У Дуань сидел у себя в комнате и лихорадочно пробегал глазами в «Вечерней правде» статью «Неслыханное покушение»:

«Сегодня, в восемь часов утра, начальник столичного военного округа и командир двести семьдесят первой дивизии генерал Хэ Чжань–юань ехал из Южного сада в город. Его сопровождали командир батальона Лю Дэ–шань и советник Сун Фу–цай. Когда машина приблизилась к воротам Вечного спокойствия, раздалось несколько выстрелов. Стрелял некий Ли Цзин–чунь, агент экстремистской партии. Командир батальона тяжело ранен в левую руку, а начальник военного округа и советник, к счастью, не пострадали. Охранники смело ринулись вперед, схватили террориста и доставили его в военную прокуратуру.

Наша газета послала в штаб округа специального корреспондента, который удостоился интервью у советника Суна. Советник оказался видным мужчиной в молодцевато сидящей военной форме, с прекрасно поставленной речью. Говорил он без тени страха, хотя только что избежал смертельной опасности, словом, вел себя как настоящий герой. Наш корреспондент беседовал с ним целых десять минут. Ниже излагается полное содержание этой беседы.

Вопрос. Знал ли генерал Хэ Чжань–юань о готовящемся покушении?

Ответ. Черт побери, конечно, не знал!

Вопрос. Вы ехали на военной машине?

Ответ. Нет, на личной машине генерала.

Вопрос. В каком месте вас обстреляли?

Ответ. Недалеко от железнодорожных путей.

Вопрос. Кто был с вами в машине?

Ответ. Генерал, командир батальона Лю и еще несколько охранников, чтоб их черти разорвали!

Вопрос. Что вы сделали, когда услышали выстрелы?

Ответ. Мы с генералом бросились на дно машины, а командир батальона зазевался и получил в руку черный финик.

Вопрос. Как арестовали террориста?

Ответ. Все четверо охранников навалились на него и схватили.

Вопрос. У него была личная вражда с генералом?

Ответ. Нет, просто агент экстремистской партии.

Вопрос. Как, с вашей точки зрения, его следует наказать?

Ответ. Черт возьми, его надо разрезать на тысячу кусков! (При этих словах глаза советника вспыхнули от гнева, словно факелы.)

Вопрос. Есть ли у генерала способ обуздать экстремистов?

Ответ. Есть. Убивать их!

На этом беседа была закончена, наш корреспондент поблагодарил советника Суна и начал прощаться с ним. Советник потребовал, чтобы интервью было напечатано полностью — в назидание всем экстремистам, — и добавил, что генерал Хэ Чжань–юань командует войсками уже много лет, любит народ как сына (когда генерал командовал Даминским военным округом, местные помещики и купцы даже преподнесли ему доску с надписью «Отец народа») и поклялся до последнего вздоха бороться с предателями и мятежниками.

Наш корреспондент был весьма признателен советнику за ценную информацию и попросил свидания с преступником. Советник Сун любезно разрешил свидание и дал корреспонденту двух охранников, чтобы они сопровождали его в тюрьму. Корреспондент установил, что террорист Ли Цзин–чунь — уроженец округа Чжэндин нашей столичной провинции. Маленького роста, злобный, он был закован в кандалы, но тем не менее выкрикивал разные безумные слова и поносил правительство. Когда корреспондент попытался заговорить с ним, он отвернулся и несколько раз крикнул: «Да здравствует партия экстремистов!» Видя, что он неукротим в своей злобе, корреспондент не стал зря тратить время, сфотографировал его и вышел из тюрьмы. На прощанье охранники вежливо отдали корреспонденту честь.

