Местность ему была хорошо знакома — не раз и не два бегал он здесь десятикилометровки. Еще метров триста — четыреста лесной дороги — и будет поворот с контрольным постом, а там прямая как стрела дорога до самого финиша. И в душе его само собой сложилась песня, даже какой-то торжественный марш: «Финиш — Отпуск — Рита — Маргарита!»

Дорога слегка петляла, уводила то влево, то вправо. Петлял, змеился по ней и след велосипедной шины. Нефедов усмехнулся. Наверное, капитан Аристов на своем велосипеде со счетчиком измерял маршрут. Виктора радовало, что след нигде не был затоптан.

Увлеченный своими мыслями, Нефедов не сразу разобрал, что к топоту его сапог с некоторых пор примешиваются другие звуки. Он удивленно оглянулся: позади, всего шагах в десяти, бежал солдат, невысокий, круглолицый, с короткой «боксерской» стрижкой. Нефедов узнал его — это был Пирожков из третьей стартовой батареи.

«Раззява, — в сердцах обругал себя Нефедов, — рассиропился, раскиселился… Отпуск… Рита… Все тут».

Инстинктивным порывом его было увеличить скорость, что он и сделал, но Пирожков, наклонив вперед лобастую голову, тоже прибавил ходу.

Теперь он шел от Нефедова всего в одном шаге. Движения его были четкими, дыхание ровным. Он напоминал не человека, а какого-то робота, и Нефедов занервничал, закрутил головой, бросая на соперника такие взгляды, будто хотел растерзать его. «Хоть бы споткнулся, упал!» — молил Нефедов.

Почти грудь в грудь, не обменявшись ни единым словом, они прошли контрольный пункт, отмеченный столбом с прикрепленной к нему фанерной табличкой в виде стрелки. Надпись на ней гласила: «До финиша 1,5 км».

Возле столба скучал офицер с погонами старшего лейтенанта. При виде бегущих он выплюнул сигарету и указал рукой направление.

«Старший лейтенант, наверное, подумал, что бегут два друга, — пронеслось в голове Нефедова. — О, если бы он знал, что я готов растерзать этого Пирожкова».

Что-то было связано с этой фамилией, но что?.. Припомнить Нефедов не мог. И его совсем взбесило, когда соперник медленно, сантиметр за сантиметром стал его обходить.

«Отпуск… Горит отпуск синим пламенем, Пирожкову, конечно, тоже пообещали…» И тут в памяти Нефедова с отчетливой ясностью вдруг возникла общая вечерняя проверка части в июле, торжественный вынос Знамени… гром оркестра… читка приказа… Именно Пирожкову тогда было объявлено десять суток отпуска за ракетные пуски. Как же Нефедов забыл об этом? Выходит, Пирожков старается не из-за отпуска!

Открытие поразило Нефедова, он споткнулся, но на ногах удержался. Первой его мыслью было объяснить Пирожкову… Тому же отпуск не нужен, а ему, Нефедову, — позарез. Герман вдруг вспомнил, что от Риты долго нет писем и ехать действительно необходимо…

А Пирожков уже шел впереди. Окликнуть… надо позвать. Другого выхода нет. Нефедов чувствовал, что бег он проигрывает. Но только ли бег? Сможет ли он после просьбы сказать себе, что никогда не юлил, не шел на сделку с совестью? «Нет, нет и еще раз — нет!» — решил Нефедов. Черт с ним, в конце концов, с отпуском. Его он уже лишился, остаться хотя бы самим собой.

А финиш близок. Дорога расширилась, стала ухоженной. Змеиный след велосипедной шины давно исчез. Справа и слева от дороги пошел редкий сосновый подлесок, и Нефедов знал, что до финиша осталось не больше трехсот метров.

Возле молоденькой стройной сосны маячила фигура первого болельщика. Нефедов знал его. Мишка Тараненко когда-то был в их расчете. Неожиданно в нем открылся талант графика, и его перевели в штаб чертежником. И хотя жил Тараненко в другой казарме, в расположение расчета приходил часто, и Нефедов считал его своим.

— Герман, жми! — что есть мочи закричал Тараненко и побежал рядом вдоль обочины. — Дожми его!

Откуда взялись силы! Молодец Мишка! Нефедов с радостью увидел, что расстояние между ним и Пирожковым сокращается, поймал обеспокоенный взгляд соперника. «Ага, нервничаешь! — с веселой злостью подумал Герман. — Сейчас я тебя, голубчика, достану».

