— … Как это — убить?

— Обыкновенно, — желчно ответил Уткин. — Убьем, и дело наше в шляпе.

Баканов попятился. Его счастье, что ни один не повернул за эти мгновения головы и что были подняты воротники шинелей — как шоры у глаз. Отступая и машинально придерживаясь рукой за борт танка, он ощутил его край, быстро шагнул за переднюю часть, присел. И тут пришла мысль укрыться брезентом и над танком подползти поближе к этим двоим.

Поезд начал сбавлять ход, Баканову стало хорошо слышно.

— Заруби себе, болван, на носу, — зло говорил Уткин, — если заявимся просто так, то какой с нами разговор? Кто мы с тобой? Герои ростовской каталажки, уголовные типы? Немцам нужны не такие, а чтоб с заслугами.

— Надо было сразу к ним податься, как только нас выпустили.

— Ну и что? Пришли бы два рецидивиста — эка радость. Это даже хорошо, что нас из тюряги прямо сюда. Некуда нас было девать — немец пер, вот и выпустили, вот и в армию послали. А оно и неплохо — тут мы и заработаем себе заслугу перед немцами.

— И никак нельзя иначе? — Баканов почувствовал, как Назаров поежился.

— Ты всю жизнь шавкой будешь, — презрительно отозвался Уткин. Фантазии у тебя нет и сила не буйствует, так — сморчок.

И Уткин сплюнул.

— Нет, без полковника нам нельзя, — через какое-то мгновение продолжил он. — Предъявим его документы, оружие, ордена — совсем другой разговор пойдет с нами.

— Не знаю, как и подступиться. Шуму будет! Зашухаримся…

— Я же говорю — извилин у тебя совсем нет. К коменданту на станциях он как обычно ходит? Один ходит. Вот в этом и все дело. Подстережем его, и дальше так: в удобном месте подходим, я сразу бью по горлу, и орем, что вот, мол, сволочь, шпион немецкий, прикрылся званием и наградами. «Не погань советскую форму и ордена!» — и рву с него гимнастерку с документами и орденами, а ты не забудь пистолет.

— Сбежится толпа, — испуганно подсказал Назаров.

— Пусть. Только все надо делать быстро. Закричим: «Постерегите, товарищи, шпиона!», тебя пошлю за комендантом, а сам рванусь вроде за машиной…

Помолчали.

— На первый путь подают, к перрону, — произнес Уткин уже с другой стороны танка. Не уследив за их перемещениями, Баканов с тревогой подумал, что рискованно ему будет сразу покидать свой тайник. И когда движение прекратилось, он минуты три лежал, прислушиваясь к перронной суете, окрикам и разговорам, пытаясь из всех выделить голоса Уткина и его приятеля. Вспомнилось, дней двадцать назад они появились в полку, не скрывая, что война их «освободила», бахвалились знаменитым на весь Ростов воровским прошлым.

Баканов подполз к краю брезента, но неожиданно замер.

— Папаша, — сказал Уткин где-то внизу, с земли, — замечаю я, что пахнет керосином.

— Чего замечаешь? — удивленно отозвался хриплый голос.

— Уже третий служитель железной дороги, включая тебя, папаня, прошел в состоянии алкогольного возбуждения. И ни один не подумал о Красной Армии. Патриоты, называется!

Уткин грубоватым своим юмором явно набивался выпить.

— А-а! — обрадованно догадался «служитель». — Так его тут целый состав.

— Кого его?

— Спирту, говорю. На четвертом пути цистерны. Сделали дырочку — и текет.

— Берем-ка фляги, — быстро скомандовал Уткин, — и организуй слушок по эшелону.

Кто-то из них вскочил на платформу, зашурудил под брезентом, в танке, выбрался и тяжело спрыгнул на перрон…

— Комендант станции сообщил, что стоять будем долго.

— Можно устроить обед. У вас есть полевая кухня?

— Мы сухим пайком выдаем.

— Ну а кипяточек у нас найдется прямо из крана на перроне.

Железнодорожник посмотрел в окно, вздохнул:

— Вся страна теперь пьет кипяток, по всем вокзалам велено круглосуточно подавать. Такая масса людей двинулась!

Ну что ж, обед — хорошо. Сегодня еще не было возможности дать людям хотя бы кипяточку. Заодно расскажем о новостях, прокомментируем последние сводки с фронта. Потружусь, так сказать, за себя и за комиссара.

Комиссара теперь в полку нет. Был — вызвали в тыл формировать авиационно-техническое училище. Вместе с ним поехали и мои: Нила, ее мать Наталья Степановна и Дима, сын.

Возле вагона начальник штаба торопил группу людей, собираясь, как я понял, куда-то идти. Увидев меня, облегченно вздохнул:

— Товарищ полковник, никуда не отходите, а лучше будьте в вагоне.

— В чем дело?

Он рассказал о разговоре, услышанном Бакановым.

— Послал арестовать этих паскудных типов. Но не могут найти.

Только тут Баканов вспомнил:

— Они за спиртом побежали…

— Значит, не убегут, — успокоился начштаба. Он поставил ногу на свисающую из вагона проволочную петлю, которая служила нам лесенкой, положил на поднятое колено пухлую свою сумку и начал писать сопроводительное письмо местным военным властям насчет этих двоих.

— Ведут! — послышалось.

Впереди шел Уткин. Устало, тяжеловато, со связанными руками и в разорванной гимнастерке — была борьба. Люто бросал быстрые взгляды по сторонам. Задержал глаза на мне, в них острая неисполнимая злоба. И сказал, искривляя шрамом рот, будто поделился неудачей:

— Просчитались мы, начальнички…

Видно, в пылу борьбы кто-то сказал, выдал, что все их планы известны.

Глядя им вслед, Баканов прищурил свои голубые, обычно беззащитно-добрые, но теперь беспощадные глаза.

— Предатели — это всегда мерзостные типы.

— Не всегда, — возразил Баканову лейтенант Кувшинов. — Иной с виду знаешь какой порядочный.

— Всегда! — упрямо повторил Баканов.

Я приказал построить полк. Все ожидали объяснений, но дело было сейчас в другом: немедленно сдать спирт.

Понемногу начали сносить…

С комендантом станции мне надо было еще решить кое-какие дела. Пошел к нему. Когда закончили, комендант пожаловался:

— Что за народ! Прострелили цистерну, налакались спирта. Теперь вон они, лежат. Питье-то было и не питье вовсе. С черепом и костями. Но разве обращают внимание? Для них главное — пахнет, а знак — так это, мол, обманывают.

Все во мне похолодело. Вдруг из наших кто-нибудь затаил!

Подняли полк в ружье. Наверное, лицо мое было неузнаваемо. На нем и страх за жизни, и ненависть к этой безумной людской жадности, и торопливая устремленность к благополучному исходу.

Надо, чтоб все запомнили этот урок.

В колонне по два проходит полк мимо скрюченных трупов.

Были потом слова, только не такие, какие обычно произносят над мертвыми. Не все на войне умирают геройски, некоторые и вот так, бессмысленно, даме грязно. Это надо запомнить. Каждому. Навсегда.

Вот когда по-настоящему полился спирт! Из фляг, бутылок, ведер, даже из противогазных коробок. В одном вагоне смущенные бойцы извлекли связку фляг из бочки с питьевой водой.

— Паршивая смерть у тех троих, — сказал Кувшинов. — Но хоть в чем-то она была и полезной, как ни парадоксально. Сколько бы трупов могло быть!..

В Москву прибыли, когда только что было введено осадное положение. Часть правительственных учреждений, дипломаты срочно эвакуировались в Куйбышев. Это подействовало на население. Многие, кто прежде отказывался эвакуироваться, теперь заторопились.

Три сиротливых вагона загнали в «тылы» Казанского вокзала, танки пошли дальше — на фронт, совсем близкий. Из своего вагона комендант литерного махнул на прощанье здоровой рукой.

Неподалеку рабочие сваривали из тяжелых плит бронепоезд. Потянуло к этим первым встретившимся москвичам.

— Какие новости?

Они ответили сразу, ответили радостно, словно человек подошел узнать именно об этом:

— Товарищ Сталин — в Москве! Политбюро и Ставка тоже на своем посту. Так что все нормально…

В тот день много раз слышал, как передавали эту новость один другому, и она производила магическое действие.

Подошел худой, болезненного вида человек, начал сзывать по фамилиям рабочих. Человек десять встали в кружок вокруг него, и он сказал: