Глава восьмая
Первая же строка ошеломила Андрея.
«22 мая, Приленск».
Она была в Приленске… Он опоздал всего на два дня…
Передав ему письмо, Таня сразу ушла. А он, взволнованный, не обратил даже внимания, что конверт без почтового штемпеля.
Она была здесь… Это ее письмо…
В дверь кабинета постучали, сперва тихо, второй раз посильнее. Потом дверь открылась. Андрей взглянул на вошедшего невидящими глазами — кажется, кто-то из бухгалтерии, лица он не узнал — и нетерпеливо махнул рукой.
Письмо было очень короткое. Андрей в несколько секунд пробежал его и сперва даже не понял. Краткость письма поразила, и в бурно захватившее его чувство радости, радости огромной, переполнившей все существо и заставившей забыть обо всем на свете, вкралась почти подсознательная, едва заметная трещинка не то обиды, не то разочарования.
Ему хотелось, хотелось искренне, от всей души услышать в письме голос ее сердца, который бы открыто и прямо откликнулся на его выстраданные долгой разлукой думы и надежды.
А письмо было сдержанным.
И только когда Андрей второй раз медленно, вдумываясь в каждое слово, прочел письмо, он понял свою ошибку.
«Здравствуйте, Андрей Николаевич! Не знаю, хорошо ли делаю, что пишу это письмо. Может быть, лучше было промолчать, если уж не пришлось вас увидеть. Мне сказали, что вы несколько лет никуда не выезжали из Приленска, а я вот вас не сумела застать. Мне хотелось вас увидеть, хотя и не легко было решиться на встречу. В это лето я могла ехать на Волгу. Там ближе к большому делу. Но поехала в Приленск. Приводила сама себе разные доводы, но, вероятно, поехала, чтобы увидеть вас. Если вы тоже хотите меня видеть, дайте мне знать — я приеду. Думаю, что смогу это сделать. Только, в память нашей прежней дружбы, прошу вас, будьте искренни — не играйте этим.
— До чего же ты непонятлив, Андрюша, — прошептал Андрей и долго молча сидел, снова и снова перечитывая строки, принесшие ему счастье. — Она мне всю душу раскрыла, а я… Толстокожий… Родная моя Оля!..
И он почувствовал такую радость, так явственно ощутил переполнившее душу счастье, что войди к нему в эту минуту Ольга, это только подтвердило бы ощущение счастья, но уже не могло бы усилить его.
Сильное горе сковывает душу человека, заставляет его замкнуться в себе. Радость рвется наружу, и ищет человек друга, товарища, с кем поделиться плещущей через край радостью, переполнившим сердце счастьем.
— Пойду к Парамоновым, — Андрей встал из-за стола, бережно перегнул пополам синий конверт и спрятал в нагрудный карман гимнастерки.
В это время в кабинет вошел Федя.
— Извини, Данилов, очень тороплюсь, — сказал Андрей и остановился, ожидая, что Федя повернется и выйдет.
Но Федя не уходил. Он так умоляюще взглянул на Андрея, это умоляющее выражение так не вязалось с его широкоскулым, смелым до дерзости лицом, что Андрей невольно улыбнулся и подумал:
«Куда я кинулся? Как будто за ней вдогонку. Сам обрадовался, а парня походя огорчил».
Он вернулся к столу и, указав Феде на стул, спросил:
— Какая беда стряслась?
Федя безошибочным чутьем определил, что директор в «подходящем» настроении. Он кинул быстрый с хитринкой взгляд на Андрея и весело ответил:
— Не надо беды, Андрей Николаевич!
— Ну, говори, зачем пришел. Выкладывай!
— Андрей Николаевич, — серьезно, почти торжественно начал Федя и встал со стула, на который только что успел усесться, — я пришел по поручению комитета комсомола.
— Слушаю, товарищ полпред.
— Вы не смейтесь, Андрей Николаевич, я верно говорю.
— Да говори же, слушаю.
— На складе есть провод.
— Ну? — Андрей снова улыбнулся.
— Гупер. Полтора квадрата, — уточнил Федя.
— Знаю. Дальше.
— Две тысячи метров.
— И это знаю. Дальше.
— А нам всего надо тысячу сто.
— Вам?
