Дивизия шла берегом Дона. Ей поручалось зайти во фланг противнику и разбить его тыл, чтобы облегчить наступление нашей Красной Армии.

И вот мы снова в родной станице Платовской. Мы легко выбили из Платовской мелкие белогвардейские части: это были не те времена, когда Буденному приходилось с семью бойцами драться в станице против четырехсот вооруженных белогвардейцев! Мы взяли в плен много солдат, офицеров и, не останавливаясь, продолжали марш на Великокняжескую.

По дороге мы увидели хутор Мокрая Эльмута. На этом хуторе я жил еще до военной службы. В степях вокруг этого хутора я когда-то пас скот. В Мокрой Эльмуте все было знакомо, и не мне одному. Целый эскадрон нашей дивизии состоял из уроженцев Мокрой Эльмуты.

Хутор был занят белогвардейцами. «Наверное, измываются над близкими и родными, наверное, творят всякие бесчинства», — думали бойцы.

Неужели мы пройдем мимо родного хутора стороной?

Бойцы начали просить:

— Разрешите выбить из родного хутора белогвардейцев!

Буденный подумал и согласился. Он приказал мне:

— Возьми с собой эскадрон, захвати хутор. После выступишь, будешь прикрывать мой левый фланг — я пойду прямо на Великокняжескую.

Взяв один эскадрон, я двинулся. Когда начало светать, мы были уже в двух километрах от хутора. Навстречу нам ехал всадник. Мы остановили его:

— Куда едешь?

— В Платовскую.

— Зачем?

— Полковник послал за папиросами и за водкой, — ответил белогвардеец, очевидно полковничий денщик.

— Сколько вас на хуторе?

— Обоз второго разряда двух кавалерийских полков да около тысячи человек пехоты.

— Пулеметы есть?

— Восемь станковых.

— А конница?

— Полуэскадрон.

— Что делают?

— Моются, собираются завтракать. Никак вас не ожидают.

В морозном рассвете был ясно виден весь хутор — большой, растянутый на три четверти километра по реке Эльмута.

Я приказал бойцам:

— Пойдем в атаку с трех сторон. Залетайте по два, по три на каждый двор и командуйте что есть силы: «Здесь большевики! Без оружия бегом на плац, живо!» А я буду ожидать на плацу. Беру с собой коновода.

Я приказал эскадрону перейти в галоп. Хутор стоял на ровном месте, в широкой степи, никаких прикрытий не было. Я понесся карьером, и через несколько минут мы с моим коноводом были уже на огромном пустом плацу.

Со всех дворов слышались команды:

— Здесь большевики! Без оружия бегом на плац, живо!

Это мои орлы командовали белогвардейцами.

И вот со всех сторон на плац хлынули ошеломленные беляки. Они бежали со всех дворов, без фуражек, с сапогами под мышкой, в одном нижнем белье. Их было так много и они так здорово бежали прямо на меня, что мне не по себе стало: а черт их знает, вдруг разберутся, что нас двое всего с коноводом, да как окажется у кого-нибудь оружие, да пальнет кто-нибудь по мне? А белогвардейцев набегало все больше и больше.

Уже совсем рассвело, наступило морозное тихое утро. На плац собралась целая толпа поеживающихся от холода раздетых людей.

«Что мне с ними делать?» — подумал я.

На мое счастье, из толпы вдруг вышел знакомый по царской армии донской казак, урядник Кузнецов. Он вначале очень испугался, но, увидев меня, осмелел:

— Городовиков, ты помнишь меня?

— Еще бы не помнить! — отвечаю. — Разговаривать только некогда. Построй, Кузнецов, живо отряд в две шеренги!

Кузнецов стал строить белогвардейцев в две шеренги. А моих бойцов все нет и нет. На плацу только я, коновод да почти целая тысяча белых. Бойцы мои, видно, уже разбежались по родным, завтракают и делятся новостями. «Как бы кто не опомнился да меня не ухлопал», — беспокоюсь про себя.

А Кузнецов докладывает, совсем как, бывало, в казачьей сотне:

— Господин полковник, в строю девятьсот девяносто пять человек.

— Оружия ни у кого нет? — спрашиваю.

