Парень посмотрел на него добрым взглядом и запоздало отметил:

— А вы все-таки работу проделали большую.

— Работали, — не глядя на него, ответил Манос.

С этого дня Манос опять руководил только своими деревенцами, на маленьком участке болота. Он немного притих. Поговаривал о том, что пора бы дать ему смену, а то вон в колхозе надо устанавливать льномялку: без него там провозятся, да еще сумеют ли наладить! Но работать продолжал он по-прежнему честно и не переставал заботиться о людях. Перед сном всегда обращался к подчиненным.

— Какие ко мне будут вопросы?

Если вопросов не было, кликал Розку и шел к сторонке спать. Розка ложилась поблизости и всю ночь сторожила.

Однажды после обращения Маноса Онисим сказал:

— Я хочу спросить. Только не у тебя.

Манос повернулся к нему, несколько обиженный, и вытянул длинную шею.

— Бабы, — сказал Онисим, — ну-ка, сознавайтесь, которая на Шумиху за ягодами ходила?

Женщины переглянулись, и Мурышиха ответила:

— Все ходили.

— Правильно, все, — повторил Онисим. — Стало быть, и огонь все вместе жгли?

— Нет, огонь мы не разводили.

— Может быть, они и правы, — вмешался Шмотяков. — Кто-нибудь другой…

У Гришки, сидевшего в стороне, захватило дыхание. Вдруг Шмотяков расскажет о том, как они чуть было не стали виновниками пожара!

Шмотяков сделал паузу.

— Кто-то прошел чужой. Кто? Ищи ветра в поле. Виноваты все мы. Надо лучше беречь лес.

— Верно, — сказал Онисим. — Какой-то прохвост, не подумавши, бросил спичку.

Онисиму плохо спалось. Он долго сидел на пороге. Ночь была лунная. На другом берегу озера белела песчаная коса. В тишине что-то плескалось на озере. Онисим тихонько пробрался к берегу и посмотрел из-за кустов.

У самой воды сидел Шмотяков и старательно мыл сапоги.

«Что за чудо? — подумал Онисим. — Как будто на это дня нет. А то дал бы двугривенный бабам, они бы тебе начистили…»

— Андрей Петрович!

Шмотяков вздрогнул, быстро обернулся к старику.

— Вы что это ночью выдумали?

— Днем некогда.

Онисим ничего не сказал. Правда, Шмотяков уходил на работу очень рано и возвращался в потемках. На вчерашний день опять ночевал где-то под елкой.

Онисим наломал сухих сучков, отодрал от березы скалинку, положил все это на огнище и поджег. Костер разгорелся сразу.

— Видишь, — сказал Онисим. — И ночью нет влаги. Как тут потушишь?

И вздохнул.

Утром Онисим присматривался к Шмотякову. Тот выглядел необыкновенно бодро. Он был чисто побрит, в новенькой синей рубашке.

«Хочет щегольнуть перед нашими девками, — подумал Онисим. (Мурышиха теперь что-то к нему не подходила, и он на нее не смотрел). — Недаром сапоги-то начищал».

Шмотяков выходит из шалаша с фотоаппаратом. В кругу женщин — радостное оживление.

— Ой, матушки, скоро уезжает, хочет нас на память снять, — шепчет Устинья подругам.

Александра молчит, как будто ничего не замечает.

Манос помогает Шмотякову.

— Становись по ранжиру! — командует он.

Женщины никак не наладят порядок. Манос кладет впереди них длинную жердь, и тогда они выравниваются, касаясь носками жерди.

— Голову прямо! — кричит Манос. — Не мигать!

Сам он встает в средину и вытягивает руки по швам.

Шмотяков, смеясь, фотографирует. Поправляя что-то у аппарата, он выходит вперед и повертывается к группе спиной. Онисим смотрит на его ноги и на голенище левого сапога видит белое пятно. Как бы рассматривая аппарат, Онисим подходит ближе. Да, это белая глина, а не известь. Теперь никаких сомнений нет. Откуда она у него?

Онисим молчаливо провожает Маноса с отрядом. Когда на полянке становится пусто, он находит в избе клочок бумаги и крупно пишет на нем: «Принесите хлеба».

Эту записку он привязывает на шею собаке, отходит с ней подальше на тропу и гонит ее от себя. Найда, удивленная и обиженная, отбегает за деревья и снова возвращается к нему. Тогда Онисим делает строгое лицо и начинает хлестать ее кушаком. Собака бежит от него, припадая к земле и постоянно оглядываясь.

