Мы живем классическими представлениями, мы не можем осознать, что автомобиль — не просто каретная мастерская, моторный завод, серый дым над краснокирпичной трубой, это даже не завод и не заводы, а крупнейшая отрасль, сложная система межотраслевой кооперации, автомобиль — символ цивилизации, показатель технической зрелости. Он тот индустриальный индекс, который нельзя рассматривать в отрыве от общего развития машиностроения, основы научно-технического прогресса. Ему нужна промышленная база, конструкторские кадры, способные воплотить в конкретные конструкции идеи, разработанные на стендах и в лабораториях. В его делах задействованы миллионы людей. Работой, судьбой, самой своей жизнью, уже немыслимой без автомобиля, поэтому решения о его настоящем и будущем принимаются не просто в неком ученом совете, где заседают искушенные автомудрецы, а на уровнях государственных, на партийных пленумах и заседаниях Политбюро! И если мы рассчитываем пройти новый виток в спирали технического прогресса, имя которому — интенсификация производства, то должны ориентироваться на серьезную науку, на серьезный подход.

— Автомобиль должен быть трижды прост — конструктивно, технологически и эксплуатационно. Молоток, напильник и интуиция — не те инструменты. Как же быть с новым горючим инженера Яковлева, соответствует оно этим требованиям?

Я не знал, что ответить.

— Нарисовать какую-нибудь дивную конструкцию, — продолжал он доверительно, — это проще простого, а гипотезу сногсшибательную выстроить еще легче. Провести ее в жизнь — вот задача! Пройти путь со страниц популярного журнала вроде «Техники и науки», — к слову, милый журнал, вы его читаете? — так вот, с его страниц до повседневной технической реальности — дистанция большая. Построенный в сарае, новый образец так и останется экспериментом, пока не разработаны на научной основе его техническое обслуживание, заправка, эксплуатация, нормы расхода материалов и рабочего времени. Да что я вам говорю, вы и без меня все это знаете!

Больше Яковлева мы не вспоминали, еще выпили чаю, и опять холодного, и расстались, а потом Станислав Антонович рассказывал, что долго не мог уснуть. Разволновался. В просветах между домами в затихающем к ночи моторном гуле катил Ленинский проспект. Волнами набегали и откатывались пересыпающиеся, спешащие огни. Привычно дребезжали стекла. В юности — будущее, в старости — прошлое, и пусть теплые воспоминания накроют нас. «Да осилит дорогу идущий, — говаривал незабвенный Николай Романович, большой знаток и энтузиаст автодела, — осилит дорогу идущий, особливо ежели он не идущий пехом по проселку, а едущий на авто по шоссе!» И голос Николая Романовича с характерным его смешком звучит издалека, словно из другой плоскости многомерного мирового пространства, куда ни войти и откуда ни выйти. Не дано. Николай Романович, русский инженер, на каких скрижалях ваша судьба?

Его почтенный фатер, ходили такие разговоры, был из обрусевших немцев, Россию уважал, ценил за душу, за поиски правды, чтоб все по-честному, а иначе мне и не надо! Но настоял, чтобы сын поехал учиться в Дрезден. «Дрезден — это есть Дрезден», — вздыхал по вечерам, тихо раскачиваясь на подушках, вышитых крестиком, в кресле-качалке с гнутыми подлокотниками, и в глазах его выступали слезы умиления..

Николай Романович учился в Дрездене, потом — в МВТУ. Два раза был под следствием, его арестовывали за распространение нелегальной литературы. «Юноша, вы с кем связались, вы себе отчет отдаете? — увещевал полковник Галактионов, жандармский чин, то с одной, то с другой стороны заходил, тряс крахмальными манжетами, вываливавшимися из рукавов разутюженного кителя. — Ваши политические построения абсурдны. Внемлите!» Не внял. Явки. Маевки. Николай Егорович Жуковский предупреждал: «Вот попадете в тюрьму, голубчик Николай Романович, там оно, в тюрьме-то, ох не сладко!»

Характер решительный при светлой голове — прекрасный сплав. В двигателях разбирался по тому времени как господь бог. Нравилось. Исследовал процессы теплопередачи — и будто молитву повторял: «А теперь, друзья, запишем формулу Нуссельта!» Стучал мелком по доске, руку откидывал совершенно королевским жестом, призывал к вниманию. В тридцать один год — профессор, автор первого русского учебника по двигателям внутреннего сгорания. Читал на пяти языках, знал — четыре. Изучал эсперанто на случай мировой пролетарской революции, чтоб легче было объясняться с товарищами на баррикадах, под красным знаменем. Революцию принял. Социальное происхождение — из дворян. Потом «из дворян» вычеркнули, сверху размашисто синим карандашом услужливо — из служащих. Большую жизнь прожил: был на его памяти нэп — новая экономическая политика, был Моссельпром, осуществлявший смычку города с деревней, был Автотрест, а до того ЦУГАЗ — Центральное управление государственных автомобильных заводов на Мясницкой, по которой в морозном дыму гремели, позванивая на поворотах, заиндевелые московские трамваи.

Под трестовской лестницей работал сапожник Григорий Аронович, кустарь без мотора, — «Ремонт модельной обуви. Срочно!!! Растяжка. Подгонка к ноге. Лак». А напротив, в пышечной «Поляков и Константин», предлагали с пылу с жару сдобное тесто — пышки, ватрушки, кавказские чебуреки.

Николай Романович исполнял обязанности главного консультанта (галстук-бабочка, кожаная тужурка, парусиновый портфель, зеленая фуражка со звездой), объяснял управляющему товарищу Урываеву, что такое автомобилизация всей нашей жизни. «Ух ты, куда замахиваемся», — удивлялся управляющий и по-плотницки большим пальцем чесал за ухом. Машины, достоинства которых они обсуждали, носили гордые имена — «делоне-бельвилль», «изотта-фраскини», «испано-суиза»…

Судьба его складывалась непросто. По какой формуле считать, как рассчитывать, как смотреть? И славу познал, и клевету, и почести царские. Пайковая ржавая селедка, две буханки ржаного хлеба в конце месяца — премия, карточка совслужащего, ордер на дополнительную жилплощадь в связи с ненормированной работой на дому, и не более того! Презирал всякую меркантильность. «Никаких привилегий по линии ЦеКУБУ!»[1] Все, как у всех трудящихся. И почитателей у него было в достаточном числе, и завистников, так что опасения Николая Егоровича, заслуженного профессора, сбылись по крайней мере дважды. В тридцать третьем году в ОКБ ОГПУ проектировали под его началом шестицилиндровый двигатель «коджу». («Коба — Джугашвили», из двух слов название.) Весьма передовая была конструкция с алюминиевым блоком цилиндров, с семиопорным коленчатым валом, мощностью в 87 лошадей. «Коджу» ставили тогда под капоты первых ярославских грузовиков. Испытывали на пятитонках, тяжело кативших по звонким булыжным мостовым со скоростью тридцать километров в час. Советский мотор мирового класса! Это его молодость. Звездный час. Вспоминался же Николай Романович чаще всего уже глубоким, шаркающим стариком в «генеральских» ботинках без шнурков. К тому времени он ослеп, но его по-прежнему приглашали на консультации. В тот раз где ж это было? — терзал себя Станислав Антонович. Где? В НАМИ? Конечно, в НАМИ — в Центральном научно-исследовательском автомобильном и автомоторном, который Николай Романович и создал, на задворках МВТУ, получив две комнатенки да сарай под гараж в восемнадцатом метельном году.

Осторожно под руки его, слепого, подвели к двигателю. Николай Романович ощупал новую конструкцию. Начал с топливной системы, серьезный, сосредоточенный. Отрешенное бледное лицо запомнилось и то, как двигались его руки, словно сами по себе. Темное пятнышко газойля расплывалось на однобортном профессорском пиджаке: слишком близко шагнул или прислонился. Слепой старик. Слепой… Все, как вчера. Три часа дня. НАМИ. Шаги в гулком коридоре за дверью, и голос Николая Романовича: «Ах, это вы, мой юный Стасик. Здравствуйте, здравствуйте…» А совсем вечером Станислав Антонович возвращался домой, к себе в Марьину рощу. (Днем он еще на ЗИС заезжал по срочным делам.) В автобусе битком. Душно. Парно. Послевоенный московский автобус — особый, ушедший (укативший) в небытие толкучий мир. Сорок седьмой счастливый год. Острый запах грозненского бензина. В деревянной рамке, криво висящей, на кабине водителя «Правила проезда в автобусах», — точно только вчера их ввели, автобусы, — свод совершенно необходимых сведений, и все по пунктам. Первое, второе, десятое… Все по порядку. Автобус — средство передвижения. А затем — входите сзади, выходите спереди. И еще непременно, к сведению, что полагается за порчу автобуса, за остановку в пути без надобности или, хуже того, за остановку по злому умыслу, дабы хулиганствующие пассажиры, перед тем как наброситься на транспортное средство, прочитали, прикинули, стоит ли начинать. Атрибуция времени. Все так. На остановках входят, выходят москвичи и гости столицы (тогда гостей теперешнего много меньше было), лица разгоряченные, снег тает на щеках, пар изо рта, мальчишки протискиваются локтями.