Я попал.

Она задержалась в прихожей, рассматривая солнце, исчезавшее за горами, через большие, от пола до потолка, панорамные окна в большом зале, потом постояла перед стеной и поднялась вверх в спальню, разглядывая семейные фотографии.

— Сюда, — сказал я, проводя ее по квартире. Я прошел слишком близко к углу, задев его слегка коленом, и вздрогнул.

— Стареешь, Сладкая Булочка? — спросила она с ухмылкой, обходя меня.

— Что-то типа того.

Я провел ее на кухню и улыбнулся, когда она затаила дыхание, увидев современное пространство с первоклассной отделкой и техникой. Моя квартира была милой, но не шла ни в какое сравнение с броским особняком, который Крис купил в Черри Крик. Иногда я мог поклясться, что он раскидывается деньгами из «Монополии» без каких-либо реальных последствий. Я видел слишком много спортсменов, растративших свои финансы на глупые вложения и неверные решения. НФЛ платила и платила, но все имело свою цену или срок годности, а я не хотел быть еще одной поучительной историей. Еще одна вещь, которую мама вложила в меня, а отец прислушивался к этому. Вот почему он до сих пор жил в том доме, где я вырос.

— Почему по этой безупречной поверхности размазаны соус «Болоньезе», яичный желток и сыр рикотта? — спросила она, морща нос от того беспорядка, что я устроил. — Конечно же, тебя предупредили, что каррарский мрамор предназначен для ванных комнат в отеле, богатых семей, которые предпочитают ресторанную еду на вынос, и, по всей видимости, еще и для спортсменов с бóльшим количеством денег, чем здравого смысла, чтобы понимать, что этот материал такой же пористый как морская губка.

— Меня не предупредили, но теперь я осведомлен, — я откупорил вино и отставил его, чтобы вздохнуть, раздраженный тем, что мой дизайнер интерьера не предупредил меня, как легко мрамор мог окраситься.

Когда я повернулся, Гвен устроилась на табурете, локтями уперевшись в столешницу, ее подбородок устроился на ладошках. Уголок ее рта был загнут вверх, и у нее на лице было забавное выражение, такое, которое я не видел со времен старшей школы, но сразу же вспомнил. То самое, которое говорило: «Сладкая булочка — ты идиот». То, которое по прошествии времени, по-прежнему било меня туда, где я меньше всего ожидал. Если кривоватая улыбочка могла оглушать, то я мог бы только догадываться, какое воздействие могла оказать такая редкая настоящая улыбка от Гвен.

— Что? — спросил я, когда начал укладывать ингредиенты в мамину проверенную временем кастрюлю для запекания.

— Ничего. Просто любопытно, когда ты начнешь пресмыкаться. В конце концов, этот ужин должен означать извинение. Или он должен стать для тебя уроком того, как работает ресторан? Я не успеваю проследить за поводом этой встречи, потому что ты так часто меняешь свое мнение о том, почему я здесь, — сказала она, ее брови приподнялись, пока она наблюдала за моей работой. Это должно быть, неизведанная для нее территория, когда она сидит на скамье запасных, а кто-то готовит для нее ужин.

— Я не пресмыкаюсь. То, что ты получишь, — это домашняя пища. Как я и обещал. Потом мы поговорим о бизнесе, — сказал я, хотя у меня не было ни малейшего желания воплощать последнее. Я пригласил ее, потому что хотел познакомиться с той более зрелой и более привлекательной версией сестры моего лучшего друга. Узнать ее настоящую, взрослую, если она, наконец, согласится открыться мне с той стороны, с которой не открывалась ранее в детстве, поделиться небольшой частичкой своей жизни до того, как она вернулась домой.

Я закончил с укладкой лазаньи, накрыл блюдо фольгой и засунул ее в духовку. Взял два бокала без ножек, наполнил их вином для нас обоих и один отдал ей.

— Ты обычно так ведешь дела? — спросила она, указывая на зажженные свечи, идеально сервированный стол и мягкую джазовую музыку, лившуюся через динамики. — Больше похоже на то, что ты на начальных стадиях своего фирменного представления по стаскиванию трусиков. О! Что в таких случаях танцуют? Маленькое празднование тачдауна?

