Будущего директора взяли учеником в мастерскую, потом — учеником слесаря на Путиловский, а когда началась первая мировая война, призвали в армию, и по существующему тогда положению призывался он не в столице, а в том же Веневе. Призывался в пехоту и военным моряком не был. В плавсостав не попал. А в 1917 году по болезни был освобожден от военной службы подчистую.

Про корабли, про крутые соленые штормы, про лихих братишек в бескозырках он любил рассказывать, потому что море осталось несбывшейся мечтой. Такой желанной, острой, солнечной, что до последних дней директор завода, депутат Верховного Совета страны, министр Иван Алексеевич, любил и светлел лицом, когда его называли моряком или просили рассказать про море. «Я старый матрос, — смеялся, — грудь в ракушках, качай, Степа, стол!»

В анкете он писал: «…год рождения — 1896, образование — 4 класса и курсы шоферов в 14-м году, член партии большевиков — с июня 17-го года». Это Степан Петрович сам читал.

После Февральской революции был он опять взят на военную службу. Но на флот не попал. Служил в 192-м запасном пехотном полку и с 1-й маршевой ротой пошагал на Западный фронт во Вторую армию. В том же июне был тяжело ранен, лежал в лазарете, и вот, выйдя из него, большевик Ваня Лихачев надел матросский бушлатик — форму революции. Бескозырка на нем, и на поясе маузер в деревянной полированной кобуре. Социальные штормы кидают его по всей стране. Яростные норд-осты рвут якоря, зюйд-весты будят авралами. И — свистать всех наверх! Гремят поезда. Пылит конница. Полундра! Он перепоясан пулеметными лентами, на груди красный бант, на поясе с медной бляхой висят, как гири у часов, гранаты-лимонки. Он формирует отряды Красной гвардии в Гельсингфорсе, в Москве, потом работает в ВЧК.

— Наверное, смысл человеческой жизни здесь, на земле, — сказал Игорь, — состоит именно в том, чтобы развивать свое «я», лучше быть голодным генералом, чем сытым солдатом, смысл — вершить то, к чему чувствуешь свое призвание, свою годность. Это и есть основной закон нашего существования, и, чтобы решить вопрос о честолюбии, мы тут это слово всуе употребили, понять, низменное ли честолюбие говорит в человеке или совсем напротив, надо принять к сведению, по крайней мере, два условия: ведь не только тщеславие, жажда каких-то благ подталкивает стремиться к известному положению, но и способности — действительно положение это занимать. Человек стремится к вершинам, и, может быть, он вправе стремиться, больше того — обязан, потому что они принадлежат ему! Лихачев был достоин своей должности — вот вопрос. Да или нет?

— Да, — сказал Степан Петрович. — Он титан был, это я серьезно. Может, грамоты ему вначале не хватало, но это только вначале, потом он очень в нашем деле разбирался. А диплом, Гена, это ведь бумажка. В корочках, но бумажка. Там не написано, готов ли человек жизнь за свое дело отдать, нет такой графы. А дело требует. За успех-то жизнью платят.

— А что, Геннадий Сергеевич, дед наш отлично выступил. Все верно.

У молодого Лихачева было две мечты. Море и автомобиль.

Он был удачливым человеком, лихим, смелым. С Алексашкой Меншиковым его сравнивали, называли Чапаевым нашей промышленности.

Он обладал удивительным человеческим обаянием, открывавшим все сердца и двери. Но был в его личности и еще один дар. Дар удивительный и ни с чем несравнимый. Любая задача, которую он решал, соизмерима с масштабами времени. Он историчен. Его жизнь — приобщение к чуду. До каких высот он взлетел! И от этого чуда сам отделаться не мог. Сколько раз спрашивал с трибуны: «Кем бы я был без Советской власти? — И отвечал: — Нулем без палочки!» И зал гремел аплодисментами.

Говоря громко, когда знакомишься с его жизнью, история накрывает тебя крылом. Все события, волновавшие страну, не проходили мимо его судьбы. Они с ним. Он строит Советскую власть в Москве, работает в ВЧК.

О чекисте Лихачеве заводские ветераны рассказывают много, все вроде бы с его слов: однажды Иван Алексеевич сказал на активе, как-то шел по цеху и вспомнил… Есть легенды, но документально установлено, что бронепоездом он не командовал, агентов иностранных разведок не выслеживал и в конной атаке не рубил до седла усатого есаула, самого что ни на есть контру, любимчика атамана Краснова.

После ранения по состоянию здоровья из ВЧК его перевели на хозяйственную работу в 1921 году, а через пять лет, 30 декабря 1926 года, он пришел на АМО.

Автомобилей было еще очень мало. Меньше 10 тысяч на всю страну. По московским улицам, скрепя рессорами, катили «золотые» автобусы Рено и Ланчия, иностранные грузовики «форды» и «опели» пугали хриплыми клаксонами горластых замоскворецких ломовиков и наглых лихачей, не признававших никаких правил движения.

Жизнь налаживалась, стране требовался транспорт, и к двадцать шестому году уже стояла задача: посадить крестьянина на трактор, а рабочего — на автомобиль, чтоб быть непобедимыми. Николай Романович Брилинг был не один.

Иван Лихачев разбирался в автомобилях и мог как шофер сравнивать продукцию своего завода с мировым уровнем. Инженером, тактиком, стратегом автомобильного производства он станет позже. А тогда, в 26-м году, он скажет:

— Братишки, да неужто мы грузовика как надо сделать не сможем Стране Советов!

Он был подвижен, нетерпелив. Свою директорскую биографию начал не с заседаний, не с совещаний и даже пошел не от консультаций с многоопытными инженерами, служившими еще при Рябушинских. Прежде всего он двинул по цехам. Этот красный директор начал знакомиться с заводом не с производства, не с технологии, не с того, как делается «машина времени — советский авто», братья наши четырехколесные, начал с биографии, с судеб тех, кто стоял у станков и разметочных плит. Кто сверлил, точил, шабрил, выбирая люфт… Подходил, протягивал руку лодочкой, знакомился. «Иван Алексеевич. Очень приятно». И не спешил уйти. И не говорил просто так, абы слово сказать, он понимал: завод — не станки, не цехи, не подъездные железнодорожные пути, не территория, огороженная крашеным, во многих местах покосившимся забором. Завод — люди, которые делают с тобой одно дело. Завод вечен. Мы уходим, а он — вечен.

Новый директор был молодым человеком и по возрасту и по темпераменту. Его тянуло к молодежи. Звук гармошки его волновал. На танцы любил смотреть. А приглашать девушек стеснялся. Инженеры в фуражках с перекрещенными молоточками на черных бархатных околышах, те мыслили высокими техническими категориями, блюли свое инженерное достоинство, а он начинал с малого. С режима экономии. Тогда в стране впервые началось это движение. Выступал перед заводской комсомолией с докладами о бережливости. Все заводские неурядицы изображал доходчиво и в лицах. И как у деревообделочного цеха мокнут под дождем неубранные доски, а спецы на это смотрят, и как работают вхолостую станки. Директор все замечал! Очень скоро по заводу пошла молва, что Иван Алексеевич знает, где какой болт лежит. Старые кадровики за глаза стали называть его — хозяин.

— Пришлось перестроить всю работу завода, дисциплинку поднять, — вспоминал он те дни. — Пришлось разобраться в самой гуще заводской нашей жизни, чтоб знать, с кого на заводе что требовать и кто на каком участке будет лучше отвечать поставленным задачам. Надо было вытащить завод из прорыва. Ведь не была даже установлена мощность завода: кто говорил — сто автомобилей в год, кто — восемьсот, а кто — тысячу двести…

Завод, завода, заводу… Он сам был заводом. Он был как завод.

Думал ли он, приступая к новой своей должности, что маленький АМО, выпустивший в 1926 году почти 300 автомобилей, при нем, на его глазах превратится в крупнейший автомобильный завод Европы и здесь, на этом заводе, он, Иван Алексеевич Лихачев, проработает 25 лет! Четверть века. И какого века…

— Ясное дело, вопрос риторический, но правомочный, — говорит Игорь. — Человек должен задумываться, для чего он трудится. Тут свои минимумы и максимумы есть, которые он может и не может переступить. И время надо понимать.