{Первое министерство эпохи Реставрации; Шатобриан выпускает брошюру «Политические размышления» с изложением своих конституционных взглядов, чем навлекает на себя подозрения короля и получает назначение послом в Швецию}

26.

Остров Эльба

Бонапарт отказался ступить на борт французского корабля; выше всего он ценил в эту пору английский флот, ибо англичане одерживали на море победу за победой; он забыл о своей ненависти, о том, как клеветал на коварный Альбион и осыпал его оскорблениями; он считал достойным своего восхищения только победителей, и к месту первого изгнания его доставил «Undaunted»[92]; с тревогой ожидал он, какой ему окажут прием: уступит ли французский гарнизон свою территорию *? Из итальянцев, населяющих остров, одни желали призвать англичан, другие — вообще избавиться от любой власти; на одном мысу развевался трехцветный флаг, на другом, неподалеку, — белый *. Тем не менее всё устроилось. Выяснив, что Бонапарт везет с собою миллионы, островитяне великодушно согласились принять августейшего пленника. Гражданским и церковным властям пришлось поддержать это решение. Джузеппе Филиппо Арриги, главный викарий, обратился к прихожанам с посланием. «Божественному Провидению, — гласил его набожный наказ, — было угодно сделать нас подданными Наполеона Великого. Для острова Эльба дать пристанище помазаннику Божьему — беспримерная честь. Мы повелеваем возблагодарить Господа торжественным исполнением Те Deum, и проч.».

Император написал генералу Далему, командующему французским гарнизоном, письмо с просьбой довести до сведения жителей Эльбы, что он избрал их остров местом своего пребывания по причине мягкости нравов и климата. Он сошел на землю в Порто-Феррайо, приветствуемый залпами английского фрегата и береговых батарей. Оттуда в сопровождении прихожан он направился в церковь, где был исполнен Те Deum. Церемонией распоряжался церковный сторож, маленький человечек с необъятным животом. Из церкви Наполеона отвели в мэрию, где ему уже приготовили жилье. Под радостное пиликанье трех скрипок и двух басов вынесли новое знамя императора — на белом фоне красная полоса с тремя золотыми пчелами. Трон, наспех воздвигнутый в бальной зале, был разукрашен позолоченной бумагой и алым тряпьем. Прирожденный комедиант, пленник был доволен всем этим балаганом: Наполеон тешился церковными ритуалами, как тешился некогда старинными придворными забавами в своих тюильрийских покоях, откуда разнообразия ради отправлялся время от времени убивать людей. Он обзавелся свитой: состояла она из четырех камергеров, трех адъютантов и двух гоффурьеров *. Он объявил, что будет принимать дам дважды в неделю, в восемь вечера. Он дал бал. Он отнял у артиллеристов отведенное им строение и устроил там свою резиденцию. Всю жизнь Бонапарт черпал силу из двух источников, породивших его, — демократии и королевской власти; могущество ему давали народные массы, высоту положения — гений, поэтому он без труда переходил с площади в тронный зал, менял общество королей и королев, которые толпились вокруг него в Эрфурте, на общество булочников и торговцев маслом, которые танцевали в его порто-феррайском сарае. С монархами он держался как простолюдин, с простолюдинами — как монарх. В пять утра, в шелковых чулках и башмаках с пряжками, он отдавал на Эльбе приказания каменщикам.

Обосновавшись в своих новых владениях, богатых железом со времен Вергилия, описавшего insula inexhaustis Chalybum generosa metallis,[93] Бонапарт не забыл нанесенных ему оскорблений; он не отказался от мысли разорвать свой саван, но ему было на руку притворяться мертвым и лишь изредка мелькать призраком подле собственного надгробия. Вот отчего для отвода глаз он поспешил углубиться в железные и магнитные рудники; императора можно было принять за отставного горного инспектора бывшей империи. Он сожалел о том, что некогда пустил доход от рудника Иллюа на содержание ордена Почетного легиона; теперь он счел, что 500 ооо франков нужнее гренадерам, чем политые кровью нагрудные кресты. «О чем я только думал? — говорил он.— Впрочем, несколько других моих указов не уступают в глупости этому». Он заключил торговый договор с Ливорно и намеревался заключить еще один с Генуей. Пока суд да дело, он проложил пять или шесть ту азов новой дороги и, подобно Дидоне, очертившей пределы Карфагена *, определил место, где вырастут новые города. Философ, разочаровавшийся в мирской славе, он заявил, что отныне избирает для себя жизнь английского мирового судьи: и все же, когда с вершины небольшого холма близ Порто-Феррайо он увидел море, со всех сторон бившееся о скалы, у него вырвалось: «Черт подери! Надо признать, остров мой невелик». Все его владения можно было объехать в несколько часов; он пожелал присоединить к ним каменистый островок под названием Пьяноза. «В Европе, — сказал завоеватель со смехом, — решат, что я снова взялся за старое». Союзники в насмешку оставили ему четыре сотни солдат; их ему хватило с лихвой, чтобы призвать под свои знамена всю французскую армию.

