Был еще Михаил Алексеевич Соколов с Никитской,{11} так почему-то неизменно определяли его товарищи.
— Какой Соколов?
— Да с Никитской…
И сразу было понятно, о ком шла речь. Крупный специалист по технической литературе, приветливый хозяин. На отношения его с покупателями стоило посмотреть. Придет какой-нибудь искатель книги и начнет рыться на полках. Соколов сразу почувствует, что денег у посетителя нет, а книга нужна.
— Вам что подходит? — мягко спросит он, глядя поверх очков.
— Да вот эти… Я попрошу вас их отложить, зайду через неделю, — робко начинает спрошенный.
— Да вы сейчас возьмите…
— Денег с собой нет.
— Все равно возьмите… Потом занесете!
— Да вы меня не знаете… Как же так?
— Все равно возьмите, я вам верю!
— Адрес хоть мой запишите.
— А зачем он мне?
И наградит ошеломленного покупателя пачкой книг на значительную сумму.
Обманывали или нет Соколова с Никитской, я не знаю, но, вероятно, при таком способе добродетельной торговли обходиться без этого не могло. Говорили: «Михаил Алексеевич душу покупателя насквозь видит». И, пожалуй, в этом большая доля правды.
Крестьянин бывшей Саратовской губернии Абрам Григорьевич Васильев — типичный офеня-книгоноша, распространявший по глухим местам более сорока лет народные сытинские издания,{12} в Москву заезжал иногда за товаром. Средств не имел и пользовался преимущественно кредитом. Размер последнего равнялся пятнадцати — двадцати рублям и обеспечивался для фирмы вещевым залогом в виде карманных серебряных часов, обручального перстня и т. п. Таков был порядок коммерческого доверия у частников. Пользуясь пароходным сообщением, Васильев посещал все и крупные и незначительные ярмарки, развозя цветистую лубочную литературу, литографии и т. п. Сын его, Александр Абрамович, работал в государственных букинистических организациях.
Алексей Васильевич Гладков — немного антиквар, немного специалист по древней иконописи, а больше всего букинист. Торговал при музеях, доставал, при заказах, редкие, интересные книги. За глаза любили вышутить за святость, давая меткую характеристику: «Славный человек, а по духу вроде схимника!»
На самом деле впечатление он производил неизменное: человека честного, «грехобоязненного», приветливого и к тому же умевшего подобрать научный отдел для любой ответственной библиотеки.
Николай Александрович Горюшкин — бывший газетоторговец, начинавший дело у Покровских ворот. Ловкий, деловой и оборотливый человек. Слышал про него:
— Был горе-Горюшкин, а теперь в книгу крепко вошел! Все горе — в карман собирает… Эх, кабы рубанком его чуть построгать, чтобы глаже в обращении был!..
Петр Николаевич Рыбников, торговавший при воротах Московской государственной консерватории. Отличался удивительной, фанатической твердостью в слове, шутники смеялись: «Если слово дал, на нем и помрет. Сам себя с места никак не сдвинет!»
Вы могли прийти к этому добродушному и несколько мрачному на вид человеку и просить его отложить вам те или иные книги, что он с каким-то священнодействием и исполнял. После этого, не получив даже задатка, он брал отобранные вами экземпляры под особое покровительство и засовывал их за доски шкафа. Десять конкурентов могли бы предлагать двойные цены, но Петр Николаевич был непоколебим и терпеливо ждал появления законного владельца. Иногда последний забывал о сделке и приходил только спустя несколько месяцев, но товар ждал на своем месте. Зато величайшей обидой было бы отказаться от прежних обещаний и не взять заказа — Рыбников, вероятно, не забыл бы этого до последних дней жизни. Так был он крепок на слово.
Мария Павловна Лукина, оперировавшая с учебниками для средней и высшей школы и беллетристикой. Единственная женщина Москвы, посвящавшая себя букинистической специальности. Остроумно следующее, сделанное мне старым книжником, сравнение: «Фельдмаршал Суворов по делу!»
