— Я давно у тебя хотел спросить, что такое «дружить»?

Татьяна Павловна теряется.

— Ты никогда не слышал этого слова?

— Слышал. А что это такое?

— Не прикидывайся, ты обязан это знать.

— Я знаю, — говорит Николаша, — это чтобы помогать друг другу. Когда дружат, тогда помогают. И всё?

— Почему «всё»? Дружба — это… — Она хотела сказать: самое высокое, самое благородное чувство на свете. Но разве Николаша поймет? И разве дружба чувство? Эти дети не могут без того, чтобы не загонять взрослых в тупик. — Я могла бы подумать, что-то вспомнить и объяснить тебе, Николаша, что такое «дружить», — говорит Татьяна Павловна, — но дело в том, что это объяснение тебе не нужно. Объяснять такие слова человек должен себе сам. Ты подрастешь немножко и сам ответишь на свой вопрос.

Николаша разочарован, а она довольна собой. Это и в самом деле так. На такие вопросы человеку отвечает жизнь, и тут не надо торопиться, надо ждать.

Змей прислал письмо. Скрутил конверт с посланием в трубочку и воткнул в скважину дверного замка. Татьяна Павловна обрадовалась, что отец и Николаша первыми не обнаружили эту депешу. И не зря обрадовалась.

Вляпалась все-таки, вклеилась в историю. Мальчик забавляется, играет в какую-то свою игру, а она должна подыгрывать. Но и деваться уже некуда. Он был жертвой. Теперь выместит на ней тот страх, какой пережил от своих врагов. Кажется, он так называл своих преследователей. И что писать в ответ? И почему под резиновый коврик четырнадцатой квартиры? Там живет хмурая старушенция, охраняет имущество хозяев квартиры, уехавших на работу в Африку. Она немедленно обнаружит послание под ковриком и вызовет милицию. Но человек ведь просит о помощи! Татьяна Павловна написала ответ.

Она положила записку под резиновый коврик возле чужой двери и назавтра со страхом, что вдруг откроется эта дверь, приподняла этот коврик. Записка лежала как лежала. Юра не приходил. И тогда на душе у нее стало муторно: не успела, что-то случилось, он просил помощи у нее, но получить не успел. Еще три раза в этот день приподнимала она резиновый коврик. Записка лежала на месте.

А вечером раздался звонок.

— Татьяна Павловна, это я, Юра! Как поживаете?

— Не бросай трубку, — в растерянности закричала она, — куда ты пропал? Я получила твое письмо. Что случилось?

— События еще все впереди, — ответил он, — вы не могли бы сейчас выйти из дома?

Она замялась. Выходить из дома не хотелось: во-первых, поздно, во-вторых, мальчишка все-таки странный: «Привет, мадам!» Вспомнилось, что он так начал свое письмо.

— А почему ты не можешь прийти ко мне?

— Потому что у вас там народ, всякие папы, внуки, а мне надо доверить вам тайну.

Не больше, не меньше. Тайну. В положенное для тайн позднее время.

— А где ты находишься?

— Близко от вас. Прямо возле вашего подъезда.

— Хорошо. Я сейчас спущусь.

Уходя, она почти машинально приблизилась к резиновому коврику и отвернула его. Записки не было.

Все, о чем он ей поведал, было выдумкой и ерундой. Все, что следовало сделать Татьяне Павловне, — это махнуть рукой и забыть. Ну встретила странного ребенка, ну захотела из него сделать старшего друга Николаше, ну увидела, что он просто выдумщик и обманщик, ну и что? Мало мальчишек фантазеров? Просто они не встречались Татьяне Павловне, а этот встретился. Она вышла к нему тогда во двор, увидела в темноте его маленькую фигурку, заносчивую и в то же время какую-то неустойчивую, и рассердилась на себя. Мальчишке, видимо, уже давно нужна помощь, вот он и кружит возле нее, а она его опасается.