— Ну да, — Федя снова начал обиженно хмуриться. — Вы же говорили: как получим провод, так установим в пошивочном автоматическую сигнализацию. На комсомольском собрании обещали.
— Обещал, когда получим провод.
— Получили.
— Это не получили, а вырвали.
Но тут Андрей спохватился, что не совсем уместно разъяснять Феде разницу в этих понятиях, и, чтобы скрыть свой промах, проворчал что-то насчет кладовщика, «который позволяет каждому совать нос в неприкосновенный запас». Но из попытки рассердиться ничего не вышло. Не такое было сегодня у Андрея настроение.
— Тысячу сто, говоришь? — строго посмотрел он на Федю.
— Самое малое, Андрей Николаевич. Надо больше, да мы, когда снимали проводку в старом цехе, выбрали по кускам четыреста метров. А тысячу сто нового надо.
— Требование заготовил?
Федя широко ухмыльнулся и, как фокусник, одним взмахом достал из верхнего кармана спецовки бланк требования.
Андрей подписал и, возвращая Феде бланк, строго сказал:
— Получишь тысячу пятьсот. К чему новую проводку старым проводом портить?
— Дорогие друзья, — сказал Андрей, входя к Парамоновым. — У меня большая радость!
— Что, небось полугодовой план отхватили досрочно? — спросил Василий. — Так я что-то не видел вашего рапорта.
Он произнес слова так, что непонятно было, сказано это всерьез или в шутку, а сам кинул взгляд на Таню: она-то, наверное, знает в чем дело.
Таня, конечно, знала. Иначе отчего бы так просияло ее лицо.
— Ну, тут, как видно, я один ничего не знаю, — с напускной строгостью пробасил Василий.
— Нет, Татьяна Петровна тоже не знает… Она только… Ну, словом, она понимает. Она ведь, Василий Михайлович, всегда все понимает.
— Рассказывайте, Андрей Николаевич, рассказывайте. Я догадываюсь только. Да ведь бабьи догадки не всегда к месту.
— Ваши, Таня, всегда к месту.
— Как сойдутся, так сразу и комплименты друг другу говорят, — укоризненно произнес Василий. — Придется доложить в горкоме, что на заводе сплошная семейственность.
— Да не вяжись ты к человеку. Видишь, не с пустяками пришел, — отмахнулась Таня. — Садитесь, Андрей Николаевич. Рассказывайте.
— Рассказывать… — Андрей остановился. — Да разве такое расскажешь! Таких и слов-то нет. Прочитайте, поймете сами.
И он протянул письмо Тане.
Таня прочитала, как-то по-особенному, и ласково и грустно, взглянула на Андрея, передала письмо Василию и вышла из комнаты.
— Не видел я твоей Ольги, — сказал Василий, прочитав письмо, и то, как он просто и вместе с тем веско произнес «твоей», прозвучало для Андрея убедительным подтверждением его пока еще неясных, не осознанных да конца, во многом сбивчивых но таких радостных, одухотворяющих надежд.
— Не видел, жалею. Егор Иванович хорошо про нее говорил, а старик не ошибется. Поздравить тебя, Андрей Николаевич, надо, да вот, наверное, припасу в доме нет. Ну, да это мы сейчас!
Но Василий не успел встать, и Андрей не успел его отговорить. В комнату вошла Таня с бутылкой шампанского в руках.
Василий только крякнул от удовольствия.
— Ну и жена! Ай, молодец! А я горевал.
— Это вы, мужики, задним умом крепки, все нам за вас думать приходится.
— Когда ты успела? — все еще изумляясь, спросил Василий.
— Шла с работы, захватила. Знала ведь, что Андрей Николаевич сегодня к нам обязательно зайдет. Куда же ему еще идти?
— Ну, Андрей Николаевич, выпьем, чтобы у тебя Оля такая же была.
Таня поставила на стол три бокала, Василий ловко открыл бутылку и разлил вино по бокалам.
— Веселое вино, пусть жизнь у вас такой будет, — сказал Василий и поднял бокал.
Андрей тоже поднял бокал и заметил, что рука его дрожит. Таня и Василий смотрели на него. Василий был серьезен, Таня взволнована. Андрей почувствовал, сколько теплого дружеского участия скрывалось за шутками Василия, за непринужденной оживленностью Тани.