То, что они оставались вместе дольше, чем Морвенне удавалось пробыть с любым мужчиной, было связано не столько с неподтвержденным лесбианством, сколько с тем, что Роксана никогда не насиловала ее, не накачивала наркотиками, не воровала у нее одежду или стихи и не бросала ее в общественном месте без гроша в кармане, лопочущую что-то невнятное. Морвенна не считала себя лесбиянкой, она вообще никем себя не считала. Секс с кем бы то ни было, как правило, подавлял ее и ввергал в панику, но, по крайней мере, с мужчинами, ничего не требовалось отдавать назад. Роксане же, о Боже! — нужна была обратная связь, подтверждение, нечто большее, чем дружеское биение сердца рядом и простое тепло тела.
Она не сделала ошибку, пытаясь заставить Морвенну обратиться к врачу — ей нравилось пиво, а посему она знала все о самолечении и уважала ее выбор — но через один из полезных контактов среди своих бельгийских бывших, она нашла работу, которая могла бы подойти Морвенне, работу стимулирующую, причем — в восхитительном одиночестве, в архиве ботанического искусства. Работа означала регулярные деньги, уверенность в будущем, налоги, но требовалось каким-то образом отыскать то, что Морвенна называла своим условным страховым номером.
— Вот смотри, — сказала Роксана, характерно опустив уголки рта вниз, — архивисты — народ навряд ли нормальный, но все равно это станет своего рода пропуском в мир нормальных людей, не так ли?
Никакого давления не было; на решение давалось целых две недели. Это было больше, чем Морвенна заслуживала. После ухода из университета, ее резюме состояло исключительно из работ официанткой и горничной, и однажды она складывала рубашки в прачечной.
Она вновь подняла глаза. И вновь Роксана, почувствовав на себе ее взгляд, тут же вернула его и одарила интимной улыбкой, с почти сомкнутыми губами. На сей раз Морвенна выдержала все, улыбнулась в ответ, а затем с усилием отвела глаза в сторону открытого окна и вида на деревья. На остановке возле входа в их здание, автобус с шипением и глухим стуком резины закрыл двери. Она почувствовала слишком хорошо знакомое накатывающее чувство тошноты в животе. Уже несколько дней это ощущение изводило ее, будто что-то ожидало рождения.
Она наскоро в уме пробежалась по квартире Роксаны. Там не было ничего жизненно важного, чего она не могла бы оставить. Поскольку у нее не было другого удостоверения личности, она всегда носила с собой паспорт. В кошельке лежали скудные остатки денег, полученных за открытку ко дню рождения. На ногах у нее была более крепкая пара обуви из двух имеющихся, а теплое замшевое пальто она надела потому, что утро выдалось холодное. Денег на поезд на далекое расстояние ей бы не хватило, но их было более чем достаточно, чтобы выставить завтрак любому водителю грузовика, который согласится подвезти ее.
Наступил полдень, и, пока Роксана помогала заваривать кофе вместе с мальчиками, державшими книжный магазин, она ускользнула самым жестоким образом, даже без завуалированного объяснения или прощания — под прикрытием похода в туалет. Она ей напишет, решила Морвенна, как только окончательно поняла, что не собирается возвращаться. Однажды она уже пыталась уйти — прикрываясь напускным шоком, после того, как они впервые спали вместе — но голод, отсутствие стимула и обезоруживающее любопытство пригнали ее обратно через день-два.
Она вскочила в первый подошедший автобус и поехала вдоль Рю де Архимед до Европейской Комиссии, а затем села на метро до Де Брукер, что ей показалось страшно близким к дому. Затем она перескочила на другой автобус, 87-го маршрута и выехала на нем совсем на окраину, за Беркем-Сент-Агат[45], где рядом с кольцевой дорогой стоит ужасный торговый центр. Там ей пришлось почти два часа ждать на продуваемой всеми ветрами обочине парковки грузовиков, прежде чем к ней подъехал и остановился хоть кто-то, кто не хотел проститутку. По воскресеньям там царило спокойствие, и она подозревала, что существовали распоряжения местных властей, ограничивающие доступ в город для грузового транспорта.