— Юра, я тебя очень прошу, скажи мне: что происходит?

— Я покидаю землю, — сказал он тихо и грустно, — я уже никогда сюда не вернусь. Но вы не забывайте меня. А вот это возьмите на память.

Он протянул ей свои часы, о которых Николаша сказал, что они большие и черные. Она не взяла их, даже завела руки за спину.

— Юра, я тебя умоляю, скажи мне правду…

— Если бы я мог, — он вздохнул и опять протянул ей часы. — Очень вас прошу: возьмите. Ровно через две недели вы услышите обо мне и будете иначе относиться к этому подарку.

— Почему через две недели?

— Потому что через две недели. Надо уважать чужие тайны, мадам.

— Но ты ведь написал, что тебе нужна моя помощь.

— Это была минутная слабость. Я колебался. Теперь это все позади. Решение принято. Я пришел попрощаться с вами.

Нет, она не могла попрощаться с ним и отпустить. Как она потом будет жить, если с ним что-то случится? Он же хотел рассказать ей все, но почему-то передумал или на самом деле не может.

— Юра, — сказала она, — я понимаю, что такое чужая тайна, но, может быть, все же попрощаемся по-человечески, все-таки навсегда расстаемся. Давай поднимемся ко мне, посидим на дорожку, поговорим.

Он согласился, но поставил одно условие:

— Только говорить будем о земном.

Она не поняла условия: конечно, о земном, кому это надо — отрываться от земли и витать в эмпиреях. Она не знала, куда он отправляется, поэтому так легко согласилась говорить о земном. Они пили чай с подсохшей, перележавшей пастилой и молчали. Татьяна Павловна первая нарушила тишину.

— Змей, по-моему, ты очень хочешь есть. Пойдем на кухню.

— Нет, — резко ответил он, — я и так нарушаю режим.

Он разжал кулак, у черных часов был зеленый циферблат. Часы показывали половину одиннадцатого.

— Когда часы остановятся, вы не меняйте батарейку. Пусть это будет от меня не полезная вещь, а просто память, дружественный знак.

Ого, какие слова.

— Тогда и от меня ты должен принять такой же знак. — Татьяна Павловна стала напряженно припоминать, что бы такое смогло сгодиться для подарка. И вспомнила: подковка. Маленькая из нержавейки подковка, которую она купила когда-то в Прибалтике и даже положила себе в кошелек, на счастье, чтобы деньги водились.

— Я буду носить это, — сказал Юра и постучал ладонью по груди.

— Тогда я поищу тебе подходящий шнурочек.

Через минуту она узнала, что провожает его в космос, что он стал участником перелета в другую галактику, откуда возврата нет.

— То есть можно будет вернуться, — сказал Юра, — но это будет через две тысячи лет. Представляете, на земле уже никого из знакомых…

— А мама? Ты о своей маме подумал? Каково ей будет без тебя?

— Почему «без меня»? Мы летим вместе: и мама, и папа, и еще у меня сестра есть Анна. У нас семейный экипаж.

— Анна большая?

— Как ваш Николаша. В первом классе.

И ушел, унося на груди подковку на черном шнурке. Ушел, чтобы никогда уже не увидеться с нею.

Теперь она боялась встретить его. Шла по двору, готовая исчезнуть, провалиться, растаять, если он вдруг замаячит на горизонте. Пусть позабудется его выдумка, пусть они встретятся, когда уже можно будет о ней не вспоминать. Этому Змею, наверное, неуютно в жизни от своих выдумок. И те, что его преследовали в тот день, когда она несла яблоки, тоже, вполне возможно, «встречали» его из космоса. Интересно, носит ли он ее подковку? И тут она подумала, что вот Николаше никогда бы не пришло в голову «лететь в космос». Хорошо это или плохо? И еще Николаша никому бы не подарил свои часы. До такого дружественного знака не дорос, да и вряд ли когда-нибудь дорастет.