Мы уже собирались идти домой, когда из подъезда вышла Викентьевна.

— Сидите? — Она подошла к нам. — Сидите и ничего не знаете. Каролинку на экзамен водили. На балерину будет учиться. Это, я скажу, для нее выход. Там ведь интернат. Особое питание, режим, семь лет исполнится, будет учиться. Там и школа у них своя, отдельная.

Женьку эта новость задевает.

— А я шофером буду, — говорит он, заглядывая Викентьевне в глаза, — на поливальной машине.

Викентьевна никак не реагирует на его слова, и он повторяет:

— Я шофером буду. Ваша Каролинка будет идти, а я как включу и всю ее оболью.

Викентьевна по-прежнему не слышит, она переполнена будущим Каролины.

— Такая уж у них судьба: мать — артистка, и эта козявка в балерины выбьется.

Меня тоже захватывает будущее Каролины: пройдут годы, и из маленькой своенравной девочки получится балерина, может, даже выдающаяся. Никогда у меня не было знакомых в этой среде, и, что бы там ни говорили, это люди особой судьбы.

Дома я говорю Женьке:

— Раздевайся, умывайся и ложись спать. Может, тебе приснится поливальная машина. Мальчики мечтают стать космонавтами, полководцами, на худой конец, дрессировщиками, а этот мечтает поливать улицы. Откуда такая тяга к чистоте?

— Ниоткуда! — Внук прерывает мое ворчание громко, категорически и пугает меня своим ответом. — Иди к своей Каролине, я один буду жить.

Мы миримся не сразу. Женька лежит в постели, положив ладошки под затылок, смотрит в потолок, и нельзя понять, нравится ему то, что я говорю, или не нравится. Я говорю ему, что он не мальчик, а зайчик, самый лучший зайчишка на свете. И его поливальная машина, на которой он восседает, тоже самая лучшая в городе. Струи летят до самых верхних этажей. Кто это устроил такой дождь? Да это же заяц Женька, помните, жил такой маленький мальчик на шестом этаже в сто четвертой квартире?

— Не очень маленький, — поправляет меня Женька, — из средней группы.

Она пришла к нам в субботу. Я открыла дверь и увидела: Каролина.

— Проходи, пожалуйста! — И, чтобы настроить Женьку на гостеприимный лад, крикнула: — Иди сюда, посмотри, кто к нам пришел!

— Я не к нему пришла, — сказала Каролина. — Я к вам пришла. В гости.

Ситуация была потрудней, чем на ученом совете, когда докладчик и оппонент в равной степени уверены в твоей поддержке. Женька не просто не любил Каролину, он еще и ревновал. Стоял посреди комнаты, и весь его угрюмый вид выражал одно-единственное желание: уходи. Но не выгонял, молчал.

— Вот что, — сказала я ему, — человек пришел ко мне в гости. Если тебя не устраивает наша компания, можешь идти в комнату своих родителей. А сопеть, хмуриться, демонстрировать свой замечательный характер совсем необязательно.

Женька выслушал эту тираду и остался. Каролина же в это время совершала обход квартиры. Осмотрела все и сказала:

— А пирог с маком и медом делать будете?

Вот что тебя сюда привело!

— Буду, Каролина. Сейчас начну. А ты пока расскажи мне и Жене, как сдавала экзамены на балерину.

Личико Каролины стало серьезным, она вздернула подбородок: видимо, экзамены она сдала успешно и гордилась этим.

— Как вошла, сказали раздеться, чтобы осталась в трусах и босиком. Потом спросили, что будешь танцевать? Я сказала: польку.

— А зачем в трусах? — спросил Женька.

Каролина бросила на меня взгляд сообщника: ничего не понимает!

— Чтобы было видно — толстый или худой. И пальцы чтобы на ногах были видны.

Женька вздохнул, его бы до экзамена не допустили: толстый.

Я замешивала тесто, а они толклись возле меня, не клеилось у них общение между собой. Все-таки Каролина на два года старше Женьки. Ростом одинаковы, но разный возраст, разные интересы. Разговаривать с детьми не такое уж легкое дело. Это из области педагогической демагогии — разговаривайте с ними, как со взрослыми. Никуда не денешься, как со взрослыми можно говорить только со взрослыми. Я придумывала разные вопросы, вспомнила про шапочку, сказала Женьке:

— Не помнишь, где она? Давай подарим ее Каролине?

