От самолета к самолету сновала машина — это майор проверял готовность. Окинул взглядом и их «юнкерс», но Квартеро сразу почувствовал, что подъехал он не за этим.

— Сегодня поведете вы, — обернулся к Квартеро и произнес с фальшивой будничностью в голосе. — Вторым пилотом сядет вот он.

Вышедший вместе с ним из легкового автомобиля незнакомый летчик чуть наклонил голову и назвал себя:

— Хименес.

Отто даже бровью не повел, не проявил интереса. Стало быть, знал.

Когда занимали места, штурман Эрнандес вопросительно глянул в лицо первому пилоту.

— «Как договаривались», — незаметно кивнул Квартеро.

Впереди было около получаса монотонного полета, Квартеро несколько расслабился. Его крупные руки спокойно лежали на штурвале. Думал об Отто. Очень образованный, интеллигентный. А бывают минуты — что-то нечеловеческое в лице. Когда бомбы летят на Мадрид и Отто, чуть покачивая машину, старается лучше разглядеть следы бомбежки, глаза его загораются наслаждением сумасшедшего.

Город беззащитен. В последнее время вообще не попадается ни одного республиканского истребителя. «Наши „хейнкели“, — объяснял Отто, — всех их перемололи». Еще и пошутил: «Вот теперь действительно над всей Испанией безоблачное небо».

Показались отдаленные контуры мадридской окраины. Армада стала разворачиваться, чтобы выйти по центру города. Квартеро подался телом вперед, всматриваясь в четкую геометрию планировки города. Он видел, как от первых «юнкерсов» оторвались черные капли бомб. По сторонам повисли редкие дымки зенитных разрывов.

Второй пилот все чаще бросал на него взгляд.

И тут Квартеро увидел то, что искал. Да, там сейчас, пожалуй, никого нет. Увидел, наверное, и Эрнандес, потому что попросил подправить курс. Затем самолет вздрогнул и подскочил вверх — бомбы оставили его чрево…

Едва приземлились, техник Матео передал им приказание: всем экипажем явиться к командиру.

Тон майора был решительным:

— Вы отклонились и бомбили парк. Как вас понимать?

— Там я заметил батарею. Чем бросать бомбы просто на дома или куда попало, мы решили подавить военный объект.

Майор недоверчиво перевел взгляд на Хименеса. Второй пилот угодливо подался всем телом вперед и, часто заморгав глазами, подтвердил:

— Да, очень сильная батарея, господин майор.

Самая длинная ночь

Ночь темная, зловещая. Все притаилось — ни звука, ни огня. Эта ночь может быть последней…

Франкистские радиостанции объявили, что завтра войска каудильо будут маршировать по мадридским улицам.

Город будто вымер. За закрытыми ставнями, за плотными шторами, в удушливо давящих кубах квартир — оцепенение.

Война идет на юге и на севере страны, но здесь, в центре, — сердце, здесь Мадрид. Здесь самый решающий участок борьбы. Сломать оборону республиканцев, ворваться в город, возвестить о победе — для франкистов дело необычайной важности. И сделать это необходимо до 7 ноября.

Ведь взятие города в день русской революции, которую коммунисты всего мира признали открытием повой эры, своим знаменем и примером, было бы таким мощным «двойным» ударом!

Разработан даже ритуал. Генерал Мола — его войска осаждают Мадрид будет на белом коне, одиннадцать оркестров воспоют славу победителям, на центральной улице девицы из вспомогательной службы угостят солдат кофе и булочками. Назначено место торжественного парада.

Вчера вечером радиостанции Лиссабона ж Рима поспешили сообщить: «Мадрид в агонии», «Передовые части освободителей — в городе…»

Такую картину нарисовал нам Саша, наш переводчик, только что вернувшийся из Мадрида. Мы, конечно, не представляли всех подробностей, но главное знали. Знали, что прошедший день и эта ночь — пик событий для республиканской Испании за все время гражданской войны. Пик, за которым может сразу последовать пропасть…

Саша волнуется.

— Через Мадрид весь день текли толпы беженцев. Что творилось! Говорят, правительство тоже неожиданно уехало. Сейчас единственная организующая сила в городе — коммунисты.

Слушаем его с мрачным настроением.

