И вот пятеро неподвижно застыли на огневом рубеже. Никто их не назначал, они вызвались стрелять добровольно, словно желая показать остальным, как надо действовать в сложных условиях.

Мне было приятно смотреть на них, но тут я перевел взгляд на солдат роты, которые остались позади огневого рубежа.

Весь вид Белы Лазара, казалось, говорил о том, что на него мне лучше не рассчитывать. «Где уж мне. Я еще не дорос до передовиков. Разве что позже… Вы уж на меня не сердитесь. Я, конечно, стараюсь, но у меня не получается. Хочу, но…»

Несколько солдат, заметив, что я за ними наблюдаю, отвернулись и стали заниматься наводкой, лишь бы только избежать моего взгляда.

Я старался поймать взгляд Белы Шурани. Учился он неплохо и слыл одним из самых активных комсомольцев в роте. Он всегда выступал на всех собраниях, обо всех и всем старался высказать свое мнение. Он больше всех критиковал Герьена, а позже — Юхаса. Он часто говорил о примерности, а теперь вот стоял, низко опустив голову. На него смотрел не только я, но и другие солдаты, ожидая, что же он будет делать. А он не шевелился.

Тем временем к Балатони подошел еще один: это был ефрейтор Токоди. Он не комсомолец, но с Балатони у него хорошие отношения. Они постоянно соревнуются друг с другом и держатся примерно на одном уровне. Шурани же продолжал стоять на своем месте и вздрогнул, когда Балатони крикнул ему:

— Шурани! Чего ты там стоишь? Иди сюда!

И только тогда Бела медленным шагом пошел к Балатони. От его активности, воодушевления, с которым он выступал на собраниях, не осталось и следа. Когда он подошел к шеренге первой смены, Юхас и Токоди посторонились, давая ему место.

— Не волнуйся, все будет в порядке! — шепнул ему Юхас.

Я невольно подумал о том, какой странной порой бывает жизнь. Живешь среди людей и в повседневности не знаешь, собственно, кто из них на что способен. Вот взять, к примеру, Балатони и Варо. Я нисколько не удивился тому, что они вызвались стрелять первыми, показать пример другим солдатам: один из них — коммунист, другой — комсомолец. На кого же мне, командиру, рассчитывать, если не на них?

Мне было приятно видеть в числе добровольцев Юхаса, а ведь его-то как раз и не хотели принимать в комсомол. А Токоди и Герьен? Разве им не место в комсомоле? Тогда почему же их не принять? Чего ждать? Они и так идут в первых рядах.

Что я могу сказать о результатах стрельб? Разумеется, блестящих результатов мы не добились. Правда, смена Балатони отстрелялась на «хорошо» и «отлично». Большинство солдат-новичков выглядели неважно, хотя в целом рота все же получила «удовлетворительно». Но дело в данном случае совсем не в оценке. Эти стрельбы показали нечто большее.

ИСПЫТАНИЕ ТЕРПЕНИЯ

Ежедневно поздно вечером офицеры, как правило, беседовали с младшими командирами, помогали им подготовиться к занятиям на следующий день, делились впечатлениями о солдатах.

Иногда и мне удавалось выбрать время, чтобы поговорить с командирами отделений. Эти беседы многое давали и мне и им. Время шло, солдаты овладевали военным мастерством, но нерешенных вопросов всегда хватало.

Вместе с офицерами и сержантами мы пытались найти способ помочь Вранеку преодолеть страх и заставить Сиксаи наконец понять, что о боевых и транспортных машинах должны заботиться не только их водители, но и весь личный состав роты.

Вот какой разговор получился у нас вечером в пятницу. Я завел речь о ходе соцсоревнования и по очереди спрашивал у командиров отделений, как у них идут дела.

Некоторые дипломатично отмалчивались.

— У меня с физподготовкой не ладят солдаты! — первым признался один из командиров отделений.

— Вот сказал новость! — усмехнулся Токоди. — Думаешь, у нас лучше?.. Солдаты, как сосиски, болтаются на турнике. Я их всегда подстраховываю, а то начнут выполнять упражнение и сыплются с перекладины на землю, как сонные мухи.

— В этом нет ничего удивительного. Большинство их впервые в жизни видит гимнастические снаряды, — заметил я. — А вам бы нужно расшевелить солдат, чтобы у них появился интерес к гимнастике.

— У меня дело немного сдвинулось с места, — сказал Герьен. — Медленно, правда, но сдвинулось… К маю, может, и добьемся положительных результатов.

— А если не добьешься? — хихикнул Токоди.

— Не беспокойся! Было бы желание…

— Да сила, да сноровка, — не отступался Токоди.

— Ты, конечно, прав: в гимнастике и сила, и сноровка играют известную роль. Вспомни, каким в роту пришел Юхас. Его ветер и тот качал. А теперь он обогнал даже Шуйока. Помню, привел я как-то отделение в спортзал. Подошел к пудовой гире и сказал: «Вот сейчас и померимся силами. Интересно, кто из нас сколько раз поднимет эту гирю? Как командир, начну я сам». «А потом я», — вызвался Задори.

— При счете «пятьдесят» бросило меня в пот, но я решил продолжать, — рассказывал Герьен. — Выжал еще десять раз. Но, честно говоря, так выбился из сил, что даже сказать ничего не смог, а только махнул Задори рукой: продолжай, мол, ты.

Задори взял гирю и начал поднимать ее.

«Восемнадцать… девятнадцать… двадцать… — громко считал Миклоши. — Поднажми, Имре, — подбадривал он Задори. Он желал победы товарищу не потому, что имел на меня зуб, а просто потому, что оба они были новички. — Двадцать пять… двадцать шесть…»

Задори вспотел. Я видел, что он уже выдохся. Миклоши стал считать медленнее. «Осторожно, дружище, а то как бы не пришлось нижнее белье менять», — тихо съязвил Шевелла, и все засмеялись. Задори с трудом поднял гирю еще раз и бросил ее на землю.

«Всего только тридцать!» — возвестил Миклоши. «Если бы вы не смеялись, я бы еще выжал», — буркнул Задори. «Кишка у тебя тонка, вот что», — снова вмешался Шевелла.

«Ну хорошо, если бы мы не смеялись, сколько бы ты еще выжал?» — спросил кто-то из солдат. «Ну, пожалуй, раз пять», — ответил, подумав, Задори. «Значит, в общей сложности было бы тридцать пять, — сказал я. — Ну, подходи следующий».

Коромпаи выжал гирю двадцать раз. Шевелла поднял ее тридцать семь раз. Миклоши капитулировал на семнадцати. Юхас поднял гирю всего лишь пять раз.

«Вот почему вы и на турнике не можете подтянуться», — сказал я ему. Через два дня я был дежурным по роте. Иду по казарме, порядок проверяю. Смотрю, у тумбочки Юхаса стоит гиря. Сначала я хотел заставить его отнести гирю на место, но передумал. Через несколько недель результат был налицо: Юхас хотя и не без ошибок, но уже выполнял упражнение на турнике.

Однажды подошел ко мне Задори и сказал: «Товарищ ефрейтор, не хотите со мной посоревноваться в поднятии гири?» «Гири?!» — удивился я. «Да, гири». — «Пожалуйста, зови ребят!»

Через две минуты все наше отделение уже стояло во дворе.

«Начинай!» — сказал я Задори. «Нет, сначала вы, товарищ ефрейтор», — попросил он. «Ладно, не возражаю», — сказал я и взял гирю. Дело было вскоре после обеда. Выжал я ее только пятьдесят раз.

Пришла очередь Задори. Вид у него важный, уверенный. Все смотрят на него, подбадривают. Выжал он гирю сорок два раза и бросил со словами: «Вчера я дошел до пятидесяти шести». «Ага, выходит, ты потихоньку тренировался?» — спросил я с наигранной обидой. Солдаты засмеялись.

Шевелла выжал на этот раз сорок, Юхас — восемнадцать раз…

— Выходит, что скоро Задори тебя обгонит, — заметил Балатони.

— Рано или поздно, конечно, обгонит, так как я по сравнению с ним цыпленок, — согласился Герьен. — Но к тому времени, как он меня обгонит, все отделение будет успевать по гимнастике.

— Слышали, товарищ Токоди? — сказал я командиру отделения. — Нечто подобное нужно бы и вам организовать.

— Правда…

Стало тихо. Я ждал продолжения разговора.

— Закуривайте, товарищи, — предложил я, чтобы сделать обстановку менее официальной.

— Товарищ капитан, я вам раньше не говорил об этом, а сейчас скажу, — начал Токоди. — Прежде чем дежурный в тот раз увидел рядового Надя плачущим в умывальнике, я нашел у него патроны.