— В какое время?
— В одиннадцать.
— Значит, давай договоримся: я позвоню тебе завтра в половине десятого. Жди возле телефона. Мы немного поговорим, о чем угодно, лишь бы ты потом мог сказать, что тебя вызывает секретарь миссии и ты должен как можно скорее прибыть в Париж. Чем меньше мы тянем, тем легче проходит расставание.
Ингрид была права, но в то же время она не понимала меня. Она не чувствовала, что режет по живому, собираясь вырвать меня из Керрарека. Отец уходил тайком, чтобы не обрывать резко все нити, связывавшие его с замком. Ингрид не представляла, что мне придется вести споры с матерью и теткой, которые наверняка доведут Клер до слез и отравят мне последние минуты перед отъездом. Если я уеду не в духе, затаив злобу, как знать, смогу ли я когда-нибудь сюда вернуться?
— Согласен?
— Да. Договорились. В половине десятого.
Помнится, она проводила меня до рощи. Небо обложило тучами, и если бы я не знал дорогу, как свои пять пальцев, то быстро бы заблудился, настолько было темно. Я ступал осторожно, прикидывая, что в понедельник мне придется выйти довольно рано, чтобы поспеть в Эрбиньяк к девяти. К счастью, Клер в это время еще не проснется. Автобус останавливался возле «Платанового кафе». Я подожду Ингрид внутри, взяв какой-нибудь напиток. Когда она появится, я буду вести себя с ней как учтивый сосед, не более того. Зачем давать пищу для толков? Я снова перебрал в памяти все детали. Отец с Франсуазой, вероятно, тоже тщательно продумывали каждый шаг. В такой-то час, в таком-то месте. Затем они поцеловались, как только что мы с Ингрид… Не подозревая, что целуются в последний раз. Возвращаясь в замок, отец, возможно, подобно мне, чувствовал себя ошарашенным и подавленным — такое состояние охватывает нас вслед за принятием чрезвычайно важных решений. Я знал, что отныне тень отца будет преследовать меня повсюду.
Я уже почти дошел до крыльца, когда кто-то окликнул меня:
— Господин граф!
Я узнал голос Фушара.
— Что ты там замышляешь? Подойди сюда.
Я различал только силуэт, но красный отблеск трубки указывал на то, кому он принадлежит.
— Дышишь свежим воздухом? Знаешь, уже перевалило за полночь.
— Мне не спалось, господин граф.
— Господин граф! С каких это пор? Что на тебя нашло? Разве я больше не Дени?
— Конечно, господин Дени.
— Послушай, ты заговариваешься. Объясни-ка мне, зачем ты здесь, точно поджидал меня. Сядь-ка рядом… Да, на крыльцо. Мне не спится, тебе тоже… Это правда? Ты меня ждал?
Фушар вытряхнул свою трубку, постучав по каблуку, и тяжело опустился возле меня.
— Случается, я малость задыхаюсь лежа, — сказал он. — Тогда выхожу проветриться.
— Ты уверен, что дело только в этом?
Чтобы выиграть время на раздумье, старик снова принялся набивать свою трубку. Я догадался об этом по его осторожным движениям.
— Вот что я вам скажу, господин Дени… С тех пор как понаехали курортники, мне не по себе. Странные люди бродят по болоту. Только позавчера в Сен-Жоашеме стащили мопед. Ну, раз уж мне не спится, я посматриваю вокруг.
— Надо же, — улыбнулся я. — Несешь полевую вахту глубокой ночью. Неужели ты воображаешь, что я тебе поверю?
— Однако…
— Ты здесь из-за меня. Признайся, упрямец… Выкладывай все начистоту. Что тебя тревожит?
Старик колебался. Он брал одну спичку за другой, чиркая впустую. Я схватил его за руку.
— Фушар, ты должен мне все рассказать, слышишь? Решайся.
— Ладно, это из-за одной дамочки, — пробормотал старик. — Простите, господин Дени; мне от этого тошно. Я ничего не вижу, ничего не хочу знать, но вынужден слушать.
— Что именно?
— По всей округе идут толки. Всем интересно, что происходит в замке. Как же, все-таки это замок! Люди заметили, что нет господина графа. А теперь еще эта женщина… Мари-Жанна, та, что работает по дому, от нее ничего не скроешь… Мне неприятно, когда я узнаю всякие гадости…
— Какие, например?