— Мадрид не отдадут, — уверенно говорит Рычагов. — Мы ведь сами видели, когда были в Альбасете: там формируются интернациональные бригады. Они скажут свое слово. — Обвел всех спокойным взглядом. — А мы должны сказать свое. Сегодня неплохо поработали.

— Если бы вы знали, какая слава идет о вас, даже несмотря на всю кутерьму.

— Слава нам ни к чему, — останавливает Сашу Рычагов. Не любит Пабло Паланкар, когда его перебивают. В любом случае его речь — это речь командира. Но Саша еще не привык, не знает характера капитана Пабло, да и человек он сугубо гражданский. Хотя к военным кое-какое отношение все же имеет: его отец — русский царский полковник, эмигрировавший во Францию. Саша приехал сюда из этой страны, очень просился свести его с советскими людьми. Гордится не понятой его отцом Россией и тем, что может теперь послужить ей. Он владеет французским, испанским, естественно, русским, и просто незаменим.

— Слава ни к чему, — повторяет Рычагов. — Надо побольше сбивать. Сбивать и сбивать! С рассветом для нас тоже, может быть, начнется «наш последний и решительный бой», А в бой надо идти не издерганным, неожиданно заключает он, — поэтому спать! Спать!

Единственный приказ, который нам не выполнить. В эту ночь нам вряд ли уснуть. Но все же приказ есть приказ — расходимся.

В комнате мы живем втроем — Матюнин, Мирошниченко и я.

— Вот негодяи! — неразговорчивый Николай Мирошниченко добавляет этими словами столько настроения.

Действительно, во всей ситуации есть что-то особенно несносное для нас, глубоко оскорбительное.

— И какой день выбрали, а! — негодующе говорит Виктор. — Видишь, чего захотели, — именно седьмого ноября. Ну погодите, мы еще сведем с вами счеты!

Ложимся, не разбирая постелей и не раздеваясь. Время от времени один из нас обронит слово, второй закурит, третий встанет, подойдет к окну и надолго застынет там, вглядываясь в чернильную темноту ночи.

В голове у каждого рой мыслей. И каждому припоминается все, с самого начала…

Был вечер. Наше судно подходило к испанскому берегу, Солнце уже скрылось за горизонт, и в сумерках ярко полыхало пламя: порт бомбили, горели склады.

Неширокая полоса воды отделяла нас тогда от материка.

Здесь уже шел бой, а нам нужно было еще добраться от порта Картахена до городка Мурсия, собрать разобранные самолеты, облетать их и опробовать оружие.

Мурсия по сравнению с пылающей Картахеной показалась нам тихим райским местечком. Она будто дремала в тени деревьев, но нередкие руины и выщербленные мостовые напоминали нам, что мы все-таки на войне.

Жители провожали автомашины со странными большими ящиками любопытствующими взглядами. Внимательно всматривались в наши явно не испанские лица.

За городом быстро разрасталось новое необычное поселение. Обозначались сборные площадки, места для хранения горючего, боеприпасов. Среди нас, добровольцев, слишком мало было авиационных механиков и техников. Положение спасали только их энергия и предприимчивость. Они то и дело проворно сновали между автомашинами с ящиками и тюками, объясняли жестами республиканцам, что надо делать в первую очередь. Работа шла полным ходом. Испанцы были необычайно возбуждены. Мы то и дело ловили их восхищенные взгляды на новеньких, словно обсыхающих на солнце самолетах и благодарные на себе.

Мы все очень торопились. Но и в этой буче выделялся Пуртов, Этого обычно молчаливого и чуточку флегматичного парня сейчас было не узнать: он буквально носился по аэродрому, стараясь всюду успеть.

Однажды вечером, когда автобусы доставили нас в городские старые казармы, где мы поселились, нам было приказано собраться в большой комнате и ждать.

Вошли трое. Двоих из них мы сразу узнали. В комбинезоне, с непокрытой головой, с черным пышным вьющимся чубом, крупный, неторопливый — генерал Дуглас. Иначе — Яков Владимирович Смушкевич, ставший здесь советником начальника ВВС Испанской республики. Другой, плотный, среднего роста, с веселыми глазами — полковник Гулио, он же заместитель Смушкевича по истребительной авиации — Пумпур. Имя третьего генерала мы узнали после того, как его представил нам Дуглас: