— Как тогда это может зваться проходом?

— Он выше, — сказала я, двигаясь вперед, чтобы и он видел. — Но более узкий, — такой узкий, что стены сходились к полу, оставляя узкую щель, где можно было пройти, но это было не худшим. На уровне плеч было не шире четырех моих ладоней. Потолок был в половине фута над головами. Я вспомнила описание мамы, когда она говорила о тех туннелях. Она сравнила его тогда с тараканом.

Я и не подумала, почему она так назвала.

— Придется снять сумки, — сказал Селено. — Уверена, что путь верный?

— Двойной X, — сказал я, указывая на белую краску на стене. — Метка петроглифов.

— Как далеко?

— Меньше ста ярдов.

— Он точно не шире дымохода, — он скривился и снял сумку с плеч. — Покончим с этим.

Как он мог быть таким спокойным? Как мог быть готовым пролезть в эту щель? Я едва могла управлять конечностями, они дрожали, немели, становились тяжелыми, как якорь корабля. Почему мама не предупредила меня об этом проходе?

— Идем, — сказал Селено с долей нетерпения. — Я хочу увидеть это и уйти отсюда.

Я медленно вытащила руки из лямок сумки и опустила ее на землю. Я вдохнула — в последний раз? — повернулась боком, сжала фонарь в ведущей руке, а сумку в другой, и пошла в туннель.

Каменные стены были влажными, давили на мою грудь и живот, и я поздно поняла, что нужно было снять болеро, которое теперь цеплялось пуговицами. Но Селено уже шел следом, и если я уйду отсюда, вряд ли наберусь смелости войти еще раз. Так что я двигалась, не видя ноги или что-то, кроме блеска влажного камня в дюймах перед глазами.

Не было смысла говорить. Даже если бы я могла дышать — а в тесном пространстве это было сложно — разум не мог думать. О чем мы говорили? Зимний памфлет… Лиль Робидью… звездные обручи? Мой обруч чуть съехал, я пригнулась под камнем. Почему мы говорили об обручах? Мы о них вообще говорили?

Мона. Мы говорили о Моне.

Нет, мы говорили про ее брата Кольма. Голова кружилась, разум вцепился в это, как в буй. Кольм Аластейр, брат Моны. Один из двух братьев. Он изучал историю культуры. Исследовал эволюцию традиционных украшений для волос леди Алькоро, помимо остального. Он читал документы, что мы оставили, когда он, его сестра и остальные выгнали Алькоро из озера Люмен.

История в Алькоро была не такой престижной, как точные науки, математика. Историей занимались в качестве хобби. Религиозные споры, в которых участвовала — и участвует, как я напомнила — моя мама, были самым распространенным видом исторических дебатов. Но, мама подтвердила бы, если увлечься, можно было попасть в тюрьму. Может, потому все пришли к выводу, что история — дело Прелатов. История Алькоро все же всегда была связана с Пророчеством. Слова Призма были в настоящем, прошлом и будущем страны, что еще учить?

Не культуры других стран.

Желудок сжался еще сильнее. Разум щекотало, как от той искры, что возникла, когда я стала задумываться, были ли цикады такими, как говорили ученые.

«Это странно. Это неправильно».

А если…

А если, гипотетически, наше восприятие истории и культуры как хобби как-то повлияло на наши международные отношения? А если, гипотетически, посвящение одной Истории, определенной Пророчеством, ослепило нас, и мы не видели никого из тех, кого не тревожила судьба Седьмого короля?

Луна и звезды, я пыталась отвлечься, а не выдвинуть идею для работы. Как я вообще к этому пришла?

Кольм Аластейр.

Изучающий историю культуры.

И что? А ничего.

Я споткнулась о выступ на полу, но было слишком тесно для падения. Я обмякла, колени ударились о камень. Фонарь стукнулся о стену, послав тени в пляс вокруг нас.

— Ты в порядке? — сказал Селено за мной, его голос был приглушен.

— Да, — выдохнула я, хотя это было не так. — Пол немного поднимается.

— Ты сможешь пролезть?

— Да, все… не так плохо, — сглотнув, я повернула ногу под неловким углом и пролезла дальше. Сумка шуршала. Боком, боком. Еще пару шагов на носочках в тесноте.

Селено выдохнул.

— Хорошо, что мы ели только печенье и немного мяса, иначе было бы сложно.

Если это была шутка, я не смогла смеяться. Я пыталась отвлечься, но помнила закрытые двери, тесные стены, синяки на коленях и локтях и ощущение, что ничего не изменится — не было движения воздуха, солнца, простора. Только тьма и мое дыхание на моем лице…

Я внезапно вывалилась в пустоту. Я покачнулась от свободы движения, тело пыталось понять, что вокруг. Потолок не изменил высоты, был меньше, чем в футе надо мной, но стены образовали маленькую комнатку, не больше нашей кровати по размеру.

— Ого! — Селено вывалился за мной. — Это уже радует. Мы на месте?

Я вытерла дрожащей рукой лоб.

— Не уверена, — я подняла фонарь и посветила на стену перед нами. Она была усеяна минералами, я пару секунд понимала, что на неровном камне нет резьбы, оставленной людьми. Я поворачивалась к стенам, скользила рукой по мокрому камню, вглядывалась в тени, искала знакомые линии и изгибы древнего письма. Но ничего не выделялось — ни фрагмента, ни силуэта.

— Не понимаю, — сказал Селено, глядя на полоску оранжевого материала. — Где они?

Я повернулась к стене со щелью, откуда мы выбрались, смятение граничило с тревогой. Не может быть… мама говорила… я шла за знаками, мы прошли столько… но, но, но…

Я повернула фонарь, взгляд упал к нашим ногам на черную линию, что я приняла за тень.

Это не была тень. Это была брешь под камнем в десять дюймов высотой.

Над ней были смело нарисованы два белых Х.

— Черт, — сказал Селено, проследив за моим взглядом. — Нам придется туда лезть?

Нет, нет. Не так. Я осмотрела комнатку снова, но стены не двигались. Других проходов не было. Я медленно посмотрела на брешь.

Нет. Не может быть. Мама сказала бы. Почему она не сказала? Фонарь трясся, моя рука дрожала. Трещина не менялась в трепещущем свете, пасть тьмы. Я невольно отпрянула на шаг, Селено присел и заглянул туда.

— Дай лампу, — он протянул руку. — Не думаю, что проход ведет далеко.

Я, дрожа, передала лампу ему, он посветил проем.

— Я вижу, похоже, где идет подъем, — сказал он. — Футов семь или восемь. Может, чуть больше. Придется съехать.

— Я не могу, — прошептала я.

— Что?

— Не могу.

Он поднял голову.

— Почему?

Я прижала руки к груди, тело лишилось крови. Восемь футов или миля, но я не могла влезть в такое тесное пространство.

— Я… не могу туда пролезть.

— Думаю, ты сможешь… кто-то уже был там, кто-то небольшой. Мы сможем.

Я смотрела на темную пустоту.

— Ты не боишься?

— Меня не радует это все, но разве мы тут не за этим? — он прищурился, глядя на меня в трепещущем свете. — Ты боишься?

— Да, — прошептала я.

— Пару дней назад ты пролезла по погребу с тарантулами.

Я бы выбрала тарантулов, всех тарантулов в Алькоро вместо этого, выбрала бы всех гремучих змей и скорпионов. Я пробралась бы в сотню сточных труб, тысячу навозных куч, лишь бы не в эту тьму.

— Я не могу, Селено, — сказала я.

Он сел на пятки.

— Зачем тогда все? Мне пройти туда самому? Ты тоже хотела их увидеть.

Я хотела их увидеть. Мне нужно было их увидеть. У нас не было с собой хороших материалов для транскрипции, только уголек и пергамент для слепка и копии. Это не был исследовательский поход. Мы должны были посмотреть, что еще нужно исследовать. А если Селено не сделает правильную копию? А если стена мокрая, и слепок не сделать? А если пергамент порвется или промокнет?

Мне нужно их увидеть.

Я выдохнула, но сначала насладилась воздухом в легких.

— Хорошо, — сказала я.

— Хорошо?

— Хорошо, я полезу, — сказала я.

— Хочешь, я пойду первым?

— Нет… я пойду, — я смотрела на тени. — Пойду, — повторила я, словно так стало бы проще.

— На другой стороне петроглифы, да? — спросил он. — Если мы их хотим увидеть, то нужно идти вперед.