— Во что верите вы, Ваше Императорское Величество? — осторожно спросил Раун.

Лион вмиг помрачнел, цокнул языком.

— Мы так не договаривались. Я отвечу, во что верят шисаи. И только шисаи. Во что верю я сам — сугубо мое личное дело, — он глянул исподлобья, и Раун невольно поежился, а после кивнул. — Кошки бережно хранят легенды о Еве. Это их священный долг, их предназначение и, пожалуй, вся их жизнь, какой бы длинной она ни казалась.

— Ева? — Раун непонимающе поднял левую бровь, в уме перебирая все священные писания, что ему довелось держать в руках. О Евы не было сказано ничего.

— Это возлюбленная Самсавеила. Он возрождает ее душу снова и снова. Она умирает и воскресает по его воле. Кошки же служат ему, находят Еву и воссоединяют их. Эта любовь длится и будет длиться вечность, — Лион искоса наблюдал за Вороном, и даже вздрогнул, когда тот беззвучно рассмеялся.

— То есть, он не всемогущ, да? Он не может найти ее сам и забрать к себе? — Раун непонимающе смотрел на императора и сам не мог понять, отчего смеется, но и перестать смеяться не мог. А потом вдруг эмоции просто-напросто исчезли, и он едва слышно произнес. — Только ли шисаи помогают ему в поисках этой Евы?

Губы Лиона растянулись в ухмылке, он едва заметно кивнул.

— Я вижу, ты догадался. Ответь мне вот что, Раун, — император поставил на стол пустую чашку и сложил руки в замок перед собой. — Почему вдруг тебя это стало волновать? Как ты пришел к этому вопросу?

Раун с ужасом ощутил, что император слишком спокоен. Как будто все знал с самого начала. Предвидел. Предполагал.

— Райский сад пуст, — ворон сжал и разжал кулак, боясь, что от этих слов рана вновь появится, ощерится лиловыми осколками и закровоточит. — И я, кажется, был ему нужен в поисках этой Евы.

— Хотим мы того или нет, но каждый в этой империи живет лишь затем, чтобы он был счастлив со своей возлюбленной, — император с горечью вздохнул и покачал головой.

Раун подскочил и попятился к двери. Но вовсе не от его слов. От молчания. Почему он не отреагировал на то, что сад пуст. Почему?!

Дверь кабинета распахнулась, и невыносимую тишину нарушил слишком резкий голос Изабель:

— Раун, оставьте нас, — она медленно, словно едва могла контролировать себя, вошла и так же медленно приблизилась к столу. Лион тут же вышел из-за него и, обойдя, подал руку.

Ворон молча выскочил за дверь, все еще не веря своим ушам. Осторожно закрыл за собой дверь дрожащей рукой. Последним, что он увидел, была Изабель, рухнувшая в объятья Лиона. Последним, что услышал, был ее шепот с надрывом «Ты — моя гавань, ты — моя пристань».

Руку невыносимо обожгло, Раун отдернул ее и с силой сжал зубы. Вдоль ладони снова сочилась кровью старая рана. Пульсировала. Горела. Скалилась лиловыми осколками. Словно говорила, что ему ничего не удастся изменить. Ничего и никогда.

***

Аньель перестала скакать по тропинке, размахивая мешком с провизией, и медленно, будто с опаской, подошла к цесаревичу. Нойко задумчиво и как будто даже тоскливо смотрел на небо, изредка о чем-то вздыхал и бормотал под нос.

— Эй, цесаревич, — окликнула его козочка и, не дождавшись мгновенной реакции, потянула за перья.

— Чего тебе? — Нойко встрепенулся, сложил крылья и обернулся. — Опять охотницы?

— Нет, мы прошли пост три часа назад. И полигон их прошли уже. Чисто все, — Аньель замотала головой и, попятившись, едва не запуталась ногами.

— Тогда что? — он остановился и непонимающе глянул на нее.

— Ты о Еве говорил, помнишь? — Аньель опустила глаза и неловко постучала кончиком копытца об другое.

— Говорил, — Нойко огляделся, понимая, что разговор в любом случае будет долгим. В нескольких метрах от тропы лежало рухнувшее дерево, вполне годившееся на роль лавки. Нойко направился к нему, махнув рукой козочке следовать за ним.

— Я не знаю такую. Но раз уж мы потом разойдемся по своим дорогам, я хочу найти ее, — Аньель осторожно подошла и, запрыгнув на дерево, свесила ноги. — Как ее искать? И где? Кто это вообще?

