— Надо написать, что, это я серьезно заявляю, Форда на фук не возьмешь! Учиться будем у капиталистов и модель менять к чертовой матери! Сюжета в ней нет!

— Сюжета? — переспросил помощник.

— Его самого!

Через неделю командировка была подписана. Лихачев ехал в Германию.

12

Еще до своего отъезда в деревню Комарево, когда я только начал выяснять, как же он выглядит, автомобильный человек, какие черты меняет повседневное общение с машиной, что добавляет, чего лишает, поскольку всемирный закон равновесия всеобъемлющ: выигрываешь в скорости, в чем-то теряешь, собрались мы у Игоря Кузяева и вели неспешный разговор о человеке, имя которого на каждом автомобиле, сходящем с конвейеров ЗИЛа.

Перед заводской проходной в цветах его бронзовый бюст. На нем гимнастерка с отложным воротником, на груди накладные карманы. Такую гимнастерку носил директор нашей школы и директор табачной фабрики «Дукат» — они были нашими шефами. Это был костюм руководящих хозяйственников всех степеней.

— Директор одевался просто, — сказал Степан Петрович.

Директор смотрит из-под насупленных бровей пристально и добродушно. Его имя — над стеклянными заводскими корпусами за его широкой спиной и на каждом автомобиле, выезжающем отсюда в большую автомобильную жизнь.

— Он был честолюбив?

— Сложный вопрос, так просто на него не ответишь.

Сотни тысяч грузовиков — мощность завода. Это много. ЗИЛ один из крупнейших мировых автомобильных гигантов. Мы просто не задумываемся над этим: привыкли, есть в Москве автомобильный завод и станция метро «Автозаводская».

Основная продукция — ЗИЛ-130, двухосный автомобиль грузоподъемностью в 5 тонн; ЗИЛ-131, трехосный тягач грузоподъемностью в 3, 5 тонны, это при эксплуатации «вне дорог», способный проходить полутораметровый брод; ЗИЛ-133, ЗИЛ-157К, хорошо известные и знакомые.

— Иван Алексеевич мог только мечтать о таких моделях. Они рождались уже без него, — сказал Степан Петрович.

Кроме грузовиков, объединение «АвтоЗИЛ» выпускает легковые автомобили высшего класса, «представительские» лимузины — ЗИЛ-114 и ЗИЛ-117; автомобильные прицепы; V-образные двигатели, устанавливаемые на автомобилях Кутаисского и Уральского заводов, на автобусах из Львова и Ликино; производят здесь запасные части, рядные двигатели, различные изделия и полуфабрикаты для поставок по кооперации более чем на 100 предприятий, а также выпускают доброй славы домашние холодильники, которые все зиловцы, да и не только зиловцы, считают наилучшими и самыми наидолговечными, может, даже на всем белом свете от Гренландии до Австралии. Мне рассказывали, что один серийный зиловский холодильник простоял в запертой квартире что-то лет двадцать включенный. Продукты в нем стояли, а хозяева срочно уехали, и, как выяснилось, надолго. И вот, когда они приехали, холодильник стоял, работал хоть бы хны.

— И продукты свежие были, — сказал Игорь.

— Продукты не знаю, — серьезно отвечал Степан Петрович, — но все прокладочки, вся система, все — в полном ажуре.

— И запаха в холодильнике не было?

— Чего тебя мелочи интересуют?

— Буквоед.

— Лечись тогда.

Объединение «АвтоЗИЛ» — шестнадцать заводов по всей стране. Сто с лишним тысяч работающих! И все это завод имени Лихачева. Большой завод. По современным масштабам — огромный. Но когда речь не про автомобиль, не про холодильник, а про живого человека, давшего имя заводу, надо отрешиться от сегодняшнего дня и начать с самого начала пути.

Его село называлось Озерёнцы. Уезд был Веневский, а губерния Тульская.

Уездный город Венев, безмятежно дремавший в самоварном дыму, в черемуховом, в сиреневом цветенье, торговал овсом, говядиной.

Будущий красный директор Московского автомобильного своего имени завода Иван Алексеевич Лихачев первый солидный автомобиль увидел на Знаменской площади. в Санкт-Петербурге, куда его отправили учиться ремеслу. Автомобиль, чадя сизым дымом, чавкая резиновыми шинами, гремя железом, катил по торцовой питерской мостовой. Накрапывал дождь. Над крышами тянулись бесконечные серые тучи. Шофер в кожаном кепи с прямым козырьком, в очках от ветра, как у авиатора, в черных перчатках с жесткими крагами, энергично нажимал на красную резиновую грушу. Автомобиль сипло крякал, прокладывая себе путь среди извозчиков, пешеходов, снующих по площади перед Московским вокзалом императорской Николаевской железной дороги. Император в центре площади, сидящий верхом на каменном битюге, грозно смотрел на оробевшего паренька. Автомобиль крякнул, растворился в сетке дождя и врезался в память, а рокот его бензинового двигателя застыл во времени. Стоило задуматься, прикрыть глаза, он возникал: сначала звук, а потом сам «авто» на заезженном снегу, пожелтевшем, как старая страница.

В Соединенных Штатах Лихачев встречался с Генри Фордом-старшим. Старик, создатель крупнейшей автомобильной империи, пригласил его к себе отобедать. За столом вели разговоры на разные темы вообще. Об автомобилях ни слова. А затем, когда принесли сигары и кофе, Форд наклонился, сказал доверительно:

— Вы родились под автомобильной звездой. Вас поили не молоком матери, а бензином, черт возьми.

— Это вы мне комплимент… Бензином…

Форд засмеялся. Его бритая сухая щека яхтсмена и автомеханика дрогнула.

— Дорогой мистер Лихачев, — сказал он, улыбаясь, — теперь вы убедились, что все дороги ведут в Америку. Меня ругали, что я веду дела с большевиками. А я говорю: сев за руль своего автомобиля, большевик перестает быть большевиком. Вы, крупный советский промышленник, многому научились у нас. Ведите хозяйство у себя по-нашему, и вы добьетесь успеха.

Переводчика звали Любомир Шпирович Голо. Когда-то он работал на заводах Форда, затем вернулся в Москву и слесарил на Московском автомобильном имени Ферреро. По национальности был сербом. Английский знал не слишком, но в Детройте автомобильщики его понимали: крыл хорошим станочным жаргоном, очень у него вкусно получалось, так что сразу возникало взаимопонимание.

— Скажи ему только вежливо, во-первых, я не промышленник. — Лихачев повернулся к переводчику. — Я слуга народа. Директорская должность мною получена не по наследству, а по воле моей партии. Что касаемо путей-дорог, тут ты, Любомир Шпирович, не ошибись, они, скажи ему, временно ведут в Америку. Придет день, и им у нас можно будет многое подзанять…

Форд кивнул: может быть, может быть… Спорить ему не хотелось. На дворе стоял 1930 год.

— Нам нужны такие люди, как вы. Вы бы и у нас далеко пошли. По всему видно, — сказал Форд.

— Сомневаюсь, — сказал Лихачев.

Когда садились в машину, вежливый хозяин упругой походкой вышел на крыльцо. На нем был спортивный костюм. Ветер забрасывал галстук на плечо. Любомир Шпирович охнул: «Иван Алексеевич, уважение-то какое. Сам Форд! Это ж надо… Генри Форд!..»

— Деловой парень, — согласился Лихачев и приложил правую руку к шляпе. Пришлось ему купить в Штатах серую шляпу с черной лентой, век бы ее не видеть, здорово она мешала с непривычки. Фасон назывался «молодой конгрессмен».

— Будьте здоровы, мистер Форд! Милости просим в Москву на АМО, к нам в Симоновскую слободу.

Форд кивнул. Но всего, наверное, не понял: Любомир Шпирович не знал, как по-английски «слобода».

Встреча эта произошла накануне пуска завода. Завершалась первая реконструкция…

Нет, он родился совсем не под автомобильной звездой и не в семье блестящего русского инженера, как сообщила одна американская газета. Или итальянская. Теперь поди установи какая, но было такое сообщение.

Автомобиль выворачивал на Невский. Черный, блестящий. Сыпал дождь. То затихал, то припускал с новой силой.

— Что варежку разинул? Закрой, просквозит, — сказал дядя. — Город наш морской. Окно в Европу.

А приехал в Питер Лихачев потому, что надо было зарабатывать на жизнь. Отец болел, на руках у матери Евдокии Николаевны осталось восемь детей — две девочки и шестеро мальчишек. Он старший. Дяде написали письмо. Дядя слесарил за Нарвской заставой на Путиловском заводе, говорил, допивая шестую чашку чая: «Слесарь — это тебе, племяш, то же, что столяр, только по металлу. Дело в руках. Всегда сыт и нос в табаке».