Все, что она делала изо дня в день: ласкала детей, кормила и умывала их, убирала квартиру, заботливо создавая уют в доме, — все это было для нее источником радостей, неотрывно слитых с ее любовью к Василию, связанных в одном ощущении устойчиво-счастливой жизни. Теперь среди этих радостей не было главной — не было его. И не то, чтобы потускнели все остальные, но Таня не могла уже воспринимать их как радости.

Ему там трудно — эта мысль наполняла ее сознание. Она не говорила: «Пусть и мне будет трудно», — но всеми своими действиями доказывала, что не страшилась этого.

Обучение Королевой и Парамоновой было поручено Егору Ивановичу Ынныхарову.

— Важное дело поручаем тебе, Егор Иванович, — сказал Юсупов. — Обучить надо хорошо и быстро. Работа эта вроде не женская… раньше считалось, ну, а теперь…

— Теперь каждая работа женская, — с живостью перебила Королева.

— Так выходит, — согласился Юсупов и снова обратился к Ынныхарову: — Ученицы подобраны хорошие, старательные, на учителя тоже надеемся. Так что начинайте. Желаю успеха.

— Егор Иванович, а ведь Тане подставочку надо под ноги, — обратилась Королева к Ынныхарову, когда они все трое подошли к машине.

Таня смутилась и покраснела.

— Ты не робей, Танюша. Не в росте дело. Мал золотник, да дорог.

Таня ободрилась, но все же в первый раз шевельнулась у нее тревожная мысль: «А справлюсь ли?» — уж очень большой и массивной была «Васина машина».

— Смотрите, — сказал Ынныхаров, — сейчас буду строгать, потом буду рассказывать.

С этими словами он взял кусок кожи и, ловко передвигая его под быстро вращающимися ножами, выстрогал с бахтармы. Затем сложил выстроганный лоскут пополам, провел пальцем по сгибу и протянул лоскут женщинам.

— Вот посмотрите, какой стал гладкий и ровный.

Таня взяла кожу из его рук и, сравнивая гладкую и чистую поверхность выстроганного куска, напоминающую замшу, с шершавой и неровной бахтармой другого куска, взятого ею из кучи, поразилась, как изменилась кожа, пробыв всего несколько секунд в руках Ынныхарова.

— Теперь слушайте, — сказал Ынныхаров и обстоятельно и неторопливо начал излагать приемы работы. При этом он называл части машины, поясняя их взаимодействие.

Обработав после этого еще несколько кусков, он предложил сперва Королевой, а затем Тане выстрогать самим по куску кожи.

Когда к машине встала Таня, действительно понадобилась подставка. В это время к ним подошел Чебутыркин. Он посмотрел на Таню, недовольно покачал головой и удалился, бормоча что-то неодобрительное.

Но так как по рассказам Василия Таня хорошо знала Чебутыркина, это ее мало беспокоило.

«Все равно выучусь!» — подумала она, взяла из рук Ынныхарова лоскут кожи и осторожно опустила его под ножи машины. После первого же нажима на педаль кожу сильно рвануло. Таня вздрогнула и едва не выпустила лоскут из рук, но быстро оправилась от смущения и, стараясь, чтобы Ынныхаров и Королева не заметили ее ошибки, снова медленно и осторожно подала кожу под ножи. Правда, строгала она первый лоскут очень долго, но выстроган он был, как сказал Ынныхаров, «для начала шибко хорошо». Оказалось, что первая попытка удалась Тане значительно лучше, чем ее подруге.

Королева вначале никак не могла уловить ритма работы. Она слишком сильно нажимала на педаль, подавая кожу под ножи; лоскут, обработанный ею, оказался иссеченным ножами. Таня, привыкшая к точной работе на швейной машине, работала увереннее.

— Видишь, Танюша, — похвалила Королева, — у тебя еще лучше получается, выходит, дело-то не в силе, а в смекалке.

— Верно говоришь, — подтвердил Ынныхаров, — это еще когда я в Ленинграде на кожзаводе обучался, инструктор всегда говорил: «Машина смекалку любит». Правильно это.

— А вы, Егор Иванович, в Ленинграде были? — Таня взглянула на своего учителя с особым уважением.

— Был, посылали меня. Два года на самом большом заводе, «Марксист» называется, обучался работать на машинах.

