— Она бы нас выгнала?

— Ну, не совсем так. Просто она чересчур осторожна. Все–таки жираф — и вдруг на улице Ипар! Но отец Аги, доктор киноведения, между прочим, мой старинный друг, в один миг рассеял бы все ее опасения. «Моя дорогая! Почему бы жирафу не поселиться на улице Ипар? Ты думаешь, кто–нибудь это заметит? Полно тебе! Пойми, наконец, что никто никогда ничего не замечает!»

Ноябрь был потрясен:

— Неужели не заметили бы даже жирафа?

Жираф тоже был оскорблен:

— Не заметили бы меня?

— Доктор киноведения считает так: никто давно уже ничего не замечает.

— Но все–таки жираф!

— Ну да, жираф. Что в этом такого? Впрочем, я только хотел, чтобы вы поняли, насколько когда–то мое положение отличалось от нынешнего. Правда, Чиму создание милое, она меня приютила. Вместо прежнего дома предоставила новый, но все же… Не будем ничего приукрашивать. Здесь я лицо, которое едва терпят и называют Куку. А на что способен какой–то Куку?

— Да, Арнольд звучит совсем по–иному.

С этим никто не спорил.

Ноябрь Шомло потрепал жирафа по шее.

— Пора нам трогаться в путь.

Жираф согласился:

— Бежим!

Он погрустнел.

Казалось, он повесил на шею обшарпанное ведро. И опустил это ржавое ведро в темный колодец.

— Но когда–нибудь Арнольд вновь станет прежним! — воскликнула Росита Омлетас. — И театр–ревю Арнольда распахнет свои двери.

— Несомненно, милая Росита. Я и сам рассматриваю все это как временное положение. Переходный период. Хотелось бы только добавить, что в своем ревю я намерен дать крупную роль Ноябрю Шомло и его жирафу.

— Благодарим вас, — сказал Ноябрь Шомло.

— Благодарим, — сказал жираф Ноября Шомло.

Росита чувствовала, что недалек и миг прощания. Хлопая ресницами, она с надеждой поглядывала на Арнольда. А вдруг он что–нибудь придумает? Вдруг что–то измыслит в последний момент?

Но Арнольд только продолжал бормотать:

— Вынужденное положение… Стесненное положение…

Лишь когда Ноябрь Шомло стал прощаться, он поднял голову.

— До свидания, Арнольд!

Жираф начал вытягивать шею из комнаты. Он тянул ее медленно, осторожно, словно боялся смахнуть вазу. Втягивая шею в сад, он терся носом о стену. Вероятно, пасся на обоях.

— До свидания, барышня!

— О, господин жираф, мы еще встретимся!

— Надеюсь, барышня!

Это донеслось уже из–за окна.

Две тени двигались по саду. Невероятно высоко разросшееся растение (иногда оно стукалось о луну). И карликовый куст. Жираф и мальчик.

Две тени медленно удалялись.

А другие двое продолжали сидеть в комнате на диване. О сне теперь и речи не было. Они сидели друг подле друга, впиваясь глазами в сад. Росита Омлетас вздохнула:

— Куда податься жирафу в ночную пору?

Из спальни донесся голос:

— Пятки! Почешите мне пятки!

Родители проснулись одновременно. Словно их выдернули шнурком из глубины сна. И вот они лежат вышвырнутые, выброшенные на берег. Отец и мать. Прижавшись к подушке, приникнув к простыне. Будто в укрытии; однако вскоре укрытие будет разбито снарядами.

Все же они пока не двигались.

Но вот мать вздохнула. А вдруг еще удастся погрузиться в сон? Ведь голоса они не слышали. Никто их не окликал. Во всяком случае, лучше притаиться. Сохранять неподвижность. Тишину.

Мать лежала, закрыв глаза. О нет, ей не удалось погрузиться в сон. Пожалуй, она и не смогла бы больше уснуть. Даже с закрытыми глазами она ощущала на себе взгляд отца. Чего он хочет? Чтобы она поднялась? Вылезла из постели и отправилась в темноте к Чиму? Но ведь та не звала ее. Никто никого не звал.

И тогда снова послышалось:

— Почешите мне пятки!

Скрипнула кровать.

(Кто это? Под кем скрипит кровать? Кто не может лежать спокойно?)

Тень приподнялась на постели. И тотчас опрокинулась навзничь.

— Что она хочет? (Голос отца.)

— Молчи! Молчи! (Голос матери.)

