– Ты ничего не чувствуешь, не так ли? – шепчет он, покачивая головой. – Ты полностью сломлена.

– Я сказала, не лезь в это, – рявкаю я.

– Катя, где деньги? – спрашивает мой отец.

– Исчезли.

– Господи, – рычит он. – Кому ты заплатила?

– Не твое дело.

– Катя, – печально говорит Уайатт. – Да ладно, девочка.

– Прекратите, все вы, – сказала я; мой голос настолько безжизненный, что даже я его не узнаю. – Это моя жизнь. Мое дело. Если вы не прекратите лезть в это, то потеряете меня.

После этого я ни на кого из них не смотрю.

Я просто поворачиваюсь и выбегаю из дома. Пошли они все. Они не понимают. Я быстро иду вниз в сарай за домом моего отца. Нахожу стог сена и сажусь на него, уставившись на голубое, ребристое небо.

Звук шагов предупреждает меня о приближающемся человеке, но я не поворачиваюсь.

– Куда ты ушла?

Это Форд.

– Оставь меня, Форд. Ты получил то, чего хотел.

– Катя, посмотри на меня.

– Пошел на хер.

Он становится передо мной.

– Очнись ты, наконец. Разве ты не видишь, что творишь?

Ничего не отвечаю.

– Блять, выберись из раковины и послушай меня, – орет он. – Ты портишь будущее не только себе, но и своей дочери.

Я сжимаю челюсть, но по-прежнему ничего не говорю.

– Думаешь, они не узнают, что это ты в этом замешана? Думаешь, они не заметят крупный перевод от моего отца тебе? Не поинтересуются, куда это делось? Ты не думаешь, что он может не попасть под удар? Что будет, когда ты окажешься за решеткой?

– Остановись.

– Нет, – он рычит. – Что произойдет, Катя? Где будет Пенни, если Маркус умрет, а ты будешь в тюрьме? Ну, представь это. Она окажется в приемной семье. Одна.

– Остановись, – я хриплю.

– Представь, как она будет чувствовать себя? И все потому, что ее мать не подумала о ней. Вместо этого она думала только о себе.

– Остановись! – кричу я, бросаясь на него.

Он ловит меня и отталкивает назад.

– Ты сможешь с этим жить? – кричит он. – Сможешь ли ты жить, зная, что разрушила жизнь своей дочери? Что насчет твоего отца? Ты эгоистичная, эгоистичная маленькая корова. Как ты смеешь отнимать у нее будущую жизнь?

– Остановись, – молю я. – Прекрати это!

– Нет. Пока ты не увидишь, каким монстром ты стала. Ты думала о ней во время своего маленького плана?

Мои колени подгибаются, руки ударяют по земле.

 – Он уничтожил меня, – кричу я.

 – Я знаю.

Форд опускается рядом со мной.

– Он все у меня отобрал. Он отобрал, блять, все до последней мелочи.

– Милая, – говорит он, сжимая мой подбородок. – Я знаю.

– Он должен заплатить, – кричу я. – Он должен страдать. Он должен истечь кровью.

– И Пенни?

Слезы вырываются из моих глаз.

– Нет, – хриплю я. – Нет, не Пенни.

– Она будет страдать. Она тоже подвергнется этому. Ты сядешь в тюрьму, Катя. И Пенни останется одна.

– Я настолько онемела, – я плачу. – Так чертовски онемела. Я ничего не чувствую. Почему это происходит со мной?

– Порой мы чувствуем онемение, потому что слишком напуганы, чтобы почувствовать боль. Потому что знаем, что это пройдет.

Нет. Нет. Нет. Нет.

Я запускаю пальцы в волосы и тяну их. Форд достает мои руки, прижимает их своими и удерживает напротив своей груди.

– Это должно прекратиться.

– Это не прекратится, пока он не исчезнет! – кричу я.

– Да, прекратится. Это пройдет, когда ты примешь это и двинешься дальше.

– Ты ничего не знаешь, – кричу я, отталкивая его и вставая. – К черту, никто из вас не понимает.

– Может, и нет! – выкрикивает он. – Но мы заботимся о тебе. О твоей дочери.

Я горько смеюсь.

– Тебе наплевать на меня.

– Катя, ты собираешься разрушить так много жизней.

– Я все сказала, – шепчу, опуская голову.

Я поворачиваюсь и направляюсь в лес.

– Черт возьми! – орет Форд сзади меня. – Очнись!

