— Вот он — Храм, проклятие наших земель, — впервые за время пути заговорил Сафен. — Пока ты не вошла в него, ты можешь вернуться. Не ходи туда.

— Прости. — Катя как могла нежно провела кончиками пальцев по его щеке и, больше не оборачиваясь, поднялась по истёртым ступеням. Ей очень хотелось посмотреть назад, но она боялась увидеть боль и отчаяние в глазах Сафена, тогда её собственная решимость могла бы совсем исчезнуть.

Внутри Храма Катю встретила череда проходных комнат, стены которых терялись в темноте. И в каждой из них все меньше оставалось света, а воздух становился все прохладнее. Девушка пожалела, что не взяла ни факела, ни свечи, ни даже щепочки-лучинки, но пятый зал закончился глухой стеной. Те крохи света, что ещё оставались вокруг, не позволяли рассмотреть ничего, кроме смутного белого пятна собственной одежды и более тёмных провалов углублений. Больше об окружающем рассказывали не глаза, а пальцы, нащупавшие среди шершавого камня резной барельеф. Она провела по нему ладонью — и вокруг как будто посветлело. Стало возможно рассмотреть перед собой стенную нишу, как две капли воды похожую на ту, что Катя видела в доме Артефакта — небольшое углубление, посередине маленькая колонна, которую удобно обхватить рукой, и скудный орнамент, выбитый по краям.

От воспоминаний об Артефакте по спине пробежали жаркие мурашки, и Катя сжала ладонь вокруг каменного столбика. Мир вокруг обрушился, оставив черную пустоту.

***

Девушка не успела ни испугаться, ни удивиться, когда увидела себя со стороны. Такую себя, какой она была дома вечность назад.

В захламлённой комнате общежития за заваленным косметикой соседок столом сидела Катя. Девушка девятнадцати лет, полноватая, с заплывшими от слёз глазами и темно-русыми волосами, подстриженными под каре. Она придвинула к себе зеркало и попробовала улыбнуться своему отражению. Не получилось, а от перекошенной оскалом рожи, выглянувшей из зазеркалья, по щекам опять покатились слёзы.

— Так, надо собраться, — девушка схватилась за голову и с силой сжала виски.

Посидев неподвижно с минуту, она встала, прошла, утирая щеки, к спрятавшейся в углу за холодильником раковине, умылась. На обратном пути взгляд упал на весёлую красную дорожную косметичку, исполнявшую роль аптечки. Катя вытащила вскрытую упаковку успокоительного и без запивки выпила таблетку.

— Успокойся, — она вновь села перед зеркалом и смахнула с лица капли холодной воды. — У тебя в сумке лежит подписанное деканом разрешение неделю не появляться в шараге. Люда и Саша до утра не вернутся, они тусить свалили. А дома мама, у неё завтра юбилей, она обрадуется, если я приеду сегодня, не дожидаясь выходных. — Девушка всмотрелась в отражение, убрала прилипшую прядь с лица. — Просто улыбнись. Пусть дома думают, что всё хорошо. Просто нужно улыбаться.

Она продолжала попытки вымучить радость на лице, но вместо весёлой улыбки вновь и вновь шла смывать слёзы и пить очередную таблетку из кремовой пачки, на которой мелким шрифтом гордо значилось «седативное, перед применением рекомендуется проконсультироваться с врачом». Самоиздевательство прервал противный писк будильника, и Катя в очередной раз сполоснула зарёванное лицо, обулась, натянула потрёпаную куртку, закинула на плечо загодя собранную сумку и вышла прочь из комнаты и из общежития. Свежий апрельский ветер взбодрил ее, и затюканная студентка быстрым шагом шла в сторону вокзала.

Катя успела купить в кассе билет на электричку, до которой оставалось ещё долгих пятнадцать минут. Она всегда пользовалась кассой, отстаивая очередь среди пенсионеров, поглядывая на терминал, но не пользуясь им. В этот раз ей повезло — в кассы почти никого не было, очередь вырастала длинным своим хвостом уже за ней. Но в душных залах ожидания девушка не осталась, чтобы не распугивать своими зевками других пассажиров, а когда пришла пора заходить в электричку у неё уже глаза слипались и только неимоверное усилие воли не давало уснуть. Катя пробралась в центр вагона и встала, уцепившись за ручку сидения.