Она взяла себе за правило верить в судьбу, когда ловишь попутку, особенно если единственное, что имеет значение — это уехать. Италия. Германия. Голландия. Она позаботилась о том, чтобы в голове у нее не имелось никаких предпочтений, и когда он опустил стекло, быстренько порылась в своем умственном словаре в поисках уклончивого фламандского «куда угодно?» на случай, если он окажется одним из тех редких упрямцев, которые не желают говорить по-французски. Ik ben gemakkelijk? Или это звучит сексуально? Ik geef niet?[46]
Он оказался шотландцем и направлялся в Дюнкерк, на переправу морем в Рамсгейт, а потом до Данди. На его грузовике красовалось название фирмы, специализирующейся в логистике, что никоим образом не помогло ей догадаться, какой груз он везет. Она слышала, что водители грузовиков подрабатывали контрабандой, особенно контрабандой людей, и всегда бывали очень довольны, если попутчицей с ними в кабине ехала женщина с правильным паспортом, потому что считалось — женщины придавали вид порядочности.
Значит, все-таки Англия. Впервые с тех самых пор, как она сбежала из дома Хедли и Оливера два года тому назад. Водителю было лет за пятьдесят, он недавно бросил курить — так что соглашался подвезти ее с условием не курить — здоровенный и светлокожий, с рыжеватыми волосами, постриженными коротко, точно у заключенного. Хорошо натренированным взглядом она отметила фото жены и ребенка, заправленные в отверстие на приборной панели, и маленький огнетушитель, которым можно будет воспользоваться, чтобы огреть его, если фотографии окажутся не более чем прикрытием. Он говорил без умолку, не проявляя никакого любопытства, что было благословением — в основном о людях в своей родной деревне. Говорил он хорошо, даже занятно, и она уже начала думать, что, так как она никогда не бывала севернее Эдинбурга, то, возможно, сейчас как раз подходящий случай. Но тут он неожиданно завел разговор о том, что, несмотря на его долгие отлучки, жена уже почти год отказывает ему в сексе, и теперь ему интересно, не лесбиянка ли она. А ежели да, то не думает ли Морвенна, что он не нарушит права человека, если попросит, по крайней мере, разрешить ему посмотреть.
Таким что она достаточно миролюбиво уходила от его расспросов, пока они не прошли благополучно через паспортный контроль и не оказались на судне. Она купила ему пирог с пинтой пива и заперлась в женском туалете, где и читала брошенный кем-то журнал, пока водителей не пригласили вернуться на автомобильные палубы.
На противоположном конце выстроилась очередь из автомобилей и грузовиков. У нее вообще не было никаких планов, кроме непреодолимого желания кочевать дальше. Она, в равной степени, согласилась бы сесть в попутку назад на Континент или пошла бы пешком по направлению к Кентербери, но, когда она начала переходить дорогу вслед за несколькими пассажирами, с трудом бредущими в Рамсгейт, волоча свои покупки, грузовик, припаркованный рядом с таможней, заставил ее остановиться. Его борт доводил до всеобщего сведения: Т. Х. Томас, луковицы, семена и товары для питомников, Мадрон, Корнуолл. А еще там был телефонный код ее детства. Будучи практически островом, запад Корнуолла ухитрялся сохранять видимость того, что, для тех, кто там живет, нет ничего, кроме корнуоллской культуры, корнуоллских грузовиков, корнуоллцев, корнуоллских имен и цифр. Но все это настолько глубоко проникает в кровь, что даже в самом графстве, на полпути от Западного Корнуолла, встреча с кодом 01736 или с кем-то по имени Пенберти в Брюсселе, или даже в Лондоне, привлекали ее внимание точно развевающийся флаг. Как всегда, она оказалась в ловушке между резким всплеском инфантильной тоски по дому и острым желанием отвергнуть хорошо знакомое, торжественно прошествовав мимо. Грузовой автомобиль был синий с надписями солнечно-желтого младенческого цвета. Все тем же невинно-желтым была изображена стилизованная карта Корнуолла в виде рога изобилия, из которого вырастал букет нарциссов.