— Замерз? — ужаснулся я.

— Замерз, — глухо ответил один из носильщиков.

— Скорее в машину, растереть спиртом!

— Поздно, товарищ командующий! Скончался.

Это был Осташкин, веселый шофер-комсомолец. Еще вчера он весело отплясывал «Русскую», а сегодня...

Помощник Осташкина доложил мне, как это случилось.

Осташкин заметил, что помощник не держится на ногах, потребовал:

— Иди обогрейся. Потом я пойду.

У помощника начинался приступ горной болезни: головная боль, звон в ушах, тошнота. Он не хотел оставить товарища, но наконец не выдержал, сдался. Осташкин плотнее закутался в полушубок и сел за руль.

Помощник вернулся минут через пятнадцать.

— Осташкин! — позвал он товарища.

Тот молчал.

Помощник удивленно отворил дверь кабинки. Осташкин сидел понурясь. Руки его лежали на руле.

— Осташкин!

Осташкин не отвечал.

«Заснул», — подумал помощник.

— Эй, чучело! — весело крикнул он и принялся расталкивать товарища. — Скоро поедем! Саперы прошли уже два километра.

С ужасом он заметил, что голова Осташкина беспомощно болталась из стороны в сторону. Руки упали с баранки руля и остались висеть без движения.

— Оста-аш-кин!

Его товарищ был мертв.

...Я отдал приказ: «Будить заснувших. Не давать спать». Назначили специальный наряд дежурных. Сам стал обходить машины. Ведь после работы на морозе в сравнительно теплой кабинке размаривает. Заснешь, мотор заглохнет, отработанный газ и разреженный воздух быстро справятся с усталым сердцем.

Впереди один за другим вздымались снежные смерчи. Саперы продолжали расчищать дорогу. Наконец колонна тронулась к Заалайскому хребту. Буран чуть стих. Навстречу нам скакал всадник.

— Четыреста рабочих Бардобы расчищают путь навстречу вашей колонне, — сообщил он. — Боимся, что ветер погубит наш труд. Скорее, скорее!

— Скорее! — пронеслось по машинам.

Впереди саперы кричали «ура». Они пробились до дороги, расчищенной рабочими Бардобы. Я подоспел как раз вовремя.

Саперы вскочили в машины. Машины двинулись.

Мы приближались к Бардобе.

За четверо суток колонна прошла всего двадцать пять километров.

В Бардобе нас угостили ужином и чаем. Усталые, замерзшие люди сразу ободрились и повеселели.

— Всем отдыхать, — приказал я. — Спать, спать.

К вечеру пурга стихла. На небо выползла луна. Всадник с винтовкой за плечами подъехал к нашему домику на лохматом чудовище. Что-то черное волочилось за всадником на веревке.

— Товарищ начальник! — сказал всадник. — Юрты расставил, твои ребята спят.

Это был Сабди.

— А вот получи архара. — И он показал на тушу, волочившуюся на веревке.

Положительно, это был смелый, отчаянный охотник!

Волосатое чудовище под всадником трясло головой.

— Видал духа, товарищ начальник? — показал на своего яка Сабди. — Див-скакун!

И он похлопал чудовище по шее.

Я обошел лагерь. Люди спали в юртах, расставленных Сабди. Спали крепко.

На следующий день я приказал перегрузить машины. Два трактора и несколько машин вышли из строя, мы их решили оставить в Бардобе.

Шоферы протестовали, уговаривали, я был неумолим.

 Ведь переход через Заалайский хребет не шутка, а Долина Смерчей гораздо страшнее Алайской долины.

Первыми из Бардобы выступили саперы. Они стали рыть траншеи, взрывать снег, готовить дорогу. За день они расчистили только восемнадцать километров.

Мы хотели выступить на следующее утро, но к вечеру поднялся резкий ветер. Он рвал флаг на крыше здания, приподнимал, казалось, крыши на домиках, срывал юрты. Сабди гонялся за ними, грузил их на своих яков.

Я приказал играть тревогу. Ведь если снег занесет дорогу, пропадет вся проделанная работа.

— К машинам! — раздалась команда.

Шоферы и бойцы кинулись к машинам, запахивая на ходу полушубки и нахлобучивая теплые шапки. Вспыхнули автомобильные фары.

