Прошло около трех месяцев со дня появления Данилова и Мышкина на заводе. Вначале Федька принялся за дело с большим рвением. Ему казалось очень заманчивым научиться самому изготовлять такую же красивую обувь, какая выходила из рук старого мастера-модельщика, к которому его прикрепили для обучения.

Старый мастер заметил его усердие.

— Старается парень. Хорошо постигает. Глядишь, и году не пройдет, мастером будет.

Но Федькиного старания хватило ненадолго.

Чаще и чаще вспоминалась ему прежняя привольная жизнь. По выходным дням тянуло на рынок — походить потолкаться в толпе. Он приглашал Мышкина с собой. Но тот отказывался, его больше привлекала волейбольная площадка и купанье с заводскими ребятами, и Федька уходил один.

На крыльце поликлиники Федька остановился. Возвращаться на работу в цех не хотелось. Но как скажешь мастеру, что весь день провел на приеме у врача? Не поверит. И Федька стоял на ступеньках крыльца и жевал серу.

Мимо поликлиники проехал старенький заводской «газик». Федька успел заметить в нем Перова.

«Сам катается, — подумал Федька, — а нам каждый день заливает: «Работать, товарищи, лучше работать надо». И, окончательно обиженный, смачно сплюнул в самую середину разбитой около крыльца цветочной клумбы.

— А ну их всех к дьяволу! — Федька решительным жестом сдвинул порыжевшую кепку на затылок и зашагал к рынку.

На рынке было безлюдно. Только какой-то замшелый старичок, укрепив над головой зонт для защиты от палящих лучей солнца, сидел на корточках перед разложенным на дерюге нехитрым товаром. Тут были различные металлические изделия: замки, дверные ручки, шарниры, кучки гвоздей и шурупов, обрывки цепочек — все старое, ржавое и никуда не пригодное. Наименее ржавой и, по-видимому, наиболее ценной вещью было слегка помятое велосипедное колесо.

— Продаешь, папаша? — спросил Федька, показывая на колесо.

— Я продаю, да ты не купишь, — ворчливо ответил старик, подозрительно глядя на Федьку и пытаясь угадать, что именно из его сокровищ намерен похитить этот покупатель.

От жары Федьку так разморило, что лень было даже огрызнуться. Он вышел в противоположные ворота и направился на зеленной рынок.

Там тоже не было большого оживления. В одном конце крытого прилавка толстая багроволицая женщина продавала молоко, а несколько поодаль два пожилых китайца в синих хлопчатобумажных куртках торговали зеленым луком, укропом и малосольными огурцами.

Больше смотреть было нечего и не на кого. «Поздно пришел», — подумал Федька и с огорчением повернул обратно.

Где-то высоко в небе слышалось гудение мотора. Запрокинув голову, Федька старался разглядеть самолет.

Вдруг чья-то рука нахлобучила ему кепку с затылка на лоб. С гневным восклицанием Федька обернулся к обидчику. Перед ним стоял спутник по прежним скитаниям Ванька Носов, за худобу и высокий рост получивший прозвище «Оглобля».

Он был старше Федьки и в прошлом ему покровительствовал.

— Оглобля! — обрадованно воскликнул Федька.

— Жив, Меченый! — ответил тот.

Приятели разговорились.

— Давно в Приленске? — спросил Федька.

— Второй месяц.

— А живешь где?

— Днем на улице. Ночую у Пахомыча. Помнишь старика?

Федька кивнул.

— А ты?

— Я на заводе работаю.

— Тю-у-у, — протянул Ванька, — сознательный стал, рабочий класс.

— А что, — не совсем уверенно возразил Федька, — так лучше. Вот и ты бы…

— Что-о? — еще презрительнее протянул Носов. — Была нужда. Работа дураков любит. От нее лошади дохнут.

— Работа не тяжелая, — начал оправдываться Федька, — и специальность можно получить.

— Самая хорошая специальность знаешь какая? — Ванька пристально посмотрел на смутившегося приятеля. — Чтобы не работать и деньги в кармане. Понятно? На каком заводе работаешь?

— На кожевенном.

— Кожи мнешь?

— Нет, я в обувном цехе. Туфли шью… учусь шить.

