Шмотяков сидел у костра и пек рыжики, густо посыпав их солью. «Что он делает дни? Ему даже поесть как следует некогда?..» — подумал Гришка.

Александра устроилась поблизости в свете костра. Гришка хорошо видел ее лицо. Глаза Мурышихи сияли.

— Ну, как муженек? — не глядя на нее, спросил Шмотяков.

— Вы опять за то? Все наши бабы смеются: «Уж у тебя чего-нибудь с вологодским есть». — «Да что такое, скажите? А то мне нехорошо, я человек занятой, муж узнает, куда глаза деть?» — «Да, — говорят, — твой Гаврюша уж знает, как этот у тебя о нем расспрашивал, как вы с ним толкуете глазки в глазки». — «Бабы! Да когда, что вы?» — «Ой, от нас не скроешь. Тебе только болтать с кем попадется. А отойдешь — просмеешь и вологодского. К тебе, лошади, ничего не льнет…»

Александра смеялась. Шмотяков в сильном смущении теребил траву. Прутик перегорел, и гриб упал в костер.

— Что тебе, мое словечко не понравилось? — лукаво спросила Александра и чуть придвинулась к шалашу.

Гришка попробовал курок. Пружина очень упруга и всегда издает сильный треск. Надо было влить масла…

— Ты бы зашла сюда, — сказал Шмотяков, указывая внутрь шалаша.

— А я тебя боюсь…

— Чем же я страшен?

Шмотяков приподнялся и схватил ее за руку.

Александра прошептала:

— Что ты, разве можно при огне!..

Шмотяков отпустил ее, взял котелок и пошел на озеро. Александра поднялась и хотела уйти. Тогда Шмотяков опять схватил ее. Так повторялось несколько раз. Наконец Александра сказала:

— С тобой устанешь… — И села к самому шалашу.

Осмотревшись по сторонам, Шмотяков снова потянулся к ней.

Гришка взвел курок. Ему хорошо была видна спина Шмотякова. Неуклюже согнувшийся, в широких сапогах, взлохмаченный, Шмотяков был похож на медведя.

Гришка услышал голос Александры:

— Ты рукам воли не давай!..

Курок чуть не вырвался из-под пальца Гришки. Он снова оттянул его до отказа и приник к самой земле. Вдруг Александра подняла руку и изо всех сил ударила Шмотякова по лицу. Шмотяков отскочил от нее. Из носа у него потекла кровь. Он достал носовой платок.

Александра сидела на земле и громко смеялась.

В это время рядом с шалашом в кустах раздался невероятный грохот. Сноп пламени вылетел как бы из земли и врезался в куст чуть поправее Шмотякова. Листья затрещали и свернулись в трубочку. Затем послышалась возня, шуршание кустов, поспешный топот ног, и все стихло.

От неожиданности Шмотяков опустился на землю и сидел, открыв рот. Кровь стекала по его бороде.

Злой и мрачный, появился Онисим.

— У тебя все шуточки! — крикнул он на Александру.

Александра быстро встала и ушла.

Шмотяков шел от озера. Ничего ему не сказав, Онисим посмотрел на Гришку, молчаливо стоявшего в отдалении на берегу.

— Дубина, иди-ка сюда!

Гришка покорно пошел за ним. Онисим впустил парня к себе в избушку и закрыл за ним дверь. Не поднимая головы, Гришка сидел на нарах.

Каменка постреливала углями. Было дымно и жарко.

— Ты что хотел сделать? — строго спросил Онисим.

— Нечаянно, — не поднимая головы, ответил Гришка.

— А зачем в кусты залез?

Гришка молчал.

— Шутить довольно! — крикнул Онисим. — Что делается кругом! Вся земля горит. Надо войти в разум. Вы кто такие? Зачем сюда пришли? Андрей Петрович вам не указ. У него не горит: он сегодня здесь, завтра там. А ты дурак!

— Он нехороший, — сказал Гришка.

Онисим вдруг смягчился и спросил вполголоса:

— Ты что-нибудь знаешь?

— Знаю.

— Вот что! Черт их разберет. Приезжают только чужих баб смущать.

Гришка рано ушел в лес и в этот день принес глухаря.

— Вот так! — удивился Онисим. — Ты стал кое-что кумекать.

Весь вечер был он с Гришкой ласков, рассказывал ему случай из своей охотничьей жизни:

— Вот тоже вроде тебя иду. Собака лает. Лает глухо и редко, с визгом. Значит, занята работой: гребет землю лапами, рвет коренья зубами. В голосе обида: зверь укрылся и взять его нельзя.

Шмотяков стоял у костра и тоже слушал.

— Земляной зверь, думается, и на Кавказе такой же? — спросил у него Онисим. — Охотиться на него трудно…

— Да-а-а… — чувствуя его насмешку, — протянул Шмотяков.

На другой день Гришка принес трех белок.

— Хорошо, — сказал Онисим, посмотрел на лохматую Гришкину Зорьку и улыбнулся.

Собака была неуклюжа, смешна, неопределенной окраски: рыжее с серым. Лапы у нее были кривые, спина коротенькая.

Зорька сидела перед костром на задних лапах и, стоило сделать в ее сторону движение, стучала хвостом.

Онисим посмотрел на нее сбоку. Голова у Зорьки была совсем, как у Лыска: маленькая, длинномордая. Только Лыско был длиннее и грудью шире.

— Значит, идет в лесу хорошо?

— Да, идет! Трех-четырех каждый день поддает. Только я не могу подойти, еще не научился. На земляного зверя идет. Как вчера ты рассказывал, она на Шумихе визжала и землю рыла.

— Не нашел?

— Нет, не могла выгнать.

Онисим сидел на пороге избы, задумавшись.

— Завтра пойдем.

— Пойдем, — радостно согласился Гришка.

Утром они отправляются вместе и находят куницу. Куница успевает забежать в елку и идет по вершинам. Они спешат за собаками через густые заросли ельника. Собаки уходят все дальше и дальше. Гришка прибавляет шагу. Онисим, ослабев, садится на пенек. Гришка бежит бегом. Вскоре становится не слышно ни его, ни собак.

Онисим сидит час, другой. Тихонько шумят вершины. Густые неровные тени двигаются на побуревшем папоротнике. Солнце за спиной то исчезает в сучьях, то появится снова. Удивительное дело, все еще по-летнему тепло, хотя лист уже наполовину облетел и потемнели травы. Часто в небе курлыкают журавли. И все горит и горит…

Вдали слышится выстрел. По силе заряда Онисим узнает выстрел Гришки и взволнованно поднимается. Вскоре слышится второй выстрел.

«Пошла, — хмурится Онисим. — Стреляй сколько хочешь…»

Проходит с час. Тихо. Онисим то поднимается, то снова сядет.

Впереди слышно посвистывание. Оглушительно трещат пересохшие сучья. Потом топот по гулкой земле. Онисим подает голос.

Гришка бежит к Онисиму бегом. В руках у него куница.

Онисим изумленно разводит руками.

— Будешь хорошо лесовать, — просто и уверенно говорит он Гришке.

В этот день Гришка уходит домой. Он несет десятка полтора беличьих шкурок, тетерку и куницу. Онисим знает, что все это парень понесет на виду через всю деревню, потом обойдет каждую избу и в сотый раз расскажет о своих удачах. Так было во время первых успехов у самого Онисима. Теперь он думает об этом и улыбается. Тогда, гляди, года через два пойдет Гришка по лесу, как настоящий охотник.

Манос со своими людьми расчистил на берегах болота просеки, обнажил на них грунт и по краям просек принялся рыть окопы.

— Как на войне, — с улыбкой говорил он. — А что ты думаешь, мы тоже от врага родину охраняем!

Всегда бодрый, подтянутый, он прохаживался среди своих людей, добродушно подшучивал, подбадривал особенно утомленных. В течение недели он спал по ночам три-четыре часа, но никому и виду не показывал; что хоть сколько-нибудь устал. Один раз Онисим видел, как Манос шел по тропе и на ходу дремал, натыкался на деревья, вскидывал голову и снова дремал.

Тихонько, с большой сердечностью Онисим сказал:

— Проня, ты бы прилег пока у меня на нарах, а то вернутся все и отдохнуть тебе не дадут. Иди, дверь закрой и поваляйся.

Манос пошел в избушку, лег и сразу так захрапел, что Розка, расположившаяся у порога, подпрыгнула и заурчала.

Двух парней, быстрых на ноги, Манос направил в сельсовет за новым подкреплением. Вместе с народом пришли с других пожаров два лесника и с ними мастер леса, совсем еще молодой, светловолосый парень. Узнав, что мастер леса прибыл для руководства работами, Манос с достоинством, сдержанно сказал: «Пожалуйста» и печально улыбнулся.