— Два года на этой машине? — с изумлением спросила Таня и почти испуганно посмотрела на Ынныхарова. У нее мелькнуло: «А мне-то тогда сколько же времени обучаться?»

— Нет, что ты, — засмеялся он и с той же ноткой гордости в голосе сказал: — На всех машинах, какие в нашем цехе есть, обучен я работать. Два года обучался. Тридцать первый и тридцать второй. Потом вернулся, здесь много рабочих обучил и мужа твоего Василия тоже я обучал.

— Вы? — обрадовалась Таня.

Егор Иванович показался ей сразу близким, почти родным. Теперь она была уверена, что быстро научится работать на «Васиной машине».

Внешне ничего не изменилось в небольшой уютной квартирке Парамоновых. Те же чистые белые занавески, из-за которых выглядывала сочная зелень тесно заполняющих подоконники цветов, та же узорчатая дорожка на чисто вымытом полу, та же в порядке сложенная, начищенная до блеска посуда на полочках в кухне.

Только раньше для хозяйственных хлопот в распоряжении Тани был весь день. Теперь, чтобы сохранить этот уют и порядок, приходилось позже ложиться и раньше вставать. Утром до начала смены нужно было отнести маленького Алешу в ясли; по пути на завод отвести Шурика в детсад, а вечером, уложив детей спать, наводить чистоту, стирать белье, шить и чинить одежду и управляться еще со многими, незаметными для чужого глаза, но неотложно необходимыми домашними делами.

Таня приходила с завода усталой — работа на строгальной машине давалась ей не легко. Но дома все напоминало ей о Васе, мысли ее все время были о нем и с ним, и она почти не чувствовала усталости.

Раньше она спала очень чутко и даже негромкого стона или всхлипывания ребенка во сне было достаточно, чтобы разбудить ее, теперь же, проснувшись однажды ночью от громкого плача детей, она не могла стряхнуть сонное оцепенение. Когда она поднялась с постели, меньший, Алеша, уже совсем зашелся в судорожном плаче, а Шурик стоял в своей кроватке и негромко, но очень жалобно, со слезами в голосе, повторял, глядя на мать:

— Мамочка, мамочка! Алешенька плачет…

И только тогда Таня поняла, что дети проснулись и плачут уже давно, а она, прежде такая чуткая, не расслышала их плача, так была она утомлена.

Прошло около двух недель со дня отъезда Василия.

Вечером, не включая свет, чтобы не тревожить засыпающих детей, Таня сидела у открытого окна за штопкой детских чулок и думала свою постоянную думу.

В сенях послышался детский плач. В дверь постучали. Таня подошла к двери и распахнула ее. Перед ней стояла высокая, еще молодая женщина в черной плюшевой жакетке. Ее блестящие темные глаза казались неестественно большими на необычайно исхудавшем лице. Девочка лет пяти робко жалась к матери, придерживаясь за полу жакетки; совсем маленький мальчик плакал на руках, ухватившись за шею матери.

Они были незнакомы Тане, но она приветливо улыбнулась и пригласила женщину войти.

— Здравствуйте. Насилу добрались, — со вздохом сказала женщина, перешагивая порог, — дайте, пожалуйста, ему, — кивнула она на мальчика, — отварной воды. Изревелся весь — «мама, пить».

Мальчика напоили.

— Не написала я ничего, как поехала, подумала, не откажет Вася приютить нас, — женщина оглядела комнату и спросила: — А Вася-то что, в ночную работает?

— Вася… Его нет… в армию взяли, — ответила Таня.

— В армию? — ахнула женщина. — А мы-то к нему приехали. Как же мы теперь?

— Так вы Лиза? — обрадованно воскликнула Таня. — И как это я вас сразу не узнала, ведь вы и лицом на Васю очень похожи. Дожидались мы вас. Читал мне Вася ваше письмо, которое весной получили. Очень я вас жалела…

— Ох, Танечка… — начала было Лиза и, заплакав, опустилась на стул.

— Не убивайтесь, Лизанька, — сказала Таня, обнимая ее и прижимаясь щекой к ее голове, — вместе будем жить, вместе делить горе свое. Все легче будет.

После ужина, уложив детей, женщины долго сидели у окна. Лиза рассказала Тане во всех подробностях свою несложную, но печальную историю.