— Нету, — отвечает. — Какое оружие! Покидали!

Смотрю на них — посинели от холода, зубами стучат.

Тут уж стали подходить мои бойцы. Приводят пленных, раздетых и перепуганных. Пулеметы белогвардейские тащат за собой. Докладывают, что семь офицеров, услышав крик: «Здесь большевики!», покончили жизнь самоубийством.

А один боец привел человека без сапог, без фуражки, в тонком плаще, надетом поверх нижнего белья:

— Товарищ командир, я вам самого полковника приволок.

В страхе полковник даже забыл, что без фуражки честь отдавать не полагается, лепечет:

— Бывший учитель мирного времени, ныне полковник такой-то.

— Как же вы, учитель мирного времени, полковника заслужили? — удивился я.

— Произвели. У нас это быстро. Сегодня прапорщик, завтра полковник. Извините...

А мои бойцы всё приводили и приводили пленных. Привели восемнадцать офицеров и очень много солдат. Всех их бойцы обезоружили. А когда подсчитали трофеи, оказалось: забрали мы тысячу повозок с имуществом и пять мешков деникинских бумажных денег, которые назывались «колокольчиками».

«Колокольчики» я решил раздать крестьянам. Поставили на плацу стол, крестьяне встали в очередь, а мои бойцы вынимали из мешков деньги целыми пачками и раздавали.

Через несколько часов мы двинулись дальше — на прикрытие левого фланга дивизии. Буденный готовился неожиданным ударом разбить тыл противника. На такие дела он был большой мастер.

Солнце клонилось к вечеру, а бой продолжался. Противник в беспорядке отходил за хутор. Я уже зарубил семерых белогвардейцев. Маруся моя неслась все дальше и дальше. Я продолжал преследовать бегущих, не замечая, что остаюсь один. Мои бойцы оставались далеко позади, не успевая за Марусей. Офицер выстрелил из карабина. Резкий ожог в правое бедро заставил меня ухватиться крепче за гриву Маруси. Низко пригнувшись к шее лошади, увидел, что по обеим ногам, заливая седло и бока лошади, струями льется кровь.

«Скорее бы добраться до своих», — подумал я.

Почти теряя сознание, проскакал верст пять. Вдруг встречается наша пулеметная тачанка.

— Да вы ранены, товарищ командир! — закричали бойцы и уложили меня на тачанку.

Никогда не забуду, как плакала крестьянка, хозяйка избушки, в которой я ночевал: она вспомнила своего сына-красноармейца. Рано утром наша дивизия тронулась в путь. К избушке подъехала тачанка. Мой ординарец постелил мне соломы. Вдруг старуха выбежала с двумя большими подушками:

— На, сынок, постели, родимый, под себя. Все ранкам-то твоим будет спокойнее.

Кони рванули тачанку. Ко мне прикомандировали лекпома, который делал мне перевязки. Впоследствии я узнал, что он не лекпом — коновал. Буденный все же велел мне лечь в госпиталь. Пролежал я в госпитале двое суток, ходил на костылях. Больничная обстановка мне не понравилась. Подговорил я несколько раненых, которым тоже не нравилось лежать на койках, и мы сбежали на фронт. Ходить я как следует не мог и несколько недель ездил на тачанке. Так и командовал, лежа на тачанке. Но бойцов своих не кидал.

К 1 мая части Красной Армии заняли станцию Торговая, готовясь наступать на Ростов-на-Дону.

Однако положение частей Десятой армии было тяжелое. Глубоко вклинившись в расположение противника и растянув свой фронт больше чем на триста километров, армия оказалась без резервов.

В это время при активной поддержке стран Антанты контрреволюционные Донская и Добровольческая армии объединились и под общим командованием Деникина предприняли новое наступление. Против Десятой армии Деникин выставил свои лучшие кавалерийские части под командованием генералов Врангеля и Улагая.

Прорвав фронт красных частей, белые начали теснить Десятую армию к Царицыну. Наша конница должна была прикрывать отход армии. Буденный дал указание наносить противнику молниеносные удары и уничтожать его по частям. 30 мая конная дивизия Буденного внезапно налетела на пехотную дивизию белых и разгромила ее, захватив 42 орудия, 160 пулеметов и обозы.