И однажды вытащил Тамарку с ее немцем в коридор ресторана. Там и поговорили. Никто не знает о чем, но кончилось тем, что цыган влепил немцу пощечину.

— Ага! — закричал, вскакивая на ноги, Беллаш. — Значит, все-таки вмазал фрицу? Вмазал. Ах, орел цыган, из-за характера, норова своего гордого погибнул!

Но в тот раз, даже после пощечины, не погиб Николай, остался жить. Как рассказывал Шевро, знал, ради чего себя сохранять. Шевро слегка пошевелил пальцем, как бы указывая на себя, человека, который кое-что знает. Уронил палец и замолк. Снова стало слышно, как ревет машина.

Колька не слушает, о чем разговариваем мы с Шевро, не интересуется. Колька человек дела.

XV

— Кровь пойдет, обратно поплывем… — сказал Колька и указал на Шевро. Боится в чужой крови утонуть!

— И поплывем с ним отсюда!.. — Колька кивает головой на Шевро, и тепло переполняет мою душу в холодной степи. Что бы он там ни говорил, как ни осторожничал, не бросит Колька, не «заложит»! А что не верит в красивые слова, так, может быть, он и прав: сколько их зазря сказано! Я рассматриваю его скулы, которые укрывают нос (чтобы не высовывался!), лоб под кепкой — фуражку не забыл взять с собою из дома, не то что я, хожу растрепанный. Казалось бы, что такое куцая кепочка с клинышками по последней предвоенной моде? Но Колька ее на глаза надвинет и дремлет, а я выпучился на степь, на Шевро, который хрипит, и ничем мне не закрыться…

— Вот шо, шкет, полезай до своего Рихтера и организуй ему остановочку!..

Колька берет командование на себя. Хотя раньше утверждал, что у него «голова не большее за конягу!». Но, нужно кому-то брать все на себя, и осторожный Колька берет.

Я попытался возразить:

— Скажешь тоже: где Рихтер, а где я!

Колька оборвал:

— Не ему ж идти! — И ткнул пальцем в неподвижного Шевро так, будто того уже не существовало вовсе. — И не мне. Рихтер лучше всех знает тебя: это ж лишний шанс!..

Он не уговаривал, наоборот, старался быть как можно дальше от меня, хотя сидели мы совсем рядом, уткнувшись друг в друга носами: иначе ничего не было слышно из-за грохота несущейся машины.

— Так что, друг, вали-ка ты до своего Рихтера! — говорит Колька и стучит кулаком по кабине. — Конечно, если он сдогадается сюда подойти, то будьте уверочки, у меня не пикнет… А может, и ты сам?..

Колька разговаривал со мною так, как будто для меня было самым обыденным делом «вмазать по кумполу». Время шло. Должен я был мужать. Война шла. Должен привыкать. Не получается — привыкнуть!

Хорошо, что машина сбавляет скорость, будто Рихтер вдруг наткнулся на что-то. Когда-то мы играли в такую игру: протягивали тоненькую бечевку через улицу и перед ней клали кошелек. Прохожий нагибался, чтобы поднять «клад», не замечая веревки, спотыкался, тыкался носом в землю. Рихтер тоже попался, услыхал стук, замедлил бег машины.

Может быть, теперь, когда все так хорошо, Колька… Сам?..

Но Колька говорит строго:

— На, возьми, и сразу!..

И сует мне в руку свой молоток. Тот самый.

— Не тяни, понял?

Молоток холодит руку. Перебираю рукоятку пальцами, ищу теплое место, то, где только что сжимались огромные Колькины пальцы.

— А может, он сам?..

— Себя? — Колька издает звук, похожий на открывание бутылки. Издевается? Из горячей воды окунаюсь в холодную.

— Замерз? — спрашивает Колька таким голосом, что меня снова бросает в кипяток. — На мой спе́нжик!..

Пиджак пахнет кровью.

Светает. В разреженном утреннем воздухе все кажется невесомым. И мое тело тоже: я легко покрываю пространство до кабины медленным неторопливым шагом и…

Машина трогает, не дождавшись, пока я поравняюсь с кабиной. Никогда не бегал за трамваем и автомобилем, но сейчас я несусь быстрее ветра… Как Колька, как Шевро, как «настоящий»! Становление характера?.. Нет, усаживаюсь в кабине рядом с немцем, как миленький, и опять не знаю, что делать!

— Филяйхт… Может быть… Рихтер имеет стрелять… Дорт, там — руссиш!.. — Он кивает головой вперед. — Плёцлих тут аух![51]

Неожиданно! Значит, где-то действительно прорвались наши, и уже не про Африку говорит мне Рихтер:

— Рот фронт нет!

Странно как-то разговаривает сегодня немец.

— Абер… Но… Рот фронт не будет!.. Ти есть сидеть тихо!.. Или же я стрелять!..

Вот и все. Я не отвечаю, только киваю головой: как же, понятно! Морщинки зашторивают глаза:

— Лучше спать… шляфен-шляфен…[52] — зевает Рихтер, обнажая свои крокодильи зубы.

Что делать? Выброситься из кабины — и тогда Колька увидит, что я не струсил, не угрелся в этой железной клетке, просто не получается!

Рихтер подстрелит меня как куропатку. Я никогда не видал, как стреляют куропаток, но представляю себе — немец выстрелит влет, когда я повисну в воздухе! И черт с ним, пусть стреляет!.. Хватаюсь за ручку…

Ствол автомата уставился мне в лоб.

Делаю вид, что хочу опустить стекло.

— Ах, шарко? Теперь киндер шарко!.. Ох, какая капризный киндер! Лючше шляфен. Спокойной нотчи!.. — выдает он весь свой запас русских слов на эту тему. Почему «лючше»: догадался или просто так сказал? Машина, мерно покачиваясь, отвечает: «Да!.. Нет!.. Да!.. Нет!..»

Журчание мотора как у нашей швейной машинки, которую я поменял на сало. Меня конечно же надули: дали прогорклый старый шмат, одна корка, совсем без мякоти! Я сосал эту корку и клялся, что никогда никому больше не поверю!

И Рихтер оказался хитрее меня. А был хорошим!.. Или только казался?.. Да… Нет… Да… Нет!..

Спать нельзя. Он опять сделает что-нибудь хорошее и снова обманет! Ишь как тянется ко мне руками в черных перчатках — пятен старости не видно, как не бывало!

Нельзя спать — задушит!.. Тянется ручищами… Они в перчатках и совсем близко — огромные!..

Перед глазами, сквозь приоткрытые веки серое марево и… Вкус сладкого! От этой полынной степи?.. Шоколад! Вкус шоколада!.. Откуда у матери шоколад?..

Не мама сует мне в рот шоколадку — это время давно и безвозвратно прошло. Тамарка приносила, когда я болел. Другие ждали от меня подарков, а Тамарка сама!.. Я люблю, когда люди сами!..

Но здесь никто ничего не сделает «сам», за меня!

Но Обрубок взял на себя. И Николай Солдатенко тоже…

XVI

Что будет: машина мчит к фронту. Я поворачиваюсь к Рихтеру, мне бы посмотреть на его руки — есть ли в них живая кровь, или он как машина: сует шоколадку, а сам гонит!.. Как отлаженная машина.

Нет, сдает Рихтер, сдает. Не может старик столько времени гнать на предельной скорости. Несется не он, а машина, и все равно — сдает!.. Отстает от колонны. «Это же лишний шанс!» Может быть, последний…

Я поворачиваюсь к Рихтеру, но рук его не вижу, они в перчатках, и передо мною две черные, словно отлитые из металла культи.

Колька давно бы уже «вмазал по кумполу», а Шевро и тем более. И всех бы за собою повел. И меня. Но сейчас я веду!..

Сердце повисло в груди, как тогда, когда немцы и Рихтер тоже лупили Шевро по чем попало. У меня за спиной молоток. Бить по чем попало, без разбора!..

Я все взвесил. У Рихтера автомат, но он не успеет воспользоваться. Впереди машина, но она уходит все дальше и дальше. Лишний шанс!..

Можно успеть.

Нужно успеть.

Я действую самостоятельно, не рассчитывая ни на чью помощь.

Я им не «слабак»!

Кому это — им? Рихтер? Не имеет значения: я не знаю этого немца в черных металлических перчатках!..

Молоток цепляется за Колькин «спенджик», который пахнет кровью… Кровью Шевро…

Я не знаю человека, руки которого слились с рулем машины — они заодно!..

Молоток тоже черный, металлический, он не сверкнул, когда я взмахнул им… Глухо вмялся, беззвучно… Только автомат Рихтера стукнулся о баранку и тихонечко взвизгнул… А пилотка улеглась на пол совсем тихо…