От обилия вопросов Нойко только развел руками, даже не зная, с чего начать. О Еве он никогда ничего не узнавал, она была с ним с самого начала. И пока она не покинула империю, казалась ему обыкновенной. На ум тут же пришли совсем крохотные воспоминания, вскользь брошенные фразы, обрывки историй, которые она иногда рассказывала. Картина не цельная, но отчего-то самая яркая в жизни.

— Ева — это, — Нойко запнулся и задумчиво почесал затылок. Кто? Она не была ему сестрой, но почему-то ощущалась родным человеком, сейчас — куда роднее всех остальных. Она не была его нянькой, не была прислугой. Гостья? Тоже нет. — Ева — это мой самый лучший друг, — вырвалось как-то само. — Она была со мной с самого детства, но всего два года.

Аньель недоверчиво скривилась.

Действительно. Всего два года и то в совсем юном возрасте, который большинство детей не вспомнят даже. А он помнил прекрасно. И почему-то та совсем детская дружба казалась настоящей, искренней, значимой. Даже сейчас казалось, столкнись он с Евой, роднее нее не будет никого.

— Она паучиха, — Нойко спохватился и принялся показывать, какая она, но вовремя понял по смеющимся глазам Аньель, что это — лишнее. Как выглядят люди клана Пауков уж она знала не понаслышке. — Но только у нее две руки.

— Она что — калека? — Аньель нахмурилась. — Таких обычно изгоняют в детстве, они медленно плетут, толку с них никакого, как провидицы тоже не очень.

Нойко задумчиво уставился в землю. Он никогда не воспринимал свою Еву калекой. Да и провидицей она была получше тех, которыми сейчас славится округ Быка. Во много раз лучше.

— Эй, цесаревич, чего замолк? — козочка толкнула его острым локтем в бок. — Ну две руки у нее, и? Мне так даже проще будет, двуруких пауков поди еще найди, не спутаю.

— Она отличная провидица, и может лечить раны. Даже если болеет не тело, а как у тебя — дух, — Нойко пожал плечами и укрылся крыльями. Зачем вообще говорить о Еве, если память о ней так легко растоптать копытами.

— Думаешь? — Аньель поджала губы и, зацепившись рукой, наклонилась, заглядывая в глаза. — Она правда поможет?

Нойко только кивал. Аньель спрашивала что-то еще, а он все продолжал кивать, не понимая, что творится в его голове. При мыслях о Еве весь мир как будто потускнел. Будь она рядом, все стало бы хорошо. Она знала ответы на любые вопросы, и уж точно бы помогла найти мать. Она бы образумила Изабель, ведь они часто разговаривали вдвоем на кладбище в ногах у Люциферы. Она бы рассказала всю правду о самой Люцифере и почему Нойко нельзя было видеться с родной матерью. Она бы объяснила, почему ему лгали. Она бы рассказала правду о статуе в кабинете Кираны, и почему все верят в эту чушь. Она бы все исправила. Она бы помогла все исправить.

— Эй, ты меня совсем не слушаешь, что ли? — Аньель бесцеремонно дернула за крыло, разворачивая цесаревича к себе.

— Что? — он как будто очнулся.

— Повторяю для особо глухих сизарей, куда она делась, твоя Ева? — Аньель уперла руки в бока.

— Улетела, — тихо отозвался Нойко, отворачиваясь снова.

— У тебя и мозги голубиные, небось, — козочка презрительно фыркнула. — Довожу до твоего сведения, что пауки не умеют летать, — язвительно бросила она. — Уж мне ли это не знать!

— На пегасе все умеют, если научить, — Нойко усмехнулся, вдруг вспомнив, как они вдвоем учились. Она — держаться верхом, он — на своих собственных крыльях. Пожалуй, ему было даже проще, страх перед лошадьми ему был неведом.

— Куда она улетела? Кто ей позволил? Покидать остров нельзя, — Аньель недоверчиво прищурилась, все так же уперев руки в бока и поджав копытца, чтобы не упасть.

— А кто ей запретит? — Нойко рассмеялся.

— Самсавеил, — серьезно отозвалась Аньель.

— Она улетела вместе с ним.

***

Всемогущего, всезнающего, всеслышащего и всевидящего не тревожили сны. Никогда. Только воспоминания. Словно древние незаживающие раны, стигматы, кровоточащие каждую ночь. Словно горький рок. И сколько ни тверди «Я сам себе судьба, я сам себе рок», воспоминания услужливо повторяли «Ты — судьба, ты — рок! Но не себе».