Конечно, Гвен видела насквозь мое обычное поведение на свидании, которое на самом деле было откровенным дерьмом, — это отлично работало для таких, как Николь. Она практически лишалась чувств от всего антуража, что должно было стать первым звоночком. Почему я был настолько глуп, чтобы испробовать то же самое на Гвен?

— Это на десерт, — сказал я. — Вместе с бутылкой шампанского, я думаю, ты сможешь найти только сыр.

Она сделала глоток каберне и сказала:

— А я думала, что по твоему мнению пузырьки можно найти только в джакузи.

— Я всегда не понимал, почему тебе так нравится быть изворотливой и дикой, но если это твоя фишка, я могу быть уверенным, что это произойдет, — сказал я, представляя ее соблазнительной, влажной и обнаженной в различных компрометирующих позах. Было просто невозможно этого не сделать.

— О, я собираюсь держаться подальше от всего, где можно столкнуться с секрецией тела и гнойными заболеваниями, — ее голос оставался уверенным, но ее выражение лица требовало того, чтобы над ним поработали. Небольшой румянец окрасил ее щеки, обнажая ее блеф, и мне было интересно, показывал ли ей хоть один парень, насколько она чертовски может быть желанной. Позволяла ли она хоть кому-нибудь подобраться так близко.

Конечно же, кто-то пытался сделать это. Видит Бог, я провел большую часть своего подросткового возраста, безнадежно пытаясь сделать это. И хотя я и украл поцелуй в средней школе, она по-прежнему держала меня на расстоянии вытянутой руки. Но сейчас Гвен была здесь — на моей кухне, смешная, нахальная и такая чертовски сексуальная, что я знал, что буду сожалеть всю оставшуюся жизнь, если хотя бы не попытаюсь взять эти стены штурмом вновь.

— Это очень плохо, — сказал я, обходя столешницу и становясь перед ней. Она развернулась на табурете, чтобы посмотреть на меня, ее колени задели мои бедра, посылая электрический заряд вверх по моим ногам. — Я с нетерпением ждал, чтобы разгадать одну из самых главных загадок в моей жизни, — я наклонился вперед, нависая над ней, борясь с удовлетворенной улыбкой, когда Гвен поерзала на своем месте, раздвигая ноги, чтобы быть ко мне ближе.

— У меня есть сомнения, что горячая ванная сможет передать какие-то знания касаемо того, почему у Барби есть грудь, тогда как Кену не дают даже элементарного «оборудования», — сказала она, ее голос был напряженным, практически неестественным, будто она изо всех силы старалась сохранить самообладание.

— Нет, — я сделал долгий глоток каберне, затем прижал руку к холодному мрамору рядом с ее плечом, парализованный тем, как расширились ее зрачки, поглотив коричневую радужку. Я наклонился еще ближе, мой рот был совсем рядом с ее ухом. — Но я всегда хотел узнать, черное или что-то неожиданное?

Она отпрянула, ударяясь локтем о столешницу, качнувшись на табурете.

— Что?

Я пожал плечами, несмотря на то, что энергия гудела внутри меня.

— Твои трусики. Ты щеголяешь в черном, как и все в твоем гардеробе, или их цвет немного интереснее?

Гвен встала, сокращая то небольшое расстояние, что оставалось между нами. Ее твердый взгляд встретился с моим.

— Единственный раз, когда я не надену черное, Сладкая Булочка, — сказала она, поглаживая пальцами мою грудь, жар ее ладони просачивался через мою футболку, — будет тогда, когда ты не наденешь вообще ничего, — она подмигнула, а потом шагнула так, чтобы быть вне моей досягаемости, заставив мою голову повернуться следом за ней.

Первое очко в турнирной таблице было присуждено Гвен Лалонд. Но по-прежнему оставалось еще много игрового времени.

До готовности лазаньи оставалось десять минут, я подошел к холодильнику, чтобы достать чесночный хлеб. А, возможно, использовал поток холодного воздуха, чтобы остыть после нашей последней беседы.

— Что ты делаешь? — спросила Гвен, бокал с вином замер в воздухе, испуганное выражение сменило ее прежнюю уверенность.

— Размораживаю чесночный хлеб. Чтобы макать его в соус.