На следующий день после первого воздушного боя вновь сигнал тревоги поднял нас в небо, стрела на земле указывала в направлении того же района. Похоже, «хейнкели» и «фиаты» специально поджидали. Они как-то даже охотно развернулись в нашу сторону. Я быстро подсчитал — опять больше чем нас. Сегодня чувствую себя увереннее — побили мы их вчера! Да и каждый поразмыслил над вчерашним, в голове цепко засело: держаться друг друга, подстраховывать, навязывать бой на вертикалях.

И вновь началось… Четыре «хейнкеля» распрощались с небом навеки. Задымил и наш. Вот летчик вываливается из кабины, вот отдаляется от своей машины, за ним тянется бесформенная масса парашюта, наполняется воздухом и… плывет в сторону от летчика. А его живое тело понеслось в бездну, к земле.

Смерть всегда, говорят, нелепа, но такая…

Молчаливо сошлись после боя, присели на землю под деревьями. Погиб замечательный наш товарищ, Ковтун.

Стали вспоминать. Не любил Костя всего стесняющего движения застегнутых на шее пуговиц, затянутого ремня, галстука переносить не мог. Может, это и подвело его? Может, не застегнул нагрудный карабин, когда сел в кабину, чтобы парашютные ремни не мешали? Скорее всего, так и было.

6 ноября был третий по счету воздушный бой. На сей раз над самим Мадридом в критический для юрода и всей республики день.

… Привычно завопили сирены. Люди шарахнулись с улиц. Тысячи беженцев втиснулись в подъезды, прижались к стенам. С запада наползала армада фашистских бомбардировщиков. «Юнкерсы» шли тяжело, над ними висели истребители.

Город был беззащитен. Вот уже много-много дней он стоял раскрытый, словно приговоренный к расстрелу со связанными руками.

Первые бомбы загрохотали в парке Каса дель Кампо, по краю которого проходила линия обороны. Следующая серия рванула в центре…

И вдруг — на земле это скорее почувствовали, чем поняли, — что-то произошло. К мерному рокоту безнаказанных «юнкерсов», неспешно делающих свою варварскую работу, примешался еще какой-то звук — натянутый, звенящий, торопливый. В массу черных стервятников вонзились новые, неизвестные раньше двукрылые самолетики. Бомбы перестали рваться, а над городом в поднебесье поднялась трескучая пальба пулеметов.

Такого еще никогда не было. Любопытство сильнее предосторожности. Горожане стали выглядывать из окон, выбегать из подъездов на улицы. Осмелев и приободрившись, тысячи людей по всему городу стояли, задрав головы к небу. Еще бы, там такое творилось!

Маленькие, юркие, проворные крылатые машины дерзко и смело набрасывались на ненавистные франкистские самолеты.

Бомбардировщики поспешно исчезли. Но бой продолжался уже между истребителями. Небо, казалось, стонало от надсадного гула моторов. Во все стороны неслись огненные брызги очередей. Самолеты, те и другие, метались вправо и влево, низвергались вдруг вниз или стремительно забирались под самые облака. Вот один, будто натолкнувшись на невидимую преграду, перевернулся на спину и штопором пошел к земле. Вот второй, распустив черный шлейф дыма, резко стал терять высоту. Третий… Шестой…

Это невероятно! Девять фашистов на глазах всего Мадрида получили по заслугам. Девять. А маленькие самолеты — такие великолепные маленькие самолеты! — не потеряли ни одного. Вот они, упруго покачивая крыльями, словно успокаивая себя после потасовки, сходятся в строй и гордо проносятся над городом по кругу, летят, наклонясь, показывая свои республиканские знаки.

— Наши! — шумят улицы. — Ура! Наши! У самолетов передняя часть как бы чуть вздернута. И кто-то восторженно закричал:

— Чатос! Курносые!

— Чатос!.. Чатос! — разносится повсюду, как эхо.

И в этих возгласах — надежда и уверенность. Женщины плакали, молились, благословляли своих спасителей. Мужчины возбужденно закуривали, радостно обсуждая такое небывалое событие.

— Курносенькие!..

— Это советские, — высказывает кто-то догадку. — Я уже видел танки из России…

— Вива Русия!

