Я вижу, что он смотрит на меня немного искоса.
— Ты не согласен?
— Согласен, я думаю, что это сработает, но…
— Но что?
— Лучше я сам выстрелю.
Я делаю вид, что ничего не понимаю.
— Ты хочешь… Но это все усложнит. Ты должен будешь уронить трубку, подбежать к двери, выстрелить…
Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что действие может развиваться так, как хочет он. Если я начну упрямиться, подозрение, которое заставляет его быть таким осторожным, из смутного станет явным. Кто гарантирует ему, что я выстрелю в стену? Но я умею обходить опасные места.
— Если хочешь, пожалуйста. Мне все равно. Важно действовать быстро.
Повисло тяжелое молчание. Глаза в глаза, словно игроки в покер, мы пытаемся прочесть тайные помыслы друг друга. Если бы он сказал: «Не обязательно, чтобы ты приносил револьвер. Пусть будет у меня, пока я буду звонить», все бы пропало. Чтобы ему телепатически не передались мои мысли, стараюсь ни о чем не думать. Прервал молчание он.
— Хорошо. Я все сделаю очень быстро.
Я невинно улыбаюсь и добавляю:
— Все будет хорошо, дружище. Поверь мне.
Он сияет. Ему нравится, когда я его называю «дружище». Кризис миновал. Я продолжаю:
— Теперь твоя очередь играть… Стань у письменного стола. А я здесь, на пороге. Давай, некогда… Начинай: «Господин комиссар… Говорит Шамбон».
Сразу же он находит верный тон. Актер, которым он всегда и был, очень правдоподобен. Он говорит: «Они в парке… Они ломают дверь», потом он импровизирует, якобы задыхаясь: «Я пропал, Боже мой… Если бы только у меня хоть оружие было… Но ничего… ничего. Комиссар, помогите!»
Я останавливаю его.
— Прекрасно. Нет необходимости учить слова. Продолжай в том же духе. Жаль, что ты не играешь в театре.
Он загорается от тщеславия.
— Я неплохо справляюсь, — скромно говорит он.
И тут же заявляет, уступая мещанской привычке критиковать:
— Что не вяжется, так это ваше появление. Смотрите… Шпингалет не так легко вырвать… Как вы это сделаете?
— Я заранее отвинчу его наполовину… Это уже детали…
С ним всегда надо говорить тоном хозяина. Я роняю костыль, чтобы положить руку ему на плечо.
— А сейчас, — говорю я с оживлением, — за работу!
Я притворился спящим, когда в дверь постучали. Ответил я, зевая:
— Ну что еще? Кто там?
— Инспектор Гарнье.
— Не время для визитов, инспектор. Уже за полночь.
— Поторопитесь.
— Хорошо, хорошо, иду.
Я нарочно толкнул стол, с которого с шумом посыпались журналы. Я выругался, и, когда открыл дверь, лицо у меня было разъяренное.
— Ну, что там еще?
— Мсье Шамбон мертв, его только что убили.
— Что?.. Марсель?..
— Да, в кабинете своего дяди. Комиссар ждет вас.
Я сделал вид, что потрясен, заканчивая застегивать пижаму. Инспектор вывел мою машину и помог усесться.
— Поехали, быстро, — сказал он. — Вы ничего не слышали?
— Нет. А что?
— В него стреляли два раза в глухую полночь, грохот стоял ужасный.
— Я принимаю снотворное, вы прекрасно знаете. Когда это случилось?
— Около одиннадцати.
— Сестре сообщили?
— Нет еще.
Он почти бежал. Он был в плохом настроении и отвечал на мои вопросы довольно резко.
— Комиссар, наверное, сожалеет теперь, что не принял всерьез эти угрозы, — сказал я. — Вы в курсе?
— Конечно.
— Племянник после дяди, согласитесь, это забавно.
Он проворчал что-то, остановил машину у входа в кабинет. Дрё был там, он стоял, засунув руки в карманы, и изучал труп. Он устало посмотрел на меня.
— Ну и работа, — прошептал он. — Две смертельные пули и это…
Подбородком он указал на поврежденную дверь и осколки стекла.
— Я все слышал, — сказал он. — Несчастный был застигнут в тот момент, когда разбирал бумаги здесь, в кабинете. Он вызвал меня по телефону. Он совсем потерял голову. Напрасно я ему кричал: «Бегите!» Ничего не поделаешь.
Сцена стояла у меня перед глазами, но я притворялся удивленным и испуганным.