Хотя корреспонденту и не удалось поговорить с преступником, он собрал о нем дополнительные материалы, которые могут представить интерес для читателей. Как выяснилось, Ли Цзин–чунь числился студентом университета Прославленной справедливости, однако не учился, а занимался исключительно организацией студенческих волнений, в частности, спровоцировал избиение ректора. После роспуска этого университета Ли Цзин–чунь сумел проникнуть в столичный университет, ежемесячно получал от партии экстремистов 120 юаней и на эти деньги купил пистолет, чтобы убивать государственных деятелей и нарушать общественный порядок…

Генерал Хэ Чжань–юань в настоящее время чувствует себя прекрасно и продолжает заниматься делами. Говорят, он уже продумал все способы усмирения мятежников. Сегодня в полдень представители Торгового союза преподнесли ему в знак сочувствия жбан шаосинской водки и четырех жирных барашков. Генерал принял делегацию очень радушно…»

Чжоу Шао–лянь так и не поехал с Мудрецом в столицу, потому что не мог думать ни о чем другом, кроме поэтического некролога, на который ему нужно было минимум дня два. В результате Мудрец отправился в столицу один.

— Ну, что слышно, старина У? — закричал он, едва появившись в пансионе.

— Ничего нового! Только что звонил Мо Да–нянь, сказал, что снова едет в военную прокуратуру, и велел ждать от него вестей.

Они оба вошли в комнату Мудреца.

— Послушай, вот эти письма Ли Цзин–чунь просил показать тебе! — У Дуань протянул приятелю несколько исписанных листков.

Мудрец взял их и стал читать:

«Дорогой Цзин–чунь!

Мне, пожалуй, не следовало бы смущать тебя разговорами о том, как ты ко мне добр, но я не в силах молчать. Ты опекаешь меня уже больше двух лет, благодаря тебе я стала лучше учиться и очень горда тем, что не заставляю тебя попусту тратить силы. Сейчас я все свое внимание сосредоточила на книгах, и если бы не ты и не профессор Чжан, не знаю, что бы со мной было! При встречах я не могу поблагодарить тебя так же горячо, как делаю это мысленно, потому что ты всегда суров и неприступен, и слова благодарности застревают у меня в горле. Но когда я думаю о тебе, надо мной витает тень бога, которому я молюсь за тебя!

Едва я родилась и сделала свой первый вздох, как я заплакала — наверное, это было началом моей трагедии. В пять лет я оплакивала умерших родителей. Потом я перестала плакать — и не потому, что не было причин, а потому, что не хватало смелости: ведь я росла в чужой семье и не могла дать волю своим чувствам. Сейчас я снова плачу, потому что ты и профессор Чжан так добры ко мне, что на вашу доброту нельзя ответить легкой улыбкой, а только слезами радости.

Про мои нынешние небольшие печали ты знаешь, но я никогда не рассказывала тебе о своем прошлом. Поверь, я не обманывала тебя, а просто не хотела огорчать. Я понимаю, огорченья неизбежны, и все же мне хотелось, чтобы ты почаще улыбался, а не тратил душевные силы на чужие страдания. Ведь жизнь коротка, и хочется, чтобы встречи с близкими людьми приносили радость, а не горе! На днях ты меня спросил о моем прошлом и сейчас я должна рассказать все, иначе окажусь неискренней. Я не решилась ответить тебе сразу, мне легче было написать, и вот из этого письма ты все узнаешь. Надеюсь, что, когда ты его будешь читать, тебе покажется, будто я сижу рядом, рассказываю и плачу.

Мне трудно выразить свои чувства, попробую описать хотя бы факты.

После смерти родителей я жила в Шанхае у дяди. Он искренне любил меня, и именно поэтому я не решалась плакать. На его милость я старалась отвечать улыбкой. Он любил меня, как дочь, а я его — как отца, единственное, чего мы не разрешали себе, — это плакать друг перед другом. Самое ужасное произошло, когда я оступилась. Дядя не смог меня простить, как, наверное, простил бы отец. Когда я металась между гневом, печалью и раскаянием, никто не погладил меня по голове, не вытер моих слез… Конечно, я совершила ошибку, но я верила, что дядя любит меня, горячо любит, а теперь эта вера рухнула, хотя дядю жестоким не назовешь. Он просто любил меня не очень горячо. Я писала ему, он не отвечал, но я продолжала писать, понимая, что его гнев справедлив, а я напрасно надеялась, что, когда он станет читать мои письма, его слезы смешаются с моими: по–видимому, каждое мое письмо повергало его в еще большую ярость. Но я не должна так думать. Когда–нибудь он простит меня, и я буду ждать этого дня, ждать до самой смерти!