— Вива!

Саша-переводчик, прибыв на наш аэродром, возбужденно рассказывал нам о том, как реагировал Мадрид, и мы были растроганы, взволнованы этим событием.

Через много лет мы с таким же волнением прочитаем строку Долорес Ибаррури: «Описать этот момент невозможно. Единодушный крик радости, благодарности, облегчения, вырвавшийся из тысяч сердец, поднимается с земли к небу, приветствует и сопровождает появление в небе нашей родины первых советских самолетов, бдительных часовых, преграждающих дорогу врагу.

Это советские самолеты! Наши! Наши!

В один миг далекая страна социализма настолько приблизилась к сердцам наших бойцов, наших женщин, наших мужчин, что кажется, нет больше гор, границ…

Охватившее всех чувство близости с Советской страной, лучшие сыны которой, приняв участие в нашей борьбе, проявили подлинный героизм и пролили на испанской земле свою кровь, во много раз усилило боеспособность и сплоченность республиканских сил».

О Мадрид тридцать шестого года! Дни и ночи слились в единое время борьбы. Нам, «испанцам», и сейчас слышится могучая поступь республиканских отрядов по брусчатке мостовых… Шаги приближаются, звучат громче. Вот кто-то затянул «Интернационал». Его подхватили, он призывно, словно набат, загремел в гулких, темных коридорах улиц. Идут рабочие Испании. И вот-вот, закончив формирование, подоспеют колонны первых интербригад. И в первых шеренгах — коммунисты.

… Как медленно она тянется, эта самая длинная ночь с 6 на 7 ноября. В нашей казарме слышатся шаги. Они затихают где-то в дальних комнатах первого этажа и вновь оживают на крыльце.

— Альто! — встречает их обеспокоенный окрик.

— Свои, — негромко откликается Рычагов.

Далеко отсюда страна, которую ты называешь с большой буквы Родиной, готовится к иному событию. На Красной площади выстроились войска, радостные и возбужденные, собираются рабочие в заводские колонны. Повсюду — алые флаги, радостные, счастливые лица… Утром в наше общежитие пришел капитан Пражевальский, комиссар эскадрильи.

— Друзья! Поздравляю вас с праздником Великого Октября!

Слова привычные, но капитан заметно взволнован, его настроение передается нам.

— Вы уже знаете, — продолжает он, — что именно сегодня Франко назначил своим войскам взять Мадрид. Этим он намерен омрачить всемирный праздник революции. Сегодня, может быть, решается самое главное. Мы — коммунисты, мы — полпреды первой в мире страны социализма. И здесь, в Испании, это все — и друзья и враги — должны почувствовать…

Маленький наш митинг закончен. Говорить долго некогда. Идем к самолетам. Уже совсем светло. Замечаю возле кабины своего «чатос» красный бант.

Техник Шаблий аккуратно расправляет его яркие лепестки, говорит мне:

— Сегодня в бой — как красногвардейцы в дни Октября.

Небо кипит

Весь день 7 ноября были в воздухе. Весь день — конвейер одна часть эскадрильи дерется над Мадридом, вторая спешит заправить самолеты бензином, снарядить боекомплектом.

С высоты порой замечали, как по рокадным дорогам шли танки. Наши танки, с нашими смоленскими, харьковскими, минскими ребятами. Танки переползали с одного участка мадридской обороны на другой, чтобы появиться, вмешаться в дело то тут, то там, переломить обстановку, создать видимость большой массированной силы.

Летчики повторяли тактику танкистов, с той лишь разницей, что летчиков еще более вынуждал к этому противник. Франкистская авиация шла нескончаемым потоком. Приходилось круто! Всего три десятка советских пилотов беспрерывно метались из боя в бой. И лишь с приходом сумерек идем окончательно на посадку и, зарулив на стоянки, буквально вываливаемся из кабин.

Рядом с моим пристраивались самолеты Матюнина и Мирошниченко. Виктор тяжело приподнялся над козырьком, с трудом разгибая спину, сказал: «Ух, черт, сковало всего…» Так и стоял он несколько секунд, откинувшись назад, подняв к небу лицо. В голубоватых сумерках оно казалось отлитым из свинца.