— Пошла! Пошла! — грозно кричит Онисим. — Вот ужо я тебе. — И топает ногами.

Найда скрывается за поворотом. Подождав немного, он подходит к повороту и выглядывает из-за елки: на тропе никого нет.

Лицо Онисима сразу становится добрым.

Шмотяков стоит на берегу озера и пьет из кружки чай.

— Куда сегодня, Андрей Петрович? — спрашивает Онисим.

— Опять к Трифоновой курье.

— Так, так. А мне что-то нездоровится, решил отдохнуть.

Шмотяков накидывает на плечи тужурку, берет ружье и уходит.

С осторожностью, накопленной десятилетиями, Онисим следует за ним: бесшумно двигается от дерева к дереву, вытягивается за стволами, замирает с поднятой ногой, не дышит. По сапогам шуршит брусничник, иногда хрустнет раздавленная шишка, но земля, плотно закрытая мхами, не гудит.

Шмотяков идет не спеша, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Он проходит Авдееву сырь, попадает на Гордину дорогу. Здесь он сворачивает в сторону, снимает с плеча ружье и осматривает вершины. Никого нет. Совсем низко на елке ворочается сойка, Шмотяков поднимает ружье и в упор стреляет в нее. Сойка разорвана на части. В воздухе кружится несколько голубеньких перьев. Подождав, пока они упадут на землю, Шмотяков повертывается и идет в глубину леса.

Онисим следит за ним злыми глазами. Река с Трифоновой курьей остается позади. Старый выломок. На выворотнях растет малина. Листья осыпались, перезревшие ягоды висят, как бы ни к чему не прикасаясь. В желтой траве совсем голые кисти красной костяники. Шмотяков быстро, на ходу, срывает ягоды.

Онисим обходит выломок стороной, все время не теряя Шмотякова из виду. За выломком начинается низина. Высокая побуревшая трава во многих местах примята ногами. Лес тут редкий. Кое-где лежат обросшие мохом колодины. Онисим ползет от колодины к колодине, от кочки к кочке. Да, полувековой опыт охоты на крупного зверя сейчас очень кстати.

Иногда Онисим теряет Шмотякова из виду. Приподнявшись, он выглядывает из травы. Шмотяков стоит, прислушивается. Потом начинает шагать без всякой опаски.

Онисим ползет быстрее: «А во мне еще есть силенки, — с волнением думает он. — Это под стать молодому…» И с любовью осматривает лес, траву, огромный диск солнца, поднимающегося над вершинами.

Низина кончается. На холме сосны с розовыми стволами. Над вершинами тонкий синий дымок. Под деревьями желтая полоска, тропа. Онисим слышит похрустывание песка под ногами Шмотякова. Теперь можно за ним не ходить: это Нименьгская дорога, он направляется туда.

Онисим возвращается к выломку, выходит на тропу и шагает по ней, задумавшись. Впереди слышится гудение земли под ногами. Лавер. Идет навстречу. Онисим сворачивает в сторону и торопливо уходит дальше от тропы, чтобы не налететь на его собаку.

Прошлый год, встретившись вот так, лоб на лоб, они остановились бы на тропе, и Онисим полез бы за табакеркой. «Зачем это он ходит в Нименьгу, когда там вовсе нет крысы?» — «Ученый человек. Мало ли. Вон у него книг-то сколько…» — «Ученый-то ученый, а все-таки…» Молчание. Ничего не решив, они на второй день все-таки встретились бы снова: «Не поймешь. Вроде какой-то кочующий. Жил во всех больших городах!» — «Да, теперь ездят…» — «Ездят… Пускают таких в леса…» Оба ревниво осматривали бы сосны.

…Гроза выскакивает из-за дерева и бросается к нему. Большая, широкогрудая, с веселыми желтыми глазами, она подпрыгивает, лижет его в лицо, его руки, потом падает на землю и катается, все время не спуская с него плутовато-веселого взгляда.

Он стоит не двигаясь и чувствует, что Гроза вовсе не была ему ненавистна, он не любил и не любит только ее хозяина; и что вот сейчас, глядя на нее, валяющуюся под ногами, как делает это Гроза всегда, когда долго его не видит, он просто уважает ее. В ней даже есть что-то неуловимо напоминающее Лыска.

Он наклоняется к Грозе, грубовато-ласково гладит ее и ворчит: