— Хорошо, я согласна. Но сначала ответь мне на один вопрос.

Аглая удивлённо посмотрела на Анну.

   — Мне скрывать нечего, на любой вопрос готова ответить.

   — Не пойму я никак, — сказала Анна, — кого же из них ты всё-таки любишь? Виктора — мужа моего венчанного или Андрея — моего жениха? Я, конечно, глупость спрашиваю, может, это даже очень пошло, но пока я не разберусь в этом вопросе, пойми, как я могу тебе довериться.

Соня, большого роста тощая девка тридцати лет, бежавшая из монастыря и преданная пригревшему её Бурсе, обладала очень острым слухом. Поэтому, наверное, Иван Кузьмич и представил её к девушкам. Заметив, что между Анной и Аглаей пошёл напряжённый разговор, Соня повернула голову, но не сделала и шагу вперёд, опасаясь спугнуть.

Андрей мой хозяин и равно с тем брат, — долетело до слуха Сони. — Это очень сложно объяснить. Мы вместе детьми играли, он мне образование дал, вместе в тайное общество пошли, вместе на парижских баррикадах бились.

   — Но ты любишь? Любишь его? — настаивала Анна.

Аглая ответила так тихо, что Соня, как ни старалась, не смогла уловить её слов:

   — Я люблю Виктора.

   — А он?

   — А он жизнь за меня отдаст.

   — За тебя или за хозяина?

Соня прислушивалась со всем напряжением, но улавливала лишь обрывки слов.

   — Он Ивану Бурсе предан совершенно, — грустно сказала Аглая. — Но, думаю, если перед ним такой выбор поставить, то у Виктора сердце разорвётся. Думаю, он шевельнуться не сможет, если ему нужно будет выбирать между мной и барином, думаю, он лучше себя убьёт. Впрочем, как и я, — совсем уже еле слышно закончила она. — Если заставят выбрать между жизнью Андрея и Виктора, одинаковые мы с ним холопы, и кровь нас соединила.

Стоя у окна своей спальни, Иван Кузьмич наблюдал за двумя фигурками в светлых шубках, медленно огибающими пруд. Две пушистые куколки на фоне гладкого снега.

   — Наверняка ведь побег затевают, — Бурса с удовольствием потёр ладони, — сговариваются.

Было холодно. Иван Кузьмич потянулся и дёрнул за шнур звонка.

«Тем приятней будет моё объявление, — подумал он со злорадством. — Может быть, я и дам вам убежать. Может быть я вообще вам обеим вольную подпишу. Только сначала вы должны будете мои условия исполнить, красавицы мои бриллиантовые».

Прошло три дня. Лёд на пруду окреп, на коньки ещё не встанешь — проломится, но тёмной воды под плёнкой уже не различить. Дороги хорошо засыпало снегом.

Желаю устроить себе весёлый сюрприз, Бурса велел Соньке во время прогулок близко к девушкам не подходить, дабы не спугнуть. А на её возражения, что издали при её Сонькиных ушах ни одного тайного слова барину не достанется, разрешил и не подслушивать.

   — Ты только смотри, когда они дорогу станут пробовать или к лошадям подбираться, смотри и каждый день докладывай.

Ещё через пару дней, убедившись что у девушек всё готово — они приготовили не только санки и лошадь, а даже провизии в дорогу себе припасли, — во время обеда Бурса объявил Анне, что просит её подняться к нему в кабинет.

   — Дело какое-то? — стараясь не выдать волнения, спросила Анна. — Или так, опять шутки Ваши?

   — Мельпомена зовёт, — довольным голосом отозвался Бурса. — А может и пошутить хочу. Это на какой вкус мерить будешь.

Кабинет Ивана Бурсы располагался слева от его спальни и удивительно напоминал кабинет Константина Эммануиловича. Те же тёмные закрытые шторы, тот же массивный стол, диванчик, книги, бронзовый раб, склонившийся над чернильницей, серебряный абажур лампы. Здесь даже в самые солнечные дни стояло несколько зажжённых свечей на столе, и комната будто плавала в вечной полутьме.

Анна Владиславовна вошла и сразу качнулась назад, с первого же момента поняв ужасную шутку, но Сонька, следующая за ней, преградила дорогу и закрыла дверь, сама оставшись в коридоре.

