— Жениться, что ли, собрался? — заинтересовалась я.

— Женитьба — шаг серьезный, — ответил мой острослов.

Директор, увидя Женю в таком ослепительном глянце, на всякий случай полез из-за стола и скрипя сапогами двинулся к нему боком, приглядываясь, как мальчишка к автомобилю незнакомой марки.

— А-а, это ты… — Григорий Иванович сторожко обошел Женю вокруг и даже пощупал наватиненное плечо его костюма. — Это где же таких молодцов теперь выпускают?

Женя не растерялся и сообщил где: все там же, откуда и сам директор родом. Это была правда: по случайности Женькин дедушка с директором оказались земляками, что хитрый Женька не преминул ввернуть. Но кроме того, Женьке директор чрезвычайно нравился, и он тоже чисто по-мальчишечьи хотел себя хоть как-то с ним связать.

(Что касается меня, то я всегда удивлялась, с какой поразительной серьезностью умные и строгие мужчины умеют относиться к пустякам и условностям. И как иной раз совершенные пустяки меняют всю суть дела. Именно поэтому бывает, что удачно сказанное пустозвоном слово вдруг возносит его над дельными людьми, — и вот уже пошел балаболка возглавлять и разваливать схваченную не по себе работу. Но Женя, видимо, уже тогда сообразил, что вовсе не следует пренебрегать таким явлением, отдавая его на откуп краснобаям. И хоть сам отнюдь не был балаболкой, на всякий случай помаслил кашу, памятуя, что ее этим не испортишь.)

Но Григорий Иванович помрачнел. Директор оказался из другого теста. Той выпечки, секрет которой потихоньку деформируется разными технологическими усовершенствованиями. Вот, глядишь, раньше буханку мазали сверху яйцом, а теперь поливают жидким крахмалом — корочка вроде блестит так же, а обходится дешевле… Раньше на дубовом листе пекли для аромата, а нынче на алюминиевой бляхе; аромат не тот, зато поточный метод, быстрее и больше…

Григорий Иванович был из людей, не поддающихся девальвации. Он отошел от Жени, насупился, спросил:

— Ты что же, хочешь дело повернуть, вроде мы земляки?

— Не без этого, — признался Женя.

— А я вот тебе работу собираюсь подсунуть потруднее.

— Где? — быстро спросил Женя.

— В цехе кинескопов. Заместителем начальника.

Женя молчал, медленно наливаясь восторгом. Цех кинескопов считался ведущим на заводе. А кто не знает, что значит работать на ведущем производстве? Но там электроника, оптика, химические покрытия, сборка — сложнейшее дело! Это тебе не стекольный цех, который, по сути на положении подсобного. Готовит лишь оболочки для этой «начинки», и вся песня. Эх, вот это предложение…

— Григорий Иванович, — наконец выдавил Женя. — Но вы знаете, кто я? Я ведь стекольщик. Мечтал, правда, когда-то именно на этот факультет. Но не вышло. Так что не тот я специалист, который туда нужен. К сожалению.

— Что, уж так для тебя сложно?

— Не в этом дело. Ну, скажем, возьмусь я, и придется мне еще самому подучиться, а цеху-то когда ждать, пока я образуюсь? Там уже сегодня мыши пищат. Работник туда нужен! А я с жадности кресло займу. Совсем цеху хана получится. Нет, нечестно это с моей стороны будет, хоть очень хочется.

Григорий Иванович стоял, задумчиво потягивая двумя пальцами нос. Эта смешная привычка появилась у него недавно. Он сам не заметил, как привязался к нему глупый и беспомощный жест. Спохватившись, директор вернулся за стол, сел в деревянное жесткое кресло, и вид у него сделался строго официальный.

— Так, — он открыл папку, пробормотал: — Не люблю я этой писанины, но… чего тут наворотили… вот видишь, ты член комитета комсомола. Тебе сколько?

— Двадцать пять.

— Кого выдвигают, мальчишка совсем… Да ты садись, иль брюки боишься замять?

Женя сел. Сердитая грусть томила его, пятнами досады выползла на щеки. Вот когда приходится расплачиваться за перестраховку какого-то чинуши, закрывшего ему дорогу еще в институте! Во имя какой пользы, спрашивается, какой необходимости и смысла, хотя бы оправданного временем? Ведь полная бессмыслица. А вот Женя сегодня не может того, что смог бы и что действительно нужно и полезно было бы заводу.