Женька пошел в комнату и вернулся с вязаной разноцветной шапочкой, протянул ее Каролине.

— На.

Она не стала ее примерять, выбежала в коридор и положила ее там на столик под зеркалом возле двери. Вернулась с губной помадой в руке.

— Можно, я возьму это маме?

Я замялась, губная помада Томкина.

— Пусть берет, — сказал Женька и задумался. — Медведя хочешь?

Медведя, сидевшего на подоконнике, Каролина долго рассматривала, прежде чем отнести в коридор. Медведь был куплен год назад на Женькино трехлетие, но поправить ничего уже было нельзя. Надо было раньше втолковать Женьке, что подарки не передариваются.

Пирог долго не остывал, я разрезала его на куски, разложила в тарелки, мы сидели и дули каждый в свою тарелку, пока Женьку не осенило:

— Давайте его положим в холодильник.

— Горячее нельзя в холодильник, — объяснила ему я.

Каролина засмеялась.

— Горячий пирог в холодильник! Ха-ха-ха. Он у вас глупый, ничего не понимает.

От обиды и растерянности, я все-таки хватила горячего пирога, скривилась, и Каролина, увидев это, уже не смеялась, а визжала от удовольствия. Что же это такое? Я отодвинула от себя тарелку и сказала ей:

— Женя не глупый. Добрый человек не может быть глупым. А вот когда человек смеется над чужой неловкостью или бедой, это не только глупо, но и жестоко.

Я говорила с ней как со взрослой, и она ничего не поняла.

— Пирог надо, чтобы он сначала остыл, а потом ставить на стол, — сказала она назидательно. — Когда моя мама делает пирог, он у нее всегда сначала остынет, потом уже его едят…

Не пекла ее мама пирогов, я это знала от Викентьевны. Впрочем, мама ее не поощряла и вымогательства. Уходя от нас, Каролина застыла возле столика в прихожей.

— Можно медведь и шапочка побудут у вас? Это будет мое, но полежит у вас. А губную помаду я возьму, скажу маме, что нашла.

Она опустошила нас. Непонятно, как это случилось, но после ее ухода мы с Женькой потеряли интерес не только друг к другу, но и ко всему на свете. Женька стал плакать, придумал, что у него болит нога. Ходил по комнате, волоча то одну, то другую ногу, раздражаясь, что я не жалею, не лечу его. Когда он стал топать «больными» ногами и грозить, что расскажет родителям, как я его не любила, а любила Каролину, я не выдержала, сказала ему, чтобы не прикидывался, поберег свои ноги: «Если так стучать, то и здоровые заболят». Кончилось тем, что он сел у двери и, подвывая, стал причитать: «Мамочка Томочка, папочка Боречка, куда вы уехали, зачем бросили своего Женечку». Сердце мое от этих стенаний переворачивалось, но что я могла поделать? Покаяться? «Дорогой внучек, перестань плакать, не буду тебя больше мучить»? Выручил звонок. Но сначала он меня смутил: еще не легче — кто-то из соседей не выдержал, поспешил на помощь несчастному ребенку.

Пришла Викентьевна. Лицо бледное, в глазах испуг.

— Пропала Каролинка!

Я ее успокоила.

— У нас она была. Домой пошла. Вы с ней разминулись.

Викентьевна отчитала меня:

— Разве так можно? Вы бы хоть позвонили. Я ведь где только не была — искала.

В квартиру она не вошла, постояла у порога, посверлила укоризненным взглядом и ушла. Я посмотрела на часы и через пятнадцать минут позвонила ей.

— Все в порядке? Видели Каролину?

— Здесь она, — ответила Викентьевна, — я по ней сердце надрывала, с ног сбилась, искала, а она явилась как ни в чем не бывало и даже извинения не попросит. Пирогом вашим все платье вымазала, в карман его положила без бумажки. Маме свой пирог припрятала. А чтобы Викентьевну угостить, на это у нее ума нет.

Викентьевна по-прежнему воевала с Каролиной, обижалась, обличала ее. А я в тот день слишком устала и от пирога, и от визита Каролины, и от Женькиных причитаний, поэтому сказала то, что совсем не надо было говорить:

— Вы слишком много сил кладете на девочку, вряд ли это ей и вам на пользу.