Саперы снова ушли вперед, за ними вытянулась вся колонна.

Вскоре мы обогнали караван Сабди, упорных «чертей», шагавших как ни в чем не бывало по глубокому снегу.

Мы вступили в угрюмое, темное ущелье. Огромные стены висели над нами. И вдруг неизвестно откуда появился снежный смерч. Снежный крутящийся столб несся с огромной быстротой, сваливал с ног людей, сдвигал в сторону нагруженные трехтонки, как спичечные коробки, выл, гудел.

Никогда в жизни я не видел ничего подобного! Я вспомнил переход через Гнилое море — Сиваш, самые лихие кавалерийские атаки...

Смерч пронесся через всю колонну и исчез позади.

Люди, лежа на земле, медленно поднимали головы. Потом, кряхтя, начинали вставать, протирая глаза и отплевываясь. Они шатались, словно пьяные.

— Товарищ командующий! — в отчаянии крикнул капитан. — Дорогу засыпало!..

— С машин долой. Лопаты в руки! — крикнул я.

Услышавшие меня командиры передавали уже по колонне:

— Долой с машин! В руки лопаты! Шоферы, не зевать! Следи за мотором!

С трудом мы добрались до головной машины. Перед ней возвышалась высокая снежная стена.

Все, что было проделано саперами за день невероятного труда, пошло насмарку.

Долина Смерчей казалась непроходимой.

Но идти вперед надо было во что бы то ни стало, иначе налетят смерчи и похоронят весь транспорт под снегом.

Мы стали рыть с каким-то ожесточением. Ветер достигал двенадцати баллов. Мороз был около сорока градусов. Дышать было нечем. То и дело приходилось оттирать щеки, нос, руки.

— Смерч, смерч! — закричал вдруг кто-то, и все бросились на землю.

Синий крутящийся столб на этот раз пронесся стороной. Он лишь обдал нас ледяной пылью.

— К лопатам! Вперед!

За час мы продвинулись на сто метров. Машины, слепя светом фар, медленно следовали за нами. Само собой разумеется, дорога была неровной, машины то вставали на дыбы, то ложились набок.

К двум часам ночи температура упала до сорока двух градусов. Машины стали. Работать было все труднее и труднее. Но стоило остановиться на месте — и машины мигом превращались в ледяные глыбы.

Я видел, что мои ребята начинают выбиваться из сил. Они проголодались, но все продукты превратились в лед. Я выдал им по глотку коньяка, стало еще хуже: коньяк ударил в голову, началось головокружение, одышка и слабость.

Какой-то человек, видимо местный работник, следовавший с колонной, подошел ко мне и решительно сказал:

— Ничего не выйдет. Пробиваться — безумие! Надо прекратить продвижение, выпустить из машин воду и увести людей в Бардобу.

В темноте я не видел его лица. Но я отлично понял, что этот человек предлагает сдаться и признать поход неосуществимым. Он предлагает также погубить машины, оставив их в Долине Смерчей.

— Мы не отступим ни на шаг, — сказал я в темноту. — Будем пробиваться.

— Правильно, товарищ командующий! Пробиваться! — подхватили бойцы, командиры, рабочие.

— Сабди, — сказал я киргизу, дремавшему на сонном «чёрте», — поезжай в Бардобу и скажи, чтобы немедленно прислали тракторы. Понял?

— Понял, — ответил киргиз.

Он повернул яка и скрылся в снежной мгле.

— Мы потащим машины волоком, на тракторах, — сказал я. — А пока давайте расчищать снег.

Буря стихла. Из-за гор вставал розовый рассвет. Фары погасили. Картина была невеселая: продвинулись мы всего на полтора километра. Результаты ночного боя были не в нашу пользу: большинство машин лежало на боку. Шоферы разогревали скованные льдом моторы. На радиаторах полыхало пламя. На минуту моторы начинали работать и снова, закашляв, стихали.

Прошло несколько часов. Мы продвинулись не более как на сто метров. Ни Сабди, ни тракторов не было.

В воздухе снова закружились белые хлопья. Саперы работали, выбиваясь из сил. Кто отсиживался с незначительным гарнизоном в осажденной крепости и ждал подкрепления, — поймет мое состояние. Я ждал тракторов, а их не было.