Несомненна в этом полная доля правды: вспоминали ее как энергичного, покладистого и хорошо осведомленного книжника, или, как говорили еще, книжницу!
Семен Павлович Данилин — крестьянин Тульской губернии, которого букинисты настойчиво прозывали Сенька-Кот из Измайловского зверинца, что вытекало из жизненных увлечений старого, опытного книжника и специальности скупать произведения печати у уличных старьевщиков. С этой целью он посещал квартиры, где проживали компаниями эти профессионалы: в домах бывших владельцев — Обидиной на Петровке, Шугаева по Неглинному проезду, Ляхович по Мясному переулку, Фадеева по Звонарскому переулку, Ефимова по Сухаревскому переулку, Воробьева, или «№ 5», — там же и Короткова по Толбинскому переулку.{13} Здесь он был своим человеком и пользовался неограниченным авторитетом. Торговал на развалах всех рынков и доставал для научных работников ценные материалы.
Тимофей Петрович Лебедев, «сидевший» в палатке на Кузнецком мосту, имевший большую клиентуру и тративший все доходы на слушание русских хоров и гармонистов. Последнее обстоятельство установило за ним клички Дирижера и Регента. К книге относился толково и старался сбыть ее в руки специального любителя.
Типичный «ручник» — Александр Михайлович Павлов, никогда, при самых удачных жизненных обстоятельствах, не имевший в личном распоряжении более двадцати пяти рублей, чем особенно и гордился. Благодаря высокому росту имел прозвище Эйфеля. Подобно Данилину, собирал книгу от старьевщиков-татар, которые часто отказывали ему в доверии. Происходили при этом оригинальные сцены.
Подходит Александр Михайлович к развалу, берет в руки книгу и просит «отпустить» ее в долг.
— Князь, — говорит он, — вы мне деньги верите? Нужно мне оборот сделать…
Следует категорический протест владельца.
— Ах так, — продолжает Эйфель, — вы думаете, книга эта дорогая и ценная? Посмотрите, что я с ней сделаю!
И бросает экземпляр в лужу или в грязный мусорный ящик.
Продавец теряется:
— Что ты, Александр Михайлович, делаешь, зачем товар портишь?
— За себя сам и отвечаю. Не хотели добром уступить, мокрую теперь давайте!..
Поневоле согласятся, а через час она продается уже в «проломе» с откровенными пояснениями:
— Продавца подпутал, надо же выпить!..
Жил Павлов на Хитровом рынке в доме Ярошенко, принципиально не имел кошелька и всегда, даже ночью, держал деньги в кулаке. Чтобы сделать у него товарищеский заем, достаточно было подойти к сонному, разжать пальцы и взять сколько требовалось. Так и поступали.
Александр Михайлович Старицын, знающий антикварий, имел торговлю в Леонтьевском переулке.{14} Любил, подобно К. Н. Николаеву, указывать своим продавцам на их ошибки.
— Сколько тебе, — спросит, — за товар заплатить?
— Да пять рублей, по-свойски.
— Ну, на… А почему семь не просил? Я бы и семь дал! Теперь только поздно, дело сделано!
Владимир Захарович, фамилии его никто помнит, ибо все знали только имя и отчество большого чудака и оригинала. Он занимался ручной перепродажей книг в палатки, больше же собиранием коллекции портретов, совершенно не известных ему лиц. На мастерство, технику художника он не обращал при этом внимания, а только требовал, чтобы изображение было обязательно написано на холсте и масляной краской. Платил от двадцати пяти копеек до трех рублей за экземпляр и никогда не выше. Изображения попадались иногда изумительно безобразные, но это не останавливало составителя картинной галереи. После его смерти портретов насчитали до тысячи. Большая часть их, после осмотра специалистами, была направлена родственниками в утиль. Об этом приходится пожалеть, ибо из них составилась бы прекрасная и единственная в своем роде выставка былого типажа. Я встречал его в палатках и лавочках Устьинского моста, где он временно заменял уходивших на чаепитие букинистов. Предлагавшиеся им книги носили характер религиозно-поучительный и сбывались только случайно. Звали его Старый Любитель или Рембранд.