И сейчас же, будто стоял под дверью, в комнату вбежал перепуганный Джави.

— Врача! — простонал он, бросаясь к матери. — О, Боже, врача!

Нарендер выскочил из комнаты, передав отцу неподвижное тело бабушки.

— Мама, милая, как это могло произойти? — донесся вслед ему плачущий голос Джави. — Что сказал тебе этот проклятый мальчишка?!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Не один, а три врача всю ночь простояли у постели Деви, которая все еще не приходила в сознание. Вокруг суетились какие-то люди, беззвучно и ловко устанавливая десятки приборов. К утру комната была похожа на реанимационное отделение солидного госпиталя. Все чаще звучало страшное слово — инфаркт.

Джави все не мог успокоиться и донимал расспросами старичка — домашнего врача их семьи, к которому привык испытывать большое доверие.

— Как это все-таки могло случиться? Должна же быть какая-то причина, по которой женщина, весело шутившая два часа назад, падает без чувств и с инфарктом?

— Причина? — доктор приподнял очки на лоб и заглянул в глаза Джави. — Говорить тут можно только о поводе, потому что причины — возраст и больное сердце, да еще целый букет других болезней. Ваша мама давно уже не отличается крепким здоровьем, и надо смириться с тем, что конец ее недалек. А что касается повода, то тут может быть что угодно, как, впрочем, может и ничего не быть. Кстати, радость от встречи с внуком или волнения предстоящей помолвки вполне годятся для того, чтобы считаться непосредственным поводом. Я бы на вашем месте не стал так настойчиво искать виновника того, что произошло, — тихо сказал врач.

— И все-таки что-то случилось! — не унимался Джави. — Я чувствую, что ее инфаркт не случаен, маму довели до этого!

Он значительно посмотрел в угол, где сжался в кресле Нарендер, с ужасом наблюдавший за всеми манипуляциями, которые врачи проделывали над его бабушкой. Он мечтал только об одном — стать невидимым, чтобы его не замечали и не выпроваживали из комнаты, прогоняя спать. Ему казалось, что, пока он, не отрываясь, смотрит на бабушкино бледное лицо, она не уйдет от него в мрак неведомого. Только бы ему не помешали вытаскивать ее шаг за шагом из черной бездны своим взглядом, в котором была вся любовь и преданность, на которую он был способен.

Юноша и не замечал выразительных слов отца и его решимости найти виновного в происшедшем. Что ему было до угрожающего тона возмущенного Джави, когда душа его обливалась кровью. Не отец, а сам он говорил себе о том, что виновен в несчастье, что довел бедную больную бабушку до инфаркта, а может, и до смерти!

Если бы можно было повернуть время назад! Он поступил бы иначе — да, конечно, иначе! Сейчас ему казалось, что он готов отказаться от Ганги, забыть и предать ее, нарушить свое слово. Пусть помолвка, Ратха, гости, свадьба… Только бы бабушка была жива! Разве можно добиваться своего счастья, отнимая у нее жизнь? Какая любовь, какое честное слово идет в сравнение с этой зияющей пустотой, которая зовется смертью?!

«Бабушка, милая моя! — шептал про себя Нарендер. — Прости меня, я был жесток и несправедлив. Я свалил на тебя огромный груз, неожиданно придавивший мне плечи, как делал это всегда, с самого детства. Я понимаю теперь, как это было жестоко! Я хотел заставить тебя согласиться на то, что разрушит весь твой мир, — ведь я знал, что значит для тебя семья, традиции, память предков. Я думал, твоего ума и широты взглядов хватит, чтобы спокойно наблюдать, как полетят его обломки ради моей любви. Я и теперь не сомневаюсь в том, что ты можешь понять и простить мне все, но я забыл о том, что возраст и болезни не дадут тебе физических сил для того, чтобы пережить такую душевную катастрофу. Говорят, любовь жестока. Наверное, это так. Но почему она должна приносить несчастья другим — тебе, папе, Ратхе… Если кто и должен принять на себя ее боль, так это я!»