Некоторое время оба лежали безмолвно. Неожиданно отец сказал:

— Пойду и задам ей хорошую трепку!..

— Никуда ты не пойдешь! И вообще мы ничего не слышали!

— Подумать только — пятки! В такое время — и вдруг пятки!

— Мы ничего не слышали.

Оба перевернулись на другой бок. Из–под головы отца выскользнула думка. И исчезла. Отец потянулся за ней в темноте, словно желая поймать ее.

— Раньше ей тоже приходилось чесать пятки. — Это заговорила мать. — Но тогда она была маленькой.

— По ночам… когда ей снились плохие сны.

— А вдруг и сейчас…

— Она не спала. И не могла спать. Голос ее был абсолютно ясным. И вообще, когда она спит? Когда ложится? Вечно она что–то выдумывает…

— Оставим это сейчас!

— Конечно, оставим.

Казалось, фронт начал разлагаться. В окопах передрались.

Но вдруг все смолкло. Родители вытянулись на постели и притаились.

— Раньше, по крайней мере, в носках… (Голос отца.)

— Что ты хочешь сказать этим «по крайней мере, в носках»?

— Она любила, чтобы я чесал ей пятки. Носилась по комнате, потом останавливалась и смотрела на меня. «Папа, развяжи мне ботинки и почеши пятки!»

— А ты, конечно, чесал.

— Не всегда. Но ведь это совсем другое дело… днем и в носках. Ночью она цирка не устраивала.

— И сейчас не устраивает. И вообще мы спим. И ничего не слышали.

Отец перевернулся. И очутился нос к носу с матерью. Они лежали рядом, но встреча все же оказалась неожиданной. Словно двое прохожих столкнулись на улице.

— Мог бы сводить ее куда–нибудь и угостить мороженым!

Упрекающий взгляд мамы прорезал темноту.

— Мороженым? Сейчас?

— Просто сейчас это пришло мне в голову. Раньше мы иногда заходили куда–нибудь. В прессо ^[5], кондитерскую. И заказывали мороженое. Ванильное, лимонное… — шептала она, будто перед ней уже стоял вафельный стаканчик.

— Клубничное с малиновым.

— Шоколадное с пуншевым.

Тихий, мягкий шепот в ночной тишине. В воздухе порхают стаканчики с мороженым. Ванильное с лимонным, клубничное с малиновым, шоколадное с пуншевым.

Отец лежал на животе, вдавив лицо в подушку. К утру лицо у него будет как подушка. Смятая подушка. Он ждал, что голос раздастся снова. Ни звука. Тишина. Заснула она? Может, Чиму уснула?

А теперь будто из сада послышалось…

Да, это смех Чиму.

Или еще чей–то? Мальчишечий? Не Крючка ли? Неужели он и ночью в саду? Сидит на верхушке дерева и наблюдает за домом. За окнами.

Затрещала ветка. Не свалился ли он? Нет, тогда бы он закричал. Впрочем, Крючок никогда не падает. Но в такое позднее время, ночью!.. Наверное, он не один. Вероятно, их там целая компания. Они смеются, шушукаются.

Что же это такое?

Устроили в саду веселое сборище? Ночные развлечения? Как ни говори, а это смех Чиму! А мать ее, разумеется, спит как ни в чем не бывало!

— Мать ее, разумеется, не спит!

Оскорбленный голос глухо звучал из подушек и одеял. Мать привстала на колени. Уставилась на отца:

— Думаешь, я не слышу, что ты там бормочешь?

Отец тоже встал в постели на колени. Длинные руки его повисли вдоль тела: похоже, он готовился взять старт. Старт в каком–то ночном состязании по бегу.

— Слышишь? Там, в саду!..

— Что там, в саду?

Отец махнул рукой: тише, мол, тише!

Из сада не доносилось ни звука.

— Праздник в саду окончен.

— Что ты опять бормочешь?

Отец не ответил. Он улыбался с закрытыми глазами. И продолжал улыбаться, когда из маленькой комнатки снова послышалось:

— Пятки! Мои пятки!

Мать шевельнулась не тотчас. Но потом вдруг сразу поднялась с кровати. Нерешительно встала возле нее в темноте.

— Не ходи туда! — Отец сел. — И не вздумай!

Мать потрясла головой. Слепо нащупывая дорогу, двинулась во тьму. За ее спиной слышалось раздраженное сопение отца.

— Конечно, если ее мама…

— Что ее мама?

Мать замерла и обернулась. Но отца нигде не было. Растворился он в темноте, что ли?