Он снимал фуражку, приглаживал волосы, снова натягивал фуражку поплотнее, будто перед скачками, и кричал в народ: «Ну, смелее, граждане! Подходите, рубли кладите! Мой веревочка хорош, рупь поставишь — два возьмешь!»

Веревочка получалась мужского рода — для рифмы.

Сперва желающих выиграть рубль не находилось, и человек уже не так весело обращался к толпе: «Кто желает?.. Никто не желает? Кто плохо рубает, тому смелости не хватает!..»

Я втиснулся в толпу: денег у меня не было и играть я боялся. Все остальные тоже. Человек смотрел на нас скучными глазами и говорил скороговоркой: «Нет желающих в момент решающий! Что вам угодно, господин, кладите рублик вы один!»

Какой-то деревенский «господин» аккуратно достал засаленный рубль из толстого бумажника и положил на фанерку. Человек пальцами одной руки разгладил смятый рубль, а второй рукой сложил веревочку в кольца, на этот раз очень осторожно, точно боялся сразу проиграть, а затем предложил вступившему в игру вставить свой палец в одно из колец. Парень долго высматривал подходящую петлю, мусолил палец в толстых губах и тыкал им в фанеру, как припечатывал. «Так, так, так!..» — приговаривал хозяин аттракциона и медленно тащил к себе веревку. Палец играющего оставался в петле. «Твоя взяла!» сказал заводила и выложил два рубля, показав их предварительно толпе. Хозяин игры не донес рубли до выигравшего и спросил: «Такая игра! Поставим два?»

Выигравший хотел получить оба рубля, ощутить выигрыш, но деньги пронеслись мимо его носа и шмякнулись на фанеру: «Игра продолжается. Теперь никому не возбраняется. При новом порядке играйте, ребятки!..»

Партнер пытался что-то возразить, но хозяин игры уже схватил его палец, всунул в петлю, рванул на себя веревочку и залихватски крикнул: «Ах, подлец, подлец, подлец — настоящий молодец! »

Он снова складывал в кольца веревку, показывая толпе, как ловко орудуют его пальцы, снова хватал за руку партнера, дергал веревочку и отсчитывал рубли. Теперь выигравший уже сам тыкал палец в кольцо. И проиграл. Немного. Потом больше. Снова выиграл! Рубль, а поставил десять, двадцать, сто… Мелькала веревочка… А хозяин аттракциона, уже не скрывая своего интереса, заглядывал в чужой кошелек: много ли там еще осталось? Он снова и снова складывал веревочку и кричал озорным, пьяным голосом: «А ну навались, у кого деньги завелись! Рупь поставишь — два возьмешь, два поставишь — х… возьмешь! Ваше дело в шляпе! До встречи в гестапе!»

Пока проигравший разглядывал свой пустой бумажник, хозяин аттракциона уже обращался к толпе с новыми призывами. Он смотрел лукавыми глазами, подмигивал: дескать, тот дурак, а ты умнее, мы с тобою сыграем, небу будет жарко! Несколько человек откликнулись на его призывы, но этим он почему-то отказал. Как учитель, который не любит выскочек. Он настаивал на том, чтобы играл как раз тот, кто не решался, и отводил рукой в сторону чьи-то рубли. Он находил человека, который был польщен его вниманием и тянул рубль из кармана. Хозяин смотрел на него с искренним удивлением: «Заклад так мал — не ожидал!»

И человек раскошеливался. Он ставил десять, потом двадцать, тридцать рублей, пока не проигрывал полностью все, что у него было припрятано в кармане, и уходил в сторону. Еще я улыбался виновато: так, мол, получилось! Сам себя подбадривал: ничего, обойдется! И нырял в толпу, чтобы люди не смотрели на него с жалостью.