Присутствие Наполеона вблизи берегов Италии, видевшей его первые шаги к славе и хранившей память о нем, было источником всеобщего возбуждения. По соседству правил Мюрат; друзья тайно или явно посещали Наполеона в изгнании; побывали у него мать и сестра, принцесса Полина; вскоре ожидали прибытия Марии-Луизы с сыном. Женщина с ребенком * и в самом деле приехала; под покровом самой глубокой тайны она была отправлена на уединенную виллу в самом отдаленном уголке острова: на земле Огигии Калипсо говорила Одиссею о своей любви, а он, не слушая, измышлял способы одолеть соперников. Передохнув день, северный лебедь и его дитя вновь пустились в плавание, и вскоре их белый ялик достиг Байских миртов.

Будь мы менее доверчивы, мы скорее распознали бы приближение катастрофы. Слишком близок был Бонапарт к своей колыбели и к покоренным им землям; чтобы заживо похоронить его, требовался остров более отдаленный, затерянный среди морских просторов. Непостижимо, как могли союзники надеяться, что сумеют преподать Наполеону науку изгнания на брегах Эльбы: неужели они не понимали, что ввиду Апеннин, вдыхая пороховую гарь Мон-тенотто, Арколе и Маренго *, вблизи Венеции, Рима и Неаполя, трех прекрасных своих пленников, он не устоит перед могучим соблазном? Неужели они забыли, что он смутил покой многих стран и оставил повсюду поклонников и должников, готовых стать его сообщниками. Немилость судьбы и жажда мести разжигали его честолюбие, ущемленное, но несломленное: когда князЬ тьмы завидел на краю сотворенной вселенной человека и мир, он поклялся погубить их.

Несколько недель страшный пленник сдерживал свой порыв. В гигантском историческом фараоне, который метал этот гений, ставкой была фортуна или царство. Вокруг кишели люди, подобные Фуше или Гусману де Альфараче *. Великий актер издавна отдал мелодраму на откуп своей полиции, а себе оставил роль в высокой трагедии: его забавляли заурядные жертвы, исчезавшие в люках его сцены.

За первый год эпохи Реставрации бонапартисты, по мере того, как росли их надежды и становилось все более очевидным безволие Бурбонов, переходили от простых пожеланий к действиям. Когда интрига созрела за пределами Франции, она проникла и внутрь страны: заговор стал явью. С легкой руки г‑на Феррана г‑н де Лавалетт вел переписку: курьеры, состоявшие на службе у монархии, доставляли адресатам депеши, служащие делу Империи. Никто и не думал скрываться: карикатуристы изображали орлов, влетающих в окна королевского дворца, и индюков, выходивших из его дверей; «Желтый» или «Зеленый» карлики * толковали о том, что в Канне нынче развелось множество уток *. Предупреждения раздавались со всех сторон, но никто не принимал их всерьез. Швейцарское правительство понапрасну тревожилось, извещая французского короля о происках Жозефа Бонапарта, обосновавшегося в кантоне Во. Некая женщина, приехавшая с Эльбы, рассказывала самым подробным образом обо всем, что происходит в Порто-Феррайо: полиция бросила ее в тюрьму. Все свято верили, что Наполеон не посмеет ничего предпринять до окончания конгресса, да и вообще взоры его обращены на Италию. А иные, еще более дальновидные, страстно желали, чтобы маленький капрал, людоед, пленник, высадился на французском берегу: тут-то и выдался бы случай покончить с ним навсегда! Г‑н Поццо ди Борго уверял участников Венского конгресса, что преступника вздернут на первом же дереве. Располагая некоторыми документами, можно было бы неопровержимо доказать, что уже в 1814 году созрел военный заговор, готовившийся параллельно с заговором политическим, который князь де Талейран, по наущению Фуше, вел к успешному завершению в Вене. Друзья Наполеона писали ему, что, если он не поторопится с возвращением, его место в Тюильри займет герцог Орлеанский: они воображают, будто это откровение ускорило высадку императора. Не сомневаюсь, что подобные интриги затевались, но не сомневаюсь я и в том, что истинной причиной, подвигнувшей Бонапарта к бегству с Эльбы, была природа его гения.