Я услышала, как поворачивается его ключ в замке, а затем и его голос.

– Привет, моя девочка, – проворковал он, приветствуя Джинджер. – Мамочка тебя уже выгуляла?

Я переключила канал, и попала на какой–то ситком, игнорируя Натана. У меня на душе бушевала грусть, от того, что Натан предпочёл побыть одному, чем находиться здесь и пытаться спасти наш брак. Но по моему внешнему виду можно было решить, что я злюсь. Из–за того, что произошло в обеденный перерыв, из–за того, что он задержался. У меня создалось впечатление, что я неделями пытаюсь поймать его, преследую его. Мне бы так хотелось, чтобы он поговорил со мной, я уже так устала от его шарад. Мне уже казалось, что на него никаким другим образом невозможно повлиять, поэтому сейчас я вела себя как ребёнок.

– Если только ты не нежилась в ванной, полагаю, ты уже была на улице, – жетон Джинджер звенел, пока Натан гладил её шею. – Мокрые лапы,– это уже относилось ко мне, – тебя выдали.

Как раз вовремя, на экране телевизора раздался смех. Все любят Рэймонда [17] . Когда трава на улице влажная, Джинджер оставляет мокрые следы в холле. Натан уже упоминал об этом, и обычно он их вытирает. Такое чувство, что это случается только, когда я выгуливаю Джинджер. Не думаю, что Джинджер проводит параллель между влажной травой и мокрым полом, поэтому я решила, что это камень в мой огород.

– Извини.

Натан всё ещё гладил Джинджер.

– За что?

Я не ответила и даже не посмотрела на него, хотя и ощущала его взгляд на себе.

– У тебя новое пальто? – спросил он.

Наконец я взглянула на него. Он был в костюме, его лицо раскраснелось может от пива, а может и из–за холодной погоды.

Он кивнул в направлении прихожей.

– Я его раньше не видел.

Я не хотела приносить домой это пальто, я просто забыла оставить его у Финна. Я не знала, как объяснить покупку стоимостью в тысячу долларов, при этом никак не отразившуюся на состоянии моего банковского счёта. Я даже не была уверена, стоит ли мне вообще что–либо объяснять.

– Я верну его в магазин,– сказала я и снова повернулась к экрану.

– Зачем? Оно красивое.

Я снова переключила канал, никогда не была поклонницей Рэймонда.

– Ты уже поела? – спросил Натан, заметив контейнер с супом на кофейном столике.

– Твой на кухне.

Натан принёс свой суп и сэндвич, который я купила, чтобы хоть как–то компенсировать ему обед. Он сел в кресло рядом с диваном, на котором сидела я.

– Ты смотрела Наваждение?

Я снова переключила на документальный фильм. По крайней мере, у меня было на чём сосредоточиться. Я пыталась вникнуть в смысл того, о чем говорили на экране, но не смогла. Мне даже не нужно было смотреть на Натана, я ощущала каждое его движение. Он съел немного супа, который должно быть уже остыл, мне следовало подогреть его, но я не стала этого делать. Он съел ещё пару ложек и откусил сэндвич.

– Я покурил по пути домой, – сказал он.

Его неожиданное признание вынудило меня посмотреть на него. Раньше Натан курил нечасто, изредка. Один из немногочисленных его недостатков. Мне это не нравилось, но я знала, что это долго не продлится. Во всём остальном он придерживался здорового образа жизни.

– Поэтому от меня сейчас может пахнуть сигаретами,– продолжил он. – По этой же причине мой костюм пропах сигаретами, когда я вернулся из больницы от отца. И поэтому ты не нашла меня у входа в Бруклинский боулинг, я курил за углом. Это из–за стресса. Извини.

На экране вещал Дэвид Масковидж. Я открыла рот в попытке заговорить. Я хотела сказать Натану, что меня беспокоит не запах, а его здоровье. То, что он снова стал курить, говорило о многом, о том, в каком эмоциональном состоянии был сам Натан, пока его отец умирал от рака лёгких в последней стадии. Натан очень переживал.

Он поставил тарелку с супом на кофейный столик и локтями облокотился на колени.

– Будем играть в молчанку. Я понимаю, я это заслужил. Ты злишься.

Я пожала плечами, понимая, что его план сработал, и, похоже, он вёл к тому же, чего хотела и я, к открытому и честному разговору.

– Разве нет? – спросил он. – Тогда почему ты вопреки нашей традиции включила отопление?

– Я мёрзну. Ночью. Одна.

Он ради приличия нахмурился. Затем облокотился о спинку кресла, и наши колени соприкоснулись.

– Из тебя сегодня не так–то просто вытянуть и пары слов.

Я взглянула на него, он пытался подавить улыбку. Когда я поняла, что он дразнит меня, вся моя оборона разлетелась в клочья. Это был определённый прогресс. В моих глазах стояли слёзы, даже не знаю каким чувством вызванные – облегчением, стрессом или гневом. Он обнял меня рукой за шею.

– Ты что плачешь, Горошинка?

От того, как нежно он меня назвал, по моей щеке скатилась слеза. Я так боялась, что он уже никогда меня так не назовёт.

– Нет.

– Ты же знаешь, я тоже расклеиваюсь, когда ты плачешь.

У меня защемило в груди, и по щекам потекли тихие слёзы. Мои слёзы всегда влияли на него, он становился нежным, ласковым, я была рада, что это не изменилось.

– Я ненавижу это прозвище.

– Знаю, больше не буду тебя так называть.

Я утёрла слёзы.

– Никогда не прекращай меня так называть.

– Я знаю, тебе было тяжело. Я не хотел, чтобы всё так вышло. Но чем дольше я удерживаю свои чувства внутри, тем труднее их выудить на поверхность и выразить,– он погладил меня по плечу. – Но то, что сегодня произошло, помогло достучаться до меня. То, что ты пришла в такое замешательство, что даже предположила, что я могу тебе изменять… – он покачал головой. – Извини, что я себя так повёл, но я пытаюсь понять, почему я так поступаю…

Я вскочила. Возможно, это было самое худшее из того, что он мне сегодня сказал, а я месяцами пыталась выяснить, что происходит в его мыслях.

– Попытайся понять, почему я так поступила.

– Хорошо.

Я застыла в оцепенении. Такого ответа я не ожидала, только не понятно почему. Мы с Натаном никогда не дерзили друг другу, даже ссорясь. Я возвышалась над ним, мои босые ноги против его, обутых в туфли. Он смотрел вверх на меня, рубашка расстёгнута, узел галстука ослаблен.

– Ты заставил меня почувствовать себя одинокой, ничтожной, маловажной в своём собственном доме.

Он опустил взгляд в пол, затем снова взглянул на меня.

– Я понимаю, то есть на самом деле, я не понимаю, Сэди. Я пытался не сильно на этом зацикливаться и вдумываться в это.

– Почему? Почему ты делаешь вид, что тебе всё равно?

Он покачал головой.

– Потому, что когда мне не всё равно, это причиняет сильную боль. Мне больно знать, что я ранил тебя. Я… – он замолчал, я его потеряла. Его взгляд был прикован к моей груди, поэтому я посмотрела туда же. Когда я резко поднялась, пуговица на пижаме расстегнулась, и теперь моя грудь предстала его взору. Натан так смотрел на меня, будто раньше никогда не видел.

– Нат?

Он расстегнул ещё одну пуговицу. У меня мурашки побежали по коже, когда он кончиком пальца провёл по ложбинке между моих грудей. Он остановился и взглянул на меня. Голод в его глазах возник внезапно, он спрашивал разрешения. Мы ещё ничего не решили, ни в чём не разобрались, но несмотря ни на что – на мою злость, на моё смятение, на мою печаль – кое–что осталось неизменным. Моё тело жаждет его прикосновений. Мы так долго спали отдельно, это лишь усилило моё желание. Я хотела его, и он об этом знал.

Приподняв краешек моей рубашки, но, не сняв её, он оголил мой живот. Мои любимые клетчатые пижамные штаны, которые, честно говоря, покупались для Натана и были на несколько размеров больше меня, держались лишь на тазовых косточках. Моё серое хлопковое