Выходит, что я был неправ? Хорошо. Но меня вывели из равновесия. Зачем давить на самолюбие белыми костюмами? Интересно, что бы на это сказал Антон? Уверен, что и он не одобрил бы. По-рабочему, так по-рабочему. Какой это парад, чтобы приходить и умышленно унижать? Отбираете по праву? Отбирайте по праву. Но привадить оркестр, и собирать всю улицу, и обращаться к зданию: «Здравствуй-те!» - это может вывести из себя самого дисциплинированного ремесленника.

Интересно все же, как бы реагировал Антон? После, его отъезда этот случай был для меня первой трудностью жизни, потребовавшей моего ответа.

Дело не в том, что наше училище потерпело поражение - в следующий же месяц мы их обставили с треском, по-деловому отобрали знамя, и опять оно красуется у нас. А дело в принципе: не унижай и не оскорбляй. Правильная мысль? Правильная! Но по словам мастера и Ученого выходит, что меня опять подвел мой характер…

Как я уже говорил, мне чрезвычайно тяжко признавать открыто свои ошибки, но задуматься - я крепко задумался на этот раз. И опять моя мысль невольно устремилась к Антону. Однажды сказал мне Антон, чрезвычайно любивший ребят младших групп и нередко покупавший им из своего заработка то одному фуражку, то другому… - он шутил с ними и играл, и они бегали за ним, как лилипуты, - он мне сказал: «Если ты начнешь дружить с младшими ребятами и вызовешь их любовь к себе, то станешь совсем другим человеком. И вообще от их дружелюбности тебе будет как-то веселее».

Я подумал теперь: «В его словах было много правды». Меня сильно тянуло к этому Васе Лагуточкину. И мое настроение не ускользнуло от Васи. Хотя он душой стремился к Антону, но стал открыто дружить со мной: обращается за советом, рассказывает, какие у него производственные показатели. То он обратится, то Петр Иваныч вдруг подойдет вечером к моей койке и затеет продолжительную беседу, как он прежде это делал с Антоном. А беседу о чем? О различных душевных волнениях в течение дня, вплоть до мелочей.

Мне стало легче на сердце, и какая-то уверенность

явилась от их доверчивости.

И хотя жизненные трудности встают буквально на каждом шагу - и на производстве, и с администрацией, и в упорстве некоторых ребят - и будут вставать впереди десятками и сотнями, но слова Антона целиком оправдываются: если вызвать к себе дружелюбность младших ребят, почувствуешь себя как-то самостоятельнее и верно, что жить становится намного веселее. И пусть они спрашивают у меня советов, - я их даю, а не так, как было раньше, что я только сам получал различные указания от моего друга Антона. Пусть они меня спрашивают, и я всегда с охотой дам каждому ответ.

О НАШЕМ ДРУГЕ РАУФЕ

На улице старого города мне встретился знакомый бобо в белой чалме с белой бородой и с большой ореховой палкой в руке. Было воскресенье. Я шел из училища в отпуск.

- Твоя мать болеет, - сказал бобо. - Больного надо радовать, тогда он скорее поправится. Какую радость ты несешь своей матери, Тимур?

Я сказал:

- Другие ножовочный станок делают за сорок два часа, а я научился делать его за десять часов. Эту радость я несу своей матери.

- Яхши! - вскричал бобо. - Это большая радость! Мой внук Рауф тоже учится в железнодорожном училище, как и ты, но от него я не вижу радости и поэтому я болею и даже не могу по ночам спать от болей в спине. Приходи, Тимур-джан, и побеседуй с моим внуком Рауфом.

Я сначала пошел домой и побеседовал с матерью. Я рассказал ей все новости, какие произошли за неделю в нашей группе слесарей-паровозников СП-5. Я рассказал о ножовочном станке и еще о том, что плоскозубцы я делаю вместо тридцати часов за пять часов, а в последний раз мне удалось их сделать за два часа. И еще я сказал, что скоро выпуск и меня за хорошую работу оставляют помощником мастера в училище. Потом я сообщил о встрече с бобо и попросил разрешения навестить эту семью.

Придя в их дом, все рассказанное матери я повторил Рауфу.

Рауф пробурчал:

- Тебе, наверное, больше всех надо, поэтому ты и стараешься.

- Нет, - сказал я, - стараюсь не только я. Старается и мой друг Миша Сергеев и другие. Наша группа вырабатывает триста процентов. Не думай, что я пришел хвастаться. Твой старый бобо попросил меня, и поэтому я пришел.

Бобо застонал, лежа на своей кошме, и крикнул:

- Рауф, Рауф! Ты разве не знаешь, как все люди работают, чтобы восстановить хозяйство Родины после войны? Уж если не моя, обиженная тобой, старость, то это хотя бы образумило тебя.

Когда бобо перестал кричать, Рауф обратился ко мне:

- И вы оба с Мишей одинаково стараетесь?

- Оба, - ответил я.

- Примите меня в свою компанию. У меня нет друга. Придешь домой, бобо только кричит. Разве мои руки и моя голова хуже, чем у тебя с Мишей? Я думаю, что обоих вас обгоню.

- Вот теперь он зарядит хвастаться! - закричал бобо. - Он не знает, что хвастовство так же проклято аллахом, как леность. Ох, ох, я умру от него прежде времени.

Я тихо сказал Рауфу:

- Тебе необходимо успокоить старика и обязательно исправиться. Иначе он умрет прежде времени, и ты всю жизнь себе этого не простишь.

Рауф так же тихо ответил:

- Он нарочно кричит о смерти. Он уже испробовал со мной все способы и теперь стал пугать смертью. Но я знаю, что он проживет до ста лет, как жил его отец, мой прадед.

- Очень нехорошо ты говоришь, Рауф, - сказал я. - Но все-таки мы примем тебя в свою дружбу, раз ты этого захотел. Я поговорю с мастером и он переведет тебя в нашу группу.

И вот Рауф уже скоро два месяца, как в нашей группе. Верстак его поставлен рядом с моим, койка его поставлена между моей и Мишиной.

Мы долго не могли привыкнуть к нему из-за хвастовства. Лень сменилась у него постоянным восхвалением своих успехов, а у нас в группе так никто не делал. Но мы ему это прощали, чтобы не ссориться. А полюбить все-таки не могли. Хвастуна полюбить невозможно.

Решил все один случай. Мастер однажды перепутал выработку, - мою, более высокую, приписал Рауфу и наоборот. Я это сразу понял, усмехнулся себе и жду, что будет. «Ну, думаю, вот расхвастается Рауф». Мише ничего не говорю. Получилось, что у Рауфа самая высокая выработка во всей группе. Вот он сейчас начнет: «Я еще в раннем детстве отличался замечательными способностями», - как он всегда начинал свое невыносимое хвастовство.

И вдруг, совсем наоборот. Рауф примолк и ни слова. Мастер и все ребята его поздравляют, а он как воды в рот набрал.

- Отчего ты такой? Что случилось? - как ни в чем не бывало спросил я, когда мы улеглись спать.

Рауф долго молчал, а потом говорит:

- Все что хотите, - говорит, - но лгать я не могу. Пусть я был лентяем, что очень плохо. Пусть я стал хвальбишкой, как вы меня называете, что также очень плохо. Но ложь самое противное. Я же знаю, что это твоя выработка. Наверное вы оба с Мишей сильно меня не любите, если знали про ошибку и молчали, ожидая, как я буду лгать, присвоив себе чужую выработку.

Мне стало очень стыдно от его слов и я сказал:

- Миша ничего не знает. А я, правда, ждал, что ты всерьез присвоишь себе мою выработку, хотя тебе-то догадаться было нетрудно об ошибке.

- Вот… я так и знал с самого начала. Как же сильно ты не любишь меня, Тимур! Считайте меня кем хотите, но лжи вы от меня не дождетесь!

И он заплакал, стиснув зубы, как плачут взрослые мужчины.

У меня от этой истории перевернулось сердце. На другой день наедине я все рассказал Мише. И когда я рассказывал, то уже чувствовал, что со вчерашнего дня я сильно люблю Рауфа. И как мы не заметили сразу, какой он хороший парень!

После этого случая мы с Мишей всерьез приняли его в свою дружбу, и мне долго было стыдно за все дурное, что я думал о нем.

Теперь Рауф отучился и от хвастовства. Мне кажется, ему это стало противно после того как он почувствовал, насколько мы с Мишей глубоко его полюбили и от души радуемся его успехам.