Памяти поэта Д. Голубкова

Я — больной облегченного типа.

Просто думаю с чувством вины,

Что стихи мои —

Сущая липа,

Что они никому не нужны.

Впрочем, может, я просто не в форме.

Закатилась, погасла звезда.

…И стихи, к сожаленью, не кормят.

Только поят,

И то не всегда.

И трепещет во мне укоризна,

Словно ива на зыбком песке,

К основателям школы «рублизма»

На родимом моем языке…

И навязчиво снова и снова,

Ветром осени жадно дыша,

Вспоминаю глаза Голубкова.

Митя, Митя! Святая душа!..

Что там, Митя,

В пустыне безмерной?

Существует ли там благодать?

Очень странно и пусто, наверно,

Не любить,

Не писать,

Не страдать?..

Ничего не могу и не значу.

Словно хрустнуло что-то во мне.

От судьбы получаю в придачу

Психбольницу —

К моей Колыме.

Отчужденные, странные лица.

Настроение — хоть удушись.

Что поделать — такая больница

И такая «веселая» жизнь.

Ничего, постепенно привыкну.

Ну, а если начнут донимать,

Оглушительным голосом крикну:

— Расшиби вашу в Сталина мать!..

Впрочем, дудки! Привяжут к кровати.

С этим делом давно я знаком.

Санитар в грязно-белом халате

Приголубит в живот кулаком.

Шум и выкрики — как на вокзале.

Целый день — матюки, сквозняки.

Вон уже одного привязали,

Притянули в четыре руки.

Вот он мечется в белой горячке —

Изможденный алкаш-инвалид:

— Расстреляйте, убейте, упрячьте!

Тридцать лет мое сердце болит!

У меня боевые награды,

Золотые мои ордена…

Ну, стреляйте, стреляйте же, гады!

Только дайте глоточек вина…

Не касайся меня, пропадлина!..

Я великой победе помог.

Я ногами дошел до Берлина

И приехал оттуда без ног!..

— Ну-ка, батя, кончай горлопанить!

Это, батя, тебе не война!..

— Отключите, пожалуйста, память

Или дайте глоточек вина!..

Рядом койка другого больного.

Отрешенно за всей суетой

Наблюдает глазами святого

Вор-карманник по кличке Святой.

В сорок пятом начал с «малолетки».

Он ГУЛАГа безропотный сын.

Он прилежно глотает таблетки:

Френолон, терален, тизерцин.

Только нет, к сожалению, средства,

Чтобы жить, никого не коря,

Чтоб забыть беспризорное детство,

Пересылки, суды, лагеря…

Гаснут дали в проеме оконном…

Психбольница, она — как тюрьма.

И слегка призабытым жаргоном

Примерещилась вдруг Колыма…

…От жестокого времени спрячу

Эти строки в худую суму.

Ничего не могу и не значу

И не нужен уже никому.

Лишь какой-то товарищ неблизкий

Вдруг попросит, прогнав мелюзгу:

— Толик, сделай чифир по-колымски!.. —

Это я еще, точно, смогу.

Все смогу! Постепенно привыкну.

Не умолкнут мои соловьи.

Оглушительным голосом крикну:

— Ни хрена, дорогие мои!..

На русском Севере —

Калина красная,

Края лесистые,

Края озерные.

А вот у нас в степи

Калина — разная,

И по логам растет

Калина черная.

Калина черная

На снежной замети —

Как будто пулями

Все изрешечено.

Как будто горечью

Далекой памяти

Земля отмечена,

Навек отмечена.

Окопы старые

Закрыты пашнями.

Осколки острые

Давно поржавели.

Но память полнится

Друзьями павшими,

И сны тревожные

Нас не оставили.

И сердцу видится

Доныне страшная,

Войной пробитая

Дорога торная.

И кровью алою —

Калина красная.

И горькой памятью —

Калина черная.

Калина красная

Дроздами склевана.

Калина черная

Растет — качается.

И память горькая,

Печаль суровая

Все не кончается,

Все не кончается…

Отвлекающий десант —

Двадцать девять краснофлотцев.

Отвлекающий десант…

Скоро, скоро кровь прольется!

Отвлекающий десант

С хрупкой маленькой подлодки.

Наливает лейтенант

По сто грамм казенной водки.

И ясна, понятна цель,

Невозможное — возможно:

Взять поселок Коктебель

И держаться — сколько можно.

Налететь, напасть, отвлечь —

Без подмоги, в непогоду.

И навеки в землю лечь.

В эту землю, в эту воду.

Отвлекающий десант.

Есть такой в морском уставе.

Отвлекающий десант —

Верный путь к посмертной славе.

…Болью полнится душа

На краю волны и суши;

Двадцать девять ППШ

Против сотни вражьих пушек!..

После всех побед и бед

Их припомнят и прославят.

Через тридцать долгих лет

Здесь им памятник поставят.

На воде растаял след…

Двадцать девять краснофлотцев!..

Через тридцать долгих лет

Лишь один сюда вернется.

Лишь один остался жив.

Плакал горькими слезами,

Две гвоздики положив

На холодный серый камень.