Иван Кузьмич сидел за столом и, подобно своему брату Константину, что-то писал. Анна поразилась, как он похож в эту минуту на Константина Эммануиловича, но не это оказалось главным. Главным было то, что рядом с диванчиком стояла Аглая. Платье на Аглае было расстёгнуто и приспущено так, что из отворотов тонкого голубого белья, как из нежных лепестков, показывалась обнажённая грудь девушки. Анна стояла, зажмурившись. Щёки её налились кровью стыда, а руки напряжённо сгибались вдоль тела.

   — Ах, вот и Вы, — прекращая писать и опуская перо, мягким голосом сказал Бурса. — Присаживайтесь, Анна Владиславовна, я Вас по делу, собственно, пригласил.

   — Что здесь происходит? — как могла спокойно, спросила Анна и повела головой в сторону Аглаи. — Что всё это значит?

   — Спектакль готовим, — Бурса откинулся в своём кресле и смотрел неподвижными глазами. — Последний фарсик завалился. Позор! Гибель театру! Господа даже спали в креслах от скуки. И решил я восстановить старую постановку. Будем представлять на сцене «Золотого осла», — он говорил спокойным тихим голосом, столь похожим на голос его брата. — Вы же, Анна Владиславовна, читали, вероятно, сочинение господина Апулея?

   — Хорошо, — сказала Анна и опустилась на диван. Аглая продолжала стоять. — Но зачем же… Зачем же девушку унижать?

   — Тут нет никакого унижения, — сказал Бурса. — Просто я должен был рассмотреть одну из предполагаемых актрис. Мельпомена, знаете, не терпит ошибок. Аглаша была ранена, и я просто обязан был лично убедиться, что рана уже достаточно затянулась, чтобы показать её обнажённой на сцене.

   — Мерзавец! — не сдержавшись, бросила Анна и вскочила на ноги. — Негодяй!

   — Конечно. Конечно мерзавец, конечно негодяй. Но поскольку вы обе мои законные рабы, а я хочу восстановить на моей сцене великолепный спектакль, то смею рассчитывать на ваши, девушки, послушание и разумность, — он взял со стола книгу и показал её издали Анне. — Я уверен, в вас обеих огромные актёрские таланты сокрыты.

   — Очень глупо, — сказала Аглая и резкими движениями натянула платье. — Насколько мне известно, — продолжала она, обращаясь к Бурсе, — Михаил Львович Растегаев хоть и проиграл меня прилюдно, но документов-то не подписал. Так что не раба я вам, и держите вы меня незаконно.

   — Ну коли не раба, так беглая, — вздохнул театрально Бурса, перелистывая большой том, даже издали Анна увидела надпись на корешке: Апулей «Золотой осёл». — Беглую я могу случайно и до смерти запороть. Кто же с меня спросит?

   — Нет меня в розыскных списках, — возразила Аглая. — Так что, выходит, украли вы меня. Вор Вы, Иван Кузьмич, как есть вор.

   — Может и вор. А может и нет. Может я тебя и отпущу, — Бурса поднялся на ноги, встал перед девушками, заложив руки за спину. — Да я решил, я тебя отпускаю. Мне чужая собственность не нужна. Лошадей дам. Уходи. Но только одна. Анна Владиславовна раба моя по закону — венчанная жена раба моего и моя раба, — он сделал длинную паузу, подышал и закончил: — Так что, ты уходишь?

Пуговицы на платье Аглаи располагались спереди и были очень мелкими в цвет ткани что не различишь их в полутьме. Девушка справилась с застёгиванием только на треть, когда вдруг решившись, сорвала с себя платье.

   — Я готова играть в вашем спектакле, — совершенно спокойным ледяным голосом сказала она. — Можете изучать своё плечо, но, кажется, рана уже затянулась, только шрам остался. Хочу сказать, что и на ноге у меня есть шрам. Он от французской пули.

   — Что ты такое говоришь? — возмутилась Анна, но Бурса её перебил:

   — Вы обе будете играть в «Золотом осле», — довольный закричал он. — Я уверен, эта постановка во много крат превзойдёт прошлую. Уверен, в ней будет столько чувства, столько любви, что и молодому Вертеру не приснится.

   — Я говорю, что у нас нет выхода, — будто и не услышав восторженные вопли негодяя, сказала Аглая. — Что мы против него можем ещё сделать? Ну скажи. Что?

   — Давай покончим с собой?

   — Нет, — возразила Аглая, — глупости всё это. Можно и большее унижение ради любви стерпеть.