— Туфли, говоришь? — заинтересовался Носов. — Порядок… Вот что Меченый! Мне твоя специальность начинает нравиться. Тут можно дельце обмозговать. Пойдем-ка потолкуем, — закончил Оглобля и, лениво шаркая по пыли ногами, направился в сторону от рынка.

Федька пошел за ним.

В начале августа приленское солнце особенно беспощадно. В это трудное лето дождей выпадало меньше обычного, и чрезмерная сухость воздуха усиливала и без того тягостный зной.

Андрей только что вернулся из военкомата и сидел один в кабинете в глубоком раздумье.

Он давно ожидал этого, и все же, когда военком сообщил о предстоящем сокращении числа бронированных, назвал цифру и показал список работников завода, подлежащих призыву, Андрей растерялся.

— Товарищ майор! — воскликнул он каким-то странным, поразившим ею самого голосом. — Ну как же это… Я понимаю, конечно, — попытался оправдаться он под укоризненным взглядом военкома, — но вот вы сами посмотрите, ведь план тоже нужно выполнять? — и Перов протянул майору бланк телеграммы. Это было полученное вчера, уже второе, задание по увеличению выпуска обуви.

— Конечно, нужно, — добродушно ответил майор, возвращая телеграмму.

Но взволнованному Андрею тон его показался пренебрежительным.

— Нужно! А с кем же я буду теперь это выполнять?

Андрей, конечно, понимал, что спокойный пожилой майор, так терпеливо относящийся сейчас к его никчемной горячности, ничего не в силах здесь изменить, больше того, он понимал, что это действительно неизбежно и необходимо, и все же возбуждение, вызванное в нем тревогой за его дело, заставляло его почти негодовать на военкома.

Майор его вполне понял. И, несмотря на крайнюю усталость — ночь он не спал, отправляя очередной пароход, а сегодня утром это был уже не первый подобный разговор, — он все же нашел в себе силы, чтобы мягко ответить на резкий вопрос Перова:

— Голубчик! Ведь вчера Смоленск оставили. А вы?..

Андрею стало очень стыдно.

— Извините, товарищ майор, — сказал он, вставая. — Все понятно. Я не прав.

Да, он был не прав. Там, на фронте, люди были нужны… Но и здесь они были нужны, очень нужны.

Людей не хватало.

На пристани, на рынках, около кинотеатров и в прочих людных местах заводоуправление вывесило щиты с объявлениями о наборе рабочих и служащих.

Но, увы! Подобных щитов везде висело много — голод в рабочей силе испытывали все предприятия города, а людей, ничем не занятых, нуждающихся в работе, было очень и очень мало.

Большую помощь заводу оказал Котлов, работавший теперь секретарем горкома комсомола. По инициативе комсомольских организаций среди молодежи города возникло движение за переход из контор и учреждений на производство. Свыше тридцати девушек уже пришло на завод по путевкам горкома комсомола.

Сегодня утром Котлов опять позвонил Андрею:

— Направляю тебе еще одного товарища. Из своего аппарата отдаем.

— Спасибо, — ответил Андрей.

«Интересно, кого они направили?»

Начальник отдела кадров уже больше месяца как был призван в армию, и Перов еще не мог подобрать ему замену. Приемом на работу он занимался сам.

Сегодня день был неудачливый. Никто не приходил.

Андрей уже собирался идти в цех, когда в кабинет вошла высокая, стройная, темно-русая девушка в светлом летнем платье с короткими рукавами, открывавшими красивые загорелые руки.

Лицо ее показалось Андрею очень знакомым; он не смог сразу вспомнить, где и когда он ее видел, но, конечно, они встречались раньше.

— Меня направили из городского комитета, — сказала девушка, подавая Андрею путевку.

У нее был приятный звучный голос.

Принимая путевку, Андрей еще раз взглянул на нее. Да, конечно! Этот тонкий прямой нос, полные красивые губы, правильно очерченные темные брови…

Усаживаясь на стул, она на мгновение повернулась к нему в профиль, и тогда он сразу вспомнил: поездка на остров в то памятное воскресенье… Плоты у берега, и его стремительный бросок в воду… Это за ней он бросился.