— Ой, мама родная, — вздохнул директор. — Если бы ты знал, Евгений, как много у меня забот. Как трудно подобрать человека на место, чтобы они подходили друг к дружке. Человек и его место, это такая проблема. На своем месте человек расцветает, крепнет. А окажись на чужом — так от него и место захиреет. Как мертвое дерево: если не срубить, стоит и землю кругом портит. Вот почему так не хочется ошибаться.

Он поднял от бумаг голову, прищурился и неожиданно улыбнулся:

— Вот будешь директором, поймешь…

Женю назначили заместителем начальника цеха кинескопов. Его задачу Григорий Иванович сразу же определил четко: навести порядок с оборудованием. Только что внедрили в производство кинескоп с прямоугольным экраном. Цех был насыщен новой техникой, которую надо было приручать. Необъезженная техника, как известно, любит капризничать и требовать всяческой заботы. Особенной строптивостью отличалось главное новшество — автоматическая поточная линия откачки кинескопов. На заводе довольно метко прозвали ее «железной дорогой», потому что кинескопы ехали в своих гнездышках-постах по рельсам, а многочисленные насосы «по дороге» подключались к ним и качали, качали из них воздух и газы, создавая внутри стеклянных оболочек вакуум. «Дорога» барахлила, кинескопы на ней то и дело «дохли», теряя яркость и четкость изображения.

Одним словом, в цехе требовалось быстро и надежно подтянуть механическую часть.

В первые же дни после Жениного назначения обнаружилось, что нашей счастливой семейной жизни пришел конец. Я со своим мужем вроде бы развелась. А мое место при Жене заняла «железная дорога».

Догадаться, что такая замена произошла, мне помог телефонный звонок, донесшийся из коридора нашей квартиры часика в два ночи. Переговоры вел сосед Шварц, которому посчастливилось успеть в коридор и снять трубку раньше Жени.

— Что такое? Говорите же, говорите! — вопрошал покровитель домашних животных, стоя у телефона в новехоньком зимнем пальто с поднятым цигейковым воротником, но тем не менее в кальсонах. — Я вас не понимаю. Она дохнет? Кто она, объясните подробнее. «Дорога»? Странная кличка…

Женя пытался пробиться к трубке, но неудачно. Кошка, тершаяся у ног обожаемого Шварца, самоотверженно ударила Женю лапой. И потом еще долго отряхивала ее и дезинфицировала себя языком.

— Ах, говорите, железная? Железная дорога не может дохнуть, — безапелляционно заявлял тем временем сосед. — Она не живая. А вам не следует напиваться, дорогой товарищ. А ваш собутыльник здесь не прописан.

Он с торжеством положил трубку.

— Ладно. Ладно, — бормотал в ярости Женя, натягивая свитер. — Я лучше поеду туда сам. А то больно хочется придушить этого кошкиного благодетеля. Лучше уж подамся на завод.

Когда дверь за моим мужем захлопнулась, я принялась соображать, какие опасности грозят пешеходу в ночном городе, где давно угомонился транспорт и даже таксисты видят, наверное, второй сон. Меня утешала Ангелина Степановна, причем весьма странным способом:

— Сергей Образцов, этот великий кукольник, по-моему, ошибается, — говорила она, снизив голос и круглыми глазами поглядывая в направлении комнаты соседа. — Я не согласна с его утверждением, что любовь к домашним животным облагораживает человека. По-моему, человек и тут остается царем природы: домашние животные теряют всякую привлекательность, попав в руки неблагородного человека. Вот, например, собаки. Хозяин — хам, и собака гадит на тротуар. Да, да, да. Эх, мир был бы идеален, если бы человек обретал благородные качества характера так же легко как он заводит собаку.

Мы не легли спать и пили чай в ожидании Жени, но он не вернулся домой до утра. Перебрав за ночь все варианты уличных трагедий, я с первым поездом метро прибыла на завод.

Цех кинескопов помещался в главном корпусе, в так называемом надстроенном этаже.

Так удалось провести реконструкцию, в результате которой на заводе появился новый цех кинескопов.