех! Окончательно прекращаю всякое безобразие! Вот увидите! И вы увидите, товарищ мастер.

Мастер такие обещания слышит с зари и до зари каждый день. Из-за этого он недоверчивый. А матери, они тоже все недоверчивые. Но что еще мог я сказать? Я все сказал! И даже слезы у меня на глаза запросились, а я сроду не плачу, я твердый. У меня и отец был твердый. Он был грузчик, стахановец, первый на производстве!

Вот идут дни. Я работаю. Слово держу. Ни одного замечания. Вижу мастер начинает удивляться. Он ничего, конечно, не говорит, но в лице у него удивительное выражение. «Что, дескать, с Перунковым?» А я не толь-

ко сам не балуюсь, но, если увижу, кто балуется, говорю: «Прекратите идиотство!»

Ребята: - Что с тобой сделалось?

- Ничего, - говорю, - хватит! Раз ты на производстве, то все по боку. Понятно вам?

Ребята стали притихать. Но не все, конечно… А у меня и раньше каждый день была охота к работе. У других - сегодня охота, завтра нет. А у меня всегда охота.

Теперь я и дома себя по-другому поставил. Хватит! Приду из училища после теории, и сразу:

- Мамка, вам чего сделать?

- Ведро прохудилось, сынок. Да ты не сумеешь.

- Давайте.

Переверну, погляжу. Туда-сюда. Правда, инструмента нет. А я как-нибудь прилеплюсь и без инструмента сделаю. Или колено в трубе починю, или дверку у печи. Все время кручусь, ни минуты не сижу без дела.

Ну, бывает, захочется побаловаться. Побалуюсь с ребятами: по крышам пробежишься, или по невидимой цели камнем шарахнешь. Но только на производстве ни-ни! Конец! И даже противно думать. Ни на производстве. ни в строю!

Один раз мамка приходит домой, довольная такая.

- Мастер опять вызывал меня. «Ваш сын, - говорит, - замечательно изменился. Я даже удивляюсь. Три месяца сравнялось - ни одного факта. Какой-то секрет в нем…»

«Гм… Секрет».

- Он забыл что ли, что я слово дал? Вы, мамка, в другой раз скажите ему, что у нас отец был такой же твердый! Я весь в отца, сами же постоянно говорите.

- И еще мастер сказал мне, сынок: «Я думку имею сделать вашего сына помощником мастера. Только вот рост…»

На другое утро мастер подходит ко мне.

- Как ты думаешь, Перунков, если я тебя назначу поммастера?

- А рост? - говорю.

И я глянул на мастера, закинув голову, чтобы в лицо его посмотреть - и чуть шапка с меня не свалилась, такой высокий против меня мастер.

- Да, правда, рост… - говорит он.

А я себе думаю: «Вы только поставьте меня поммастером, а там увидите! Я их научу работать. Соколова, самого плохого, и то выучу, хотя он в два раза длиннее меня. Я найду для него слова. Заставлю. А по дисциплине я их так вышколю, что вот как ходить будут!»

- Не боишься ребят? - спрашивает мастер.

- Боюсь…

- Соколова?

- И Терентьева боюсь. Но ничего, лишь бы авторитет был, а у меня авторитет есть, сами знаете.

- Ладно, - говорит мастер. - Еще поговорим. Обдумай хорошенько.

И все-таки назначил меня поммастером нашей группы слесарей.

- Ну, гляди, сынок… - сказала мамка. - Правда, росточком ты не вышел. Но и я маленькая и отец маленький, так что уж ты, сынок, много не вырастешь.

- Это вы, мамка, бросьте, - сказал я. - Рост совершенно ни при чем. Сами же всегда говорите: мал золотник, да дорог.

АБДУДЖАПАР

1

На школьном дворе лежали приготовленные к посадке молодые деревья. Возле них толпилась новая смена учеников ФЗО. Пестрели, еще не смененные на школьное обмундирование, полосатые узбекские халаты, зеленые стеганки, яркие платья девочек.

При виде сваленных в кучу саженцев сердце Абдуджапара заволновалось. Тонкие серебристые стволы еще хранили лесную прохладу. Они беспомощно протягивали к Абдуджапару свои красные лакированные веточки и, на солнце казалось, что в них горит алая кровь. Деревья как бы просили поскорее зарыть в землю их корни. Мальчик схватил кетмень и, не дожидаясь остальных, принялся вскапывать подсыхающую теплую глину.

- Вот молодец, - сказал мастер Тарас Савельевич, - какой старательный хлопчик. Сразу видно, золотой рабочий выйдет.

Была у Абдуджапара сила его отца, жилистого широкоплечего Мухамеджана, трудолюбие его деда Абдул-Картирджана, коричневого от старости, а белой, как хлопок, бородой, знатного человека в колхозе - первого садовода роскошных садов Беш-Арыка. Сдвинутые смоляные брови мальчика говорили об упрямстве и воле, мягкого изгиба крупные губы с приподнятыми кверху уголками - о великодушии и веселости, внезапно заливающая шею и щеки кровь - о вспыльчивой гордости.

Рядом с Абдуджапаром взялась за кетмень сердитая белобровая девочка с завязанным горлом и двумя тощими косичками, соединенными на темени лиловой тряпочкой.

«Какая белая!» - неприязненно подумал Абдуджапар.

Девочка, «проворно ударяя кетменем, быстро приближалась к Абдуджапару. Вот уже о полу его халата застучали комья земли. Абдуджапар стал чаще вонзать кетмень в землю, чтобы уйти от соперницы.

Грянул дружный смех.

Абдуджапар выпрямился. Над ним смеются?.. Темным румянцем вспыхнул© до бровей лицо Абдуджапара. Он швырнул кетмень и бросился к дому.

Политвоспитательница Саодат Шарипова нашла его ка постели зарывшимся головой в подушку.