Терпеть самому?!. Нарендер с радостью принял бы эту ношу. Но Ганга? Она в чем провинилась? Ей за что отказать в счастье, обречь на позор? Все в Нарендере противилось тому, чтобы и ее причислить к тем, кто должен терпеть и страдать. Но сейчас, когда смерть подступила к кровати его бабушки — самого родного и близкого существа на свете, — он готов был и Гангу принести в жертву. Только бы смерть отступила, только бы убралась из их дома, оставив Деви с теми, кто любил ее.

Под утро врачам показалось, что положение улучшается. Датчики свидетельствовали о некоторой стабилизации состояния больной, хотя, как хорошо было известно каждому из реаниматологов, это может случиться и перед самым концом.

В любом случае напряженность немного спала, и большинство врачей отправились отдыхать. У постели Деви осталось только трое — домашний врач, медицинская сестра и Нарендер, осмелившийся пересесть поближе к бабушкиной кровати.

В комнату заглянула Сита.

— Пойдемте пить чай, — пригласила она медиков. — Вам нужно немного подкрепиться. Нарендер побудет здесь и позовет, если что. Правда, дорогой?

Нарендер закивал головой, благодарный матери за то, что она дает ему возможность побыть с бабушкой наедине. Врач и медсестра поднялись и неслышно вышли.

Юноша встал на колени у кровати и взял бабушкину руку, в нескольких местах опутанную тоненькими разноцветными проводками.

— Ты ведь не уйдешь от меня? — тихо спросил он, чувствуя, как по щекам заструились наконец-то вырвавшиеся на свободу слезы, которые так долго приходилось сдерживать при чужих людях. — Ты поправишься, да?

Лицо Деви казалось страшно уставшим и резко постаревшим — уже не было и намека на моложавость и свежесть, которые всегда отличали ее.

— Все, что я тебе наговорил, — это глупости, теперь я понимаю это. Я сделаю так, как ты хочешь, только очнись, — жалобно попросил внук.

Он спрятал лицо в складки одеяла, и не видел, как дрогнули веки и быстро-быстро забилась жилка на шее бабушки.

«Что со мной? — подумала Деви, открывая глаза. — Ах да, мне стало плохо… А потом… Какой-то сон или видение… Девушка у огня, ребенок… Кричал ребенок, мальчик! Она взяла его на руки и куда-то шла. Какие-то грязные руки тянулись к ней и малышу. Она отбивалась и плакала… Голубые глаза… Ганга!»

Поняв, кого именно она видела во время своего забытья, Деви резко вздрогнула, и это заставило Нарендера поднять голову и внимательно оглядеться.

— Мальчик мой, — слабым голосом позвала бабушка.

— Ты очнулась? — вскочил он. — Тебе лучше?

Деви хотела рассказать ему о видении, но язык плохо повиновался ей. Сделав несколько попыток, она поняла, что придется ограничиться несколькими словами, отдав им все силы.

— Гангу! — попросила она, помогая своим губам мольбой глаз.

Нарендер метнулся к комоду, на котором стоял серебряный сосуд, привезенный из Гималаев.

— Сейчас, сейчас, — бормотал он, откручивая крышечку и поднося горлышко к губам бабушки. — Только как ты будешь пить? Не знаю, можно ли тебя приподнять?

— Нет, не эту, — прошептала Деви, огорченная тем, что он не понимает ее. — Твою Гангу! Мою невестку!

— Что?! — пораженно воскликнул юноша. — Ты хочешь ее видеть? Бабушка! Ты святая! Как я благодарен тебе!

Он не заметил, как вода из сосуда тонкой струйкой льется на подушку. Несколько капель попало на потрескавшиеся сухие губы Деви. Она сделала усилие, чтобы собрать их языком.

«Как будто все, — удовлетворенно подумала бабушка. — Он понял меня, благодарение богам. И вода из истоков Ганга — я испила ее. Какая разница — капля или стакан — я знаю ее вкус…»

Она закрыла глаза и, чувствуя, как в ладонь стекают слезы прижавшегося к ее руке Нарендера, тихо угасла — без боли и страха, смело идя навстречу тому, что уготовано ей провидением, как подобает верующей индуистке и каждому человеку, которому было отпущено достаточно времени, чтобы обрести мудрость.

Нарендер не заметил тот миг, когда душа бабушки оставила ее тело. Он только почувствовал, как холодеет в его руках ее ладонь.

— Бабушка? — испуганно вскрикнул он. — Тебе плохо?