— Нет уж, предпочитаю об этом молчать. Но мне бы не хотелось, чтобы люди начали забывать, как вы трудились в колониях… Если такое имя, как наше, станут марать грязью…
Старик заикался от волнения. Я обнял его за плечи.
— Спасибо, дружище Фушар. Я забыл, что ты тоже — один из Лепиньеров. На свой лад. Послушай… Если я уеду…
— Так было бы лучше, — произнес он более твердым голосом. — Только не насовсем… иначе малышка сойдет с ума… Скажем, до зимы… Потом вы вернетесь и, может быть, поселитесь здесь навсегда… Это заставит умолкнуть злые языки. Все, о чем болтают, будет уже не важно.
Я размышлял, прислонив голову к рукаву его фуфайки, пропахшей потом, табаком и старческим духом.
— Я об этом подумаю, — сказал я наконец. — Но если я уеду, мне хотелось бы быть уверенным, что ты по-прежнему в форме. Ну-ка, скажи, на что ты, собственно, жалуешься?
— Что-то давит вот здесь, в середине груди. Я даже боюсь дышать.
— Часто ли так бывает?
— Довольно часто.
— Давно?
— Не очень.
— Эжени мне говорила, что это началось после исчезновения моего отца.
Фушар не решался ответить, и я пробормотал:
— Видишь, все-таки ты что-то знаешь.
Старик вздрогнул, как будто его ударили.
— О нет! — вскричал он. — Нет!
— Значит, просто совпадение?.. Что же, может быть… Ладно, в понедельник сходишь к доктору Меро в Сен-Назер. Это хороший кардиолог. Он сделает тебе электрокардиограмму и назначит лечение. В твоем возрасте легкая стенокардия — в порядке вещей, но береги себя. Я уеду лишь в том случае, если буду уверен, что ты, как всегда, в строю. Обещаешь?
— Обещаю, господин Дени. Только уезжайте быстро и ничего не говорите. Ничего не говорите.
— Да-да. Ладно. Спокойной ночи. И убери свою трубку. Понял? Никакой трубки.
Я не стану рассказывать, как провел эту ночь, вернее, остаток ночи. Нет смысла толочь воду в ступе. Я сердился на Ингрид, затем принимался за себя, проклинал наш злополучный край и, наконец, впадал в прострацию, из которой меня выводили внезапные приступы страха. Я предчувствовал, что вскоре со мной должно что-то произойти. Скорее всего мне никогда больше не увидеть Ингрид. И моя страсть разгоралась с новой силой. В конце концов я выпил снотворное.
Вдали раздавалась телефонная трель, но я никак не мог стряхнуть с себя сонный дурман. Внезапно я вскочил, смахнул на пол часы, торопливо подобрал их и сначала взглянул на циферблат с обратной стороны. Нет, это не телефон, лихорадочно пронеслось в голове… И тут я увидел время: полдесятого. Господи! Ингрид! Я бросился в коридор и помчался по лестнице, сражаясь с не желавшим поддаваться рукавом пижамы. Скорее в библиотеку! Клер держала трубку и говорила: «Да, мадам». Я довольно резко оттолкнул сестру, и она заупрямилась, пытаясь перехватить у меня трубку.
— Перестань, — закричал я. — Это меня. Да перестань же!
Клер немного отошла и надулась.
— Алло… Да, это я… А! Я ему нужен?.. Надолго?
Ингрид молчала на другом конце провода, слушая, как я ломаю комедию. Поглядывая на Клер, я говорил первое, что приходило на ум.
— О! Я могу уехать очень скоро. Да, мне гораздо лучше… Если необходимо, могу быть в Париже завтра… Хорошо, договорились. Рассчитывайте на меня. До свидания.
Я повесил трубку и взял Клер за талию, придав лицу беззаботное выражение.
— Видишь ли, душенька. Меня вызывают в Париж. Звонила секретарь нашей миссии… Я отлучусь на несколько дней. Ты будешь послушной девочкой, правда? Я скоро вернусь.
Клер слушала меня с кислой миной, как дети в ожидании укола, и мне хотелось сказать ей тоже: «Тебе не будет больно… Поверь».
Послышался голос матери:
— Где вы?.. Кофе стынет… Вечно приходится за вами гоняться…
Я потащил Клер в столовую, где нас поджидали мать с тетей.
— Что с тобой, Клер? — спросила тетка. — Ты снова надулась.
Я пустился в заранее подготовленные объяснения. Всех врачей якобы отзывали из отпуска и отправляли в Ливан. Мне хотели поручить сопровождать судно с беженцами.