Я больше ничего не слышу, так как исчезаю в густых кустарниках. К тому времени как я добираюсь до дороги, моя голова плывет. Я пытаюсь выкинуть слова Форда из головы и унять агонию в груди. Я не хочу, чтобы моя дочь осталась без меня. Не хочу этого, но не могу унять желания сделать больно Маркусу.

Я хочу, чтобы он страдал.

Ловлю такси и прошу отвезти меня в ближайший бар. Я все такая же онемевшая, только сейчас мое сердце колотится. Не знаю, почему оно так бьётся. Мне не удалось разрушить барьер вокруг моего сердца. Мне нужно его сломать. Я должна защитить свою дочь. Однако я здесь, уезжаю все дальше и дальше от людей, которые хотят мне помочь.

Я отдаю какие–то деньги таксисту и выбираюсь, когда он останавливается. Спешу внутрь переполненного бара, и направляюсь прямо к стойке, чтобы выпить. Заказываю водку со льдом и выпиваю ее до того, как заказать еще одну. Потом еще. Вскоре я сбилась со счета, и мое сердце больше не колотится. Я опускаю голову на прохладную деревянную стойку и сжимаю зубы.

Они не понимают.

Они никогда не поймут.

Никто и никогда.

Глава 17

Катя

Я пьяна.

Поэтому я не заметила его приближения.

Когда он остановился передо мной со сжатыми кулаками, задыхаясь от ярости, ко мне приходит понимание, в какой ситуации я нахожусь. Я медленно поднимаю голову и осматриваю его. Взлохмаченные волосы, черная футболка плотно охватывает грудь, черные джинсы низко висят на бедрах, карие глаза яростно пронизывают меня насквозь.

– Маркус, – произношу я невнятно.

– Как ты смеешь? – рявкает он.

– Как я смею что?

Он тянется, хватает меня и тащит через людей. Как только он выводит меня на свежий воздух, алкоголь сразу же сильно ударяет мне в голову. Я прислоняюсь к стене и постанываю от боли.

– Ты пытаешься меня убить.

Я резко поворачиваю голову на его убийственные слова.

– Откуда ты узнал?

Он запрокидывает голову и смеется с такой горечью, что от этого у меня мурашки по коже.

– Откуда я узнал? Ни слова «О, Боже мой, я сожалею об этом» или «Мне жаль, Маркус». Вместо этого ты спрашиваешь, как я узнал? В какого монстра ты превратилась, Катя?

– Монстра? Я? – рычу я. – Ты здесь монстр, Маркус.

Он качает головой, злится. Не думаю, что когда-либо видела его таким. Он тяжело дышит, пот стекает по его лбу. Все его тело так сильно заведено, что видны напряженные мышцы.

– Ты хочешь заставить меня заплатить, – он так громко кричит, что я вздрагиваю и прижимаюсь к стене. – Тогда ты должна прийти и, блять, сделать это со мной. Ты же превращаешься в, мать его, долбанную трусиху и нанимаешь киллера. Какая, блять, женщина попытается убить человека? Я облажался, Катя, но смерть? Куда, черт возьми, ты катишься?

Слезы снова появляются на моих глазах.

– Она была всем, что у меня было!

– И я никогда, блять, не убивал ее! – орет он. – Я не знал. Я не делал это намеренно.

– Ты удерживал меня! – воплю я, бросаясь вперед. Он делает шаг назад, и я спотыкаюсь. Он не пытается мне помочь.

– И я живу с этим, но это…. – Он горько смеется. – Ты только представь, как она гордится тобой, когда смотрит на тебя.

– Да пошел ты! – кричу я, размахиваюсь и ударяю его в челюсть.

– Хочешь сделать мне больно? – рявкает он. – Валяй. Ударь меня, Катя. Блять, врежь мне! Заставь нас всех гордиться тобой.

Я снова бью, соприкасаясь с его челюстью. Он мычит от боли, но не останавливает меня. Ярость взрывается в моей груди, и месяцы мучений и страданий берут вверх. Я бью его, ударяя по лицу, снова и снова, касаясь кулаками его идеальной кожи. Но это не исчезает. Это не становится лучше. Это не прекращается.

– Достаточно! – рычит он, после моего четвертого или пятого удара.

Я не останавливаюсь.

Он хватает меня за руки, удерживая их над моей головой, и тащит задом наперед, придавливает мою нижнюю часть к стене. Я бросаюсь вперед, но он не двигается. Я хочу плюнуть ему в лицо. Хочу поцеловать его. Я хочу бить его, пока он не заплачет.