Теперь Нефедов знал, что догонит. Нужно только выбрать момент для рывка. Впереди он увидел елочку — от нее и рванет.

Что-то упало перед Нефедовым. Пилотка. Пирожков уронил пилотку. Она была заткнута у него — Герман видел — под ремень. Машинально, не отдавая себе в этом отчета, Нефедов остановился и поднял ее с земли.

Стоило ему это дорого — Пирожков ушел шагов на шесть-семь вперед и был теперь недосягаемым, — но Герман держал в руках его пилотку, а условия военизированного марш-броска суровы. Без пилотки Пирожкову незачет.

Вот она — фортуна! Нефедов едет-таки в отпуск. Герман на ходу чуть не подпрыгнул от радости и тут же услышал голос Тараненки.

— Брось, брось ее, дурак, — словно рассерженный гусак, шипел он. — Дай сюда. Я спрячу. Ему крышка. Ты первый!

Михаил бежал рядом и протягивал руку. И только тут Нефедов осознал происходящее. «Что я делаю? Я ли это? — спрашивал он себя. — Как мне такое могло прийти в голову?» А Тараненко делал отчаянные знаки руками и кричал уже в полный голос:

— Брось! Брось!

Нефедов не ответил. Зажав пилотку в потной руке, он сделал рывок и сократил расстояние.

— Пирожков! — позвал он, но тот не обернулся. — Пирожков! — уже громче повторил Нефедов. — Твоя пилотка! Ты потерял!

На ходу тот похлопал себя ладонью по поясу, обернулся. На мгновение в глазах мелькнула растерянность. Он сбавил ход, но как только Нефедов поравнялся с ним, вырвал из его руки пилотку и устремился вперед.

— Теперь все, — сказал себе Нефедов, увидев впереди, метрах в ста, покачивающийся на ветру кумачовый транспарант с большими белыми буквами «ФИНИШ».

До последней секунды он надеялся, что Пирожков проявит благородство, пропустит его вперед, или хотя бы придут они к финишу грудь в грудь, однако соперник уже рвал ленту финиша.

«Вот и в отпуске побывал», — невесело пронеслось в голове Нефедова. Чувствовал он себя будто обкраденным и перешел на шаг.

Последние метры до финиша Мокеев бежал словно в забытьи. В голове стучала одна мысль: дойти. Лицо было покрыто потом и грязью, искажено злостью. Второй вещмешок по приказанию сержанта Виктор метров за сто до финиша отдал Косареву. Вместе со Жмаковым они и навесили мешок на него, так как Косарев был уже не в состоянии что-либо делать самостоятельно и держался исключительно на энергии Жмакова.

Сам же Мокеев прилагал невероятные усилия удержаться вертикально на гудящих, словно телеграфные столбы, ногах. Каждый шаг отдавался режущей болью в ступнях.

Хотелось свалиться в дорожную пыль, но, кусая губы, он шептал: «Дойти, дойти, дойти», и шел вперед, ибо бегом передвижение всей троицы назвать уже было трудно. Линию финиша они пересекли последними в расчете.

У лейтенанта Волобуева под мышками темнели мокрые разводы, слиплись и свалялись на голове волосы, от четкого, аккуратного пробора не осталось и следа. Он собрал подчиненных возле волейбольной площадки, пересчитал их и разрешил отдыхать.

Солдаты и сержанты расчета тут же распростерлись на земле в различных позах, подобно древним воинам, изображенным художником Васнецовым на известной картине «После побоища Игоря Святославича с половцами». Один только Жмаков держался на ногах, так как считал неприемлемым для себя вести воспитательную работу лежа.

— Прошляпил ты, Нефедов, — из-за отдышки отрывисто, словно отдавая команды на строевом плацу, говорил сержант, глыбой нависая над Германом. — И сам с носом, и расчет, видишь, подвел.

Слова сержанта тяжело били по самолюбию Нефедова. Положив ноги на скатку, он откинулся на спину и прикрыл глаза. Герман мечтал об одном — чтобы Жмаков замолчал. И так муторно на душе. Но сержант, присев на корточки, для большей доходчивости заговорил чуть ли не в самое ухо солдата:

— Есть железная спортивная логика, Нефедов. Ты потерял пилотку — ты проиграл, он потерял — он в проигрыше. Зачем же играть в поддавки? Ненужное благородство! Если бы я, выручая команду противника, стал забивать голы в свои ворота? За кого бы меня считали болельщики и товарищи по команде? А?