Предприниматель быстро опрокидывал свою фанеру, выдергивал из-под нее металлическую ножку и вертел листом перед глазами толпы: смотрите, ничего такого в фанере нет! Мы смотрели на фанеру как зачарованные: казалось, в ней был заключен какой-то секрет. Кто-то даже щупал толщину листа — не спрятано ли там чего? Но лист был самый обыкновенный. А хозяин опять кричал: «А ну навались!» И подмигивал всем, в том числе и мне. Он смотрел на меня, когда сворачивал свое хозяйство, и говорил: «Не горюй, что не взяла, где моя не пропадала!» И расстегивал пиджак, расправляя на бедрах комсоставский ремень с медной пряжкой и звездой. Я не очень удивился, когда увидал на хозяине «веревочки» комсоставский ремень. Выправка, лихость манер, люди, которые подходили к нему, что-то тихо говорили и исчезали в толпе! «Может, вся эта веревочка просто маскировочка!» — говорил я про себя так же лихо и такими же доморощенными стихами, как тот дядька. Но для базара и нужны были именно такие стихи. В классе я интересовался стихосложением, даже специальную литературу читал. Одно время не расставался с пухлым томом Скабичевского: изящная словесность. Теперь Скабичевский, которым я утирал нос своей преподавательнице русской литературы, мне был ни к чему. Теперь вот что надо: «Рупь поставишь — два возьмешь, два поставишь…» Знаем мы, что можно взять на базаре! А стихи — обыкновенный раешник. Но я решился «рубль поставить»: что, если не в рублях дело?

Назавтра я достал у мамы из шкафа «самые последние деньги». Мама говорила: «Это на случай, если произойдет нечто экстраординарное!» На случай! Я чувствовал, это мой случай!

Мой подпольщик стоял на том же месте, что и вчера. Я кивнул ему головой, он ответил чуть заметно, но как знакомому. Сердце у меня дрогнуло. Я стал ждать, когда он наконец расправится с кугутом, который продал мешок зерна, собрал кучу денег и теперь проигрывал их в «веревочку».

Человек с комсоставский ремнем посмотрел на меня, улыбнулся и показал на плачущего парня: «Ничего не варишь в жизни ты, товарищ!»

Он не зря сказал слово «товарищ»! В то время как все эти дни говорил «гражданин» или «господин». И еще он сказал: «Ничего не варишь!» Значит, тот чего-то не понимает, а я пойму.

Толпа между тем оттеснила проигравшего от фанерки, и человек в комсоставском ремне сказал, обращаясь ко мне: «Сыгранём, воздух очистился, теперь дыхнем!» Я достал свои рубли, на которые человек даже не посмотрел (это тоже кое-что значило), положил один из них на фанерку. Еще и ладонью прихлопнул. Я сказал со значением: «Свой!».

Мои слова могли означать и то, что я играю на ближайшую ко мне петлю. Человек в комсоставском ремне, глядя мне в глаза, осторожно вытянул из-под моих пальцев веревочку. Он демонстративно не смотрел на фанерку. Так же не глядя, он двумя пальцами тихо унес мой рубль и сказал: «Были ваши, стали наши».

А у меня в сердце екнуло: он сказал — «наши»! Я достал из кармана следующую купюру и сказал со значением: «Ну, как там дела?» При этом я сделал особый упор на слова «там». Он посмотрел на меня, сказал: «Как легла, так дала!» И снова взял мои деньги.

Потом я отыгрывался, снова проигрывал, но мы оба не смотрели, что там делается на доске, мы разговаривали, перемигивались, улыбались. Я уже представлял, как прибегу домой, как скажу маме, когда она придет с работы: «Мать! Я израсходовал наши тайные сбережения! Все до копейки! И знаешь, на что?..» И буду долго выжидать, чтобы она отгадала. Потом я все скажу.

Я проигрывал, но не терял духа. Я даже сказал своему партнеру: «Как веревочке ни виться, все равно не будем злиться! А дела…» Я не договорил.

— Дела? — спросил мой партнер по «веревочке». И добавил скучным голосом без всякой рифмы: — Ваши дела… того! Испекся, дорогой товарищ!

— Ах, валет, валет, валет — четыре сбоку, ваших нет, — ловко срифмовал я. И тут вдруг почувствовал, что сзади ко мне кто-то прижался. Кажется, даже двое.

— Давайте пройдемте! — сказал тоненьким голоском кто-то за моей спиной.

«Чудаки! Вот чудаки! — думал я. — Да я сам куда угодно!..»

— Пройдемте, товарищ-гражданин! — сказал второй голос за моей спиной, и кто-то крепко взял меня за руку. В то же время другой человек притянул меня к себе.

— Смотри не разорви такого развитого товарища! — произнес первый. Я развернулся и счастливо улыбнулся ему. И Кольке, который неожиданно возник рядом. Он смотрел, как меня тащат в сторону. Я улыбался, хотя и чувствовал, что моя улыбка какая-то наигранная, а надежды мои разлетаются, «как дым, как утренний туман». Парни отводили меня от игрока, который быстро собирал свое имущество и оглядывался по сторонам. Вероятно, следил за тем, чтобы никто не пошел за нами. Никто из посторонних.