— Но автобус едет из Гангты, вам в другую сторону, — удивленно сказал полицейский, внимательно глядя на Нарендера.

— Да? — Нарендер сделал круглые глаза. — Тогда остановите, я выйду.

Водитель вопросительно посмотрел на патрульного, но тот сделал ему знак продолжать движение.

— Нет уж, господин Сахаи, — усмехнулся он. — Давайте-ка с вами доедем до конца маршрута, а там уж, высадив остальных пассажиров, вместе вернемся в Ганготы. Мы вас слишком долго искали, чтобы вот так отпустить.

Нарендер не знал, что сказать. Притворяться пораженным или вообще отказываться от того, что он именно тот человек, кого разыскивают, смысла не имело. Он попался и приходится с этим смиряться. Юноша молча прошел к свободному сидению и забрался к окну, за которым теперь была только тьма.

Полицейский немедля последовал за ним и плюхнулся рядом, как будто опасался, что Нарендер вышибет окно и выпрыгнет.

— Долго же вы от нас бегали, — дружелюбно сказал полисмен. — Я уже вторые сутки на ногах из-за вас.

— В чем моя вина? — холодно осведомился Нарендер.

— А вы сами не знаете? — полицейский посмотрел на юношу с интересом. — Нам вообще-то ничего не сказали. Просто велели отыскать вас и доставить в участок.

— И вам даже не интересно знать, за что? — покачал головой Нарендер. — Вы мешаете мне делать то, что я хочу, встаете на моем пути просто потому, что вам приказали. А я ведь ничего дурного не совершил. Знаете, за что меня разыскивает вся полиция Индии? Я от отца ушел, только и всего.

— Серьезно? — удивился патрульный. — Но вам на вид больше, чем двадцать один…

— Да я уже давно совершеннолетний, но, оказывается, этого мало, — Нарендер от злости стукнул кулаком по стеклу. — Знаете что… Отпустите меня, — попросил он своего конвоира. — Хотя бы на полчаса, когда мы приедем в деревню. Это очень важно, поверьте! Я должен повидаться с одной девушкой.

— Не положено, — полицейский упрямо покачал головой. — У меня приказ доставить вас в участок.

— Да я вас не прошу меня отпустить навсегда! Хотите, пойдем со мной вместе к моей невесте, а? Ну, пожалуйста, не отказывайтесь, ведь мы ничего не нарушим! — взмолился Нарендер.

Ему казалось, что полицейский колеблется. Тот и вправду не знал, что ему делать. Парня было жаль — кто знает, может у него действительно какие-нибудь серьезные обстоятельства, раз уж он решился бежать сюда из самой Калькутты. Но с другой стороны — отпусти его, а он возьмет и убежит. Ночью в горах темно, не то что этого мальчишку — полк солдат можно потерять так, что век не найдешь. А ведь если он привезет этого Сахаи в участок, в его служебном положении могут произойти серьезные перемены к лучшему — ведь вакансия сержанта до сих пор свободна, и инспектор Горван прямо сказал, что тот, кто притащит в полицейское управление беглеца, получит звание сержанта, а с ним и пятьдесят рупий прибавки. Шутка ли — пятьдесят рупий! Лакшми была бы очень довольна, да и дети хвастались бы в школе, что их папа сержант.

— Нет, ничего у вас не выйдет, — решительно отказал юноше конвоир, вспомнив о пятидесяти заветных рупиях. — Я выполню свой долг, и вам придется подчиниться.

— Послушайте, но ведь она пропадет, если я не приеду, — Нарендер сказал это так жалобно, что сержант чуть не дрогнул.

Однако его лицо сохраняло каменное выражение, и Нарендер понял, что больше не стоит просить.

— Вас потом замучает совесть, — предупредил он и отвернулся к окну.

Совесть?! Полицейский почувствовал, что начинает ненавидеть этого мальчишку. Подумаешь, пристыдил! Да мало ли он слышал в жизни красивых слов. Когда им что-нибудь нужно, они тут же вспоминают о совести, а когда чужие дети умирают от голода — проходят мимо. Разбирайтесь сами со своими отцами-миллионерами, от которых вам пришла охота бегать через всю страну, со своими невестами, почему-то забравшимися в горы, со своей совестью! Он исполняет свой долг, везя в участок этого Сахаи — кто его знает, может, он преступник, а ты возьми и отпусти его ради какой-то не приносящей дохода совести!

Автобус пришел в деревню и, высадив пассажиров, сразу же отправился назад под причитания недовольного водителя, которому патрульный не позволил отдохнуть. Нарендер заерзал на скамье, выглядывая в окошко — а вдруг он увидит Гангу или хотя бы кого-нибудь из знакомых. Только бы она узнала, что он был здесь, только бы ей кто-нибудь сказал об этом.

Он уже жалел, что просил патрульного отпустить его к Ганге. Надо было просить его о том, чтобы просто передать ей записку, может, хотя бы на это он согласился. Теперь нечего было и думать о том, чтобы добиться хоть чего-нибудь от рассерженного полисмена. «И зачем только я сказал ему о совести! — сокрушался Нарендер. — Он так обиделся, что даже водителю досталось. Конечно, при чем тут бедняга патрульный, если у него приказ. О совести надо было бы говорить моему отцу, но ему я о ней напоминать не стану — он и не поймет».

Автобус ехал вниз, методично повторяя в обратном направлении все те же недавно проделанные витки и повороты. Ганга, до которой было так близко, оставалась наверху, и расстояние между ними все увеличивалось. Быть в двух шагах и не увидеть ее, не сказать ей о своей любви, не утешить, не прижать к сердцу! Она, наверное, спит сейчас или смотрит на звезды. А завтра проснется и будет неторопливо заниматься хозяйством, шить, стирать, готовить обед. И думать о том, что он предал ее, бросил, забыл о ней и ее любви. И некому будет переубедить и поддержать ее слабеющую веру в то, что любовь сильнее расстояний, кастовых и всех иных различий, недоброй воли людей.

По щеке Нарендера вдруг побежала слеза. Патрульный заметил ее, сердито шмыгнул носом и отвернулся.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Нарендера привезли в участок и, ничего не объясняя, заперли в камере предварительного заключения. Да он и не требовал никаких объяснений — что толку говорить о каких-то законах, когда полиция получила приказ, который не может и не должна обсуждать ни с кем, тем более с задержанным. Ведь сами они — мелкая сошка, все решено на куда более высоком уровне.

Впрочем, ему не было нанесено никаких оскорблений, с ним держались учтиво, даже предупредительно — предлагали чаю, обед, постелили чистое белье на нары, чтобы он мог выспаться.

Однако ни есть, ни спать Нарендеру не хотелось. Он все время простоял у зарешеченного окошка, в которое были видны горы. Он не знал, те ли это, где находится деревня Ганги, — машина так петляла, везя его от автобусной станции к Управлению, что он потерял всякую ориентацию, и теперь мог только надеяться, что его окно выходит как раз на ту сторону, где живет в своем крошечном домике Ганга.

«Лучше бы меня схватили на Калькуттском вокзале, — думал Нарендер, не сводя глаз с горных вершин. — Быть так близко и не увидеться — как это глупо… Неизвестно еще, сколько я здесь просижу, пока отец не соизволит прибыть и забрать своего преступного сына — если, конечно, он сделает это сам, а не пришлет кого-нибудь. И это в тот момент, когда мне нужно действовать, спасать свою любовь, пока Ганга еще не решила, что я бросил ее, и не вырвала меня из сердца».

Отец появился раньше, чем можно было ожидать. Наверное, он нанял частный самолет, потому что за полдня добраться сюда ему вряд ли удалось бы другим способом.

Полицейский загремел ключами, открывая дверь, и распахнул ее, впустив в полутемную камеру поток света из коридора.

— К вам, господин Сахаи, — сказал он заключенному, стоявшему у окна.

Нарендер обернулся и увидел торжествующее лицо отца. Джави стоял, широко расставив ноги, в сером костюме, ничуть не измявшемся в дороге и выглядевшем так, будто его только что сняли с вешалки. Набриолиненные волосы аккуратно расчесаны на пробор, так что ни один волосок не выбивался из прически. В руках — серый кейс. «Должно быть, его чемоданчик полон деньгами, — усмехнулся про себя Нарендер. — Будет покупать и тех, кого еще не успел. Надеюсь, это обойдется ему не слишком дешево!»