Проснулась она сидя возле окна и в полупустом вагоне. Девушка не помнила момент, когда отключилась и добросердечные пассажиры пристроили студентку на сидячее место. На улице уже стемнело, а электричка тормозила возле станции. Катя спросонья не расслышала объявление по хрипящей и фонящей громкой связи, испугалась, что не успеет выйти, вскочила, путаясь в ставших ватными ногах, выбралась в тамбур и скатилась на перрон. Постояла с закрытыми глазами, дожидаясь, пока иголки в коленках перестанут танцевать, и побрела, погрузившись в собственные мысли.

Девушка не смотрела по сторонам, разглядывая собственные ботинки, и так сосредоточилась на речи, с которой улыбнётся родителям и младшим сёстрам, что не сразу поняла, что сошла не на той станции. А когда сообразила, вокруг уже были незнакомые двухэтажные дома, и вдоль дороги хорошо если горел один фонарь из трёх. Футболка за несколько секунд промокла и прилипла к спине, а дрожащие пальцы покрепче вцепились в лямку сумки, чтобы со стороны был не так заметен страх. Теперь Катя шла, постоянно оглядываясь и лихорадочно пытаясь придумать выход, или хотя бы найти указатель на станцию.

В круге света от очередного мигающего фонаря одновременно с ней возникли две рослые мужские фигуры.

— Девушка, заблудилась? Проводить? — басом спросил один из них.

— Мамочка! — пискнула она, делая шаг назад и чуть в сторону. — Ай!

Катя неудачно налетела пяткой на выбоину в старом разбитом асфальте и полетела вниз, неловко взмахнув руками. Молодые парни в одинаковых спортивных костюмах уже полностью оказались в свете фонаря. Они переглянулись, один, тот, что обращался к ней, пожал плечами, а второй подошел к неподвижно лежащей на земле Кате.

— Девушка, девушка, ты чего? Давай руку, встать помогу, — он замешкался, присел рядом на корточки, потянулся поднять и резко отдернул руку. — Колян, скорую вызывай! Она того, голову бордюром...

Дальше видение ускорилось и распалось на отдельные короткие эпизоды, которые то проступали, то разбивались на пёстрые осколки и сменялись следующим.

Вот вокруг тела суетятся медики и полиция, а бледные словно полотно парни нюхают ватки с нашатырём и сбивчиво объясняют мужчине в штатском:

— Да мы с тренировки шли. Видим — девушка нервная какая-то. Вот посмеялись, заблудилась. А район сами знаете, — махнул рукой тот, что хотел поднять упавшую.

— Ну и решили проводить. Честно, только проводить, чтобы не обидели. Мы её пальцем не тронули! Скажи, Миха, — приятный бас портила плохо скрываемая паника.

Сцена разлетелась и вместо незнакомой улицы перед Катей оказались собственные похороны. Заплаканная мать опиралась на плечо ставшей старшей дочери, а шестнадцатилетняя сестра кивала, принимая соболезнования. К ним одними из последних, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, подошли Колян и Миха. Они, не поднимая глаз от пола, пытались извиниться, оправдаться, что не хотели, но получалось у них плохо — ни один из них не был выдающимся оратором.

Маша устала и как-то механически кивала им, а женщина вновь залилась слезами. Из толпы вынырнула младшая семилетняя Юленька и покрепче обняла маму.

Через час парни уже помогали вынести носилки — от горя у безутешной матери поднялось давление. Отец уехал вместе с ней под присмотр докторов, его сердце тоже было не из железа.

А Маша осталась завершать скорбный обед и провожать собравшуюся родню и друзей семьи. Она повзрослела за последние три дня. Но как только уехали родители на её лице читалось больше злости, чем скорби. А Колян и Миха неприкаянные стояли возле стены и сами не знали, почему до сих пор здесь.

Видение снова разбилось и сложилось, вот уже Миха негромко беседует с Машей в опустевшем зале. Колян был послан ловить такси, Юля дремала в углу, укрытая чей-то курткой. А Миха, беззвучно ругаясь под нос, наливал в стопку девушке минералку вместо водки.