— Их было много?
— Думаю, да.
— Что-нибудь украли?
— Не думаю. Должно быть, они услышали шум. Совершенно точно, что им помешали, и они скрылись.
— Профессионалы?
— Я задаю себе тот же вопрос.
— Я думаю, — сказал инспектор, стоявший позади меня, — они пришли, чтобы убить его.
— Подойдите, — сказал мне Дрё.
Он помог мне встать на костыли.
— Вы понимаете… Он противостоял врагам… Вы сможете спокойно и хладнокровно смотреть на него?
— Да, думаю, что да.
Я склонился над телом Шамбона. Я ничего не почувствовал, только каплю жалости и отвращение. К нему? К себе? Какое это имеет значение?
— Видите, на лице его не осталось выражения испуга. Я не забыл голос, каким он говорил со мной по телефону. Это был голос испуганного человека. А что я вижу здесь? Покойник с умиротворенным лицом. Скажу больше. Покойник с ироническим выражением лица. Как по-вашему?
Он был прав. Этот несчастный Шамбон, который всегда хотел казаться выше, чем был, принял лихой вид, запечатлевшийся навсегда на его подвижном лице. До последней минуты он не перестал поражать меня.
— Да, если хотите, — сказал я. — Трудно сказать так сразу.
Я выстрелил в тот момент, когда он повернулся ко мне со своей самодовольной улыбочкой. Он лежал, распластавшись на спине, удовлетворенный, навсегда снисходительный. Я отступил.
— Он был убит с первого выстрела. Судебный медэксперт установит точно, но я почти уверен. Когда вы видели его последний раз?
— В полдень. Мы вместе обедали. Он не выглядел обеспокоенным. Выпив кофе, он пошел навестить мать. Мадам де Шамбон знает?
— Скоро узнает. Ей некуда спешить, бедная женщина. Когда врач и эксперты приедут, я займусь ею и вашей сестрой. Я хочу знать сейчас же, о чем вы говорили во время вашей последней встречи. Он ведь доверял вам? Вы были с ним в хороших отношениях, не правда ли?
— И да, и нет. С одной стороны, мы были друзьями. С другой — мы вели себя настороженно. Честно сказать, он ухаживал за Изой, и мне это не нравилось.
— Представьте, ведь я подозревал об этом. Весьма интересно. Весьма.
Он несколько раз покачал головой, словно делал себе комплимент, затем, услышав шум, доносившийся из коридора, он легонько оттолкнул меня.
— Пришли мои люди, — сказал он. — Подождите меня в библиотеке. Мы вернемся к нашему разговору позже.
— Я ничего не знаю, комиссар. Не вижу, чем бы я мог быть вам полезен.
— Наоборот… Хотите закурить? Гарнье, принеси ему трубку… Вы устроитесь в сторонке… Я к вам присоединюсь минут через пять.
Я поковылял в библиотеку, на душе было не то чтобы неспокойно, но все же… Что это означало: «Представьте себе, что я это подозревал»? И почему такой довольный тон?
Люди из лаборатории работали в кабинете очень шумно, говорили так свободно, словно не замечали лежавшего рядом с ними трупа. Я узнал голос судмедэксперта и расслышал: «Большой калибр… Прямо в сердце». Гарнье принес мне трубку и табак. Я чувствовал себя усталым, как после тяжелых акробатических упражнений. Вроде все было нормально. Я принял все меры предосторожности. Костыльную лапу я положил на место, предварительно вытерев ее хорошенько. На гравии в аллее от моих костылей не осталось никаких следов. Анонимные письма были довольно выразительны. Нападавшие были чужие люди. Это и сказал Шамбон Дрё по телефону. Несомненно, Дрё что-то подозревал. Драма выглядела несколько театрально… даже две драмы… почти одинаковые… оба раза со свидетелем на телефоне… Любой бы решил, что это довольно странно, а уж Дрё!.. Но доказательств никаких, меня ни в чем невозможно обвинить. Мать Шамбона начнет выть по покойнику, привлекать свои связи. Ну и что! Ее сын имел право влюбиться в Изу. А против Изы невозможно было выдвинуть обвинение, потому что я велел Шамбону, чтобы он сказал: «Они в парке… Они лезут через балкон!..» Они! То есть злодеи, взломщики, шпана, которых Иза знать не может. О! Таинственные смерти в замке вызовут много разговоров. Но мы незамедлительно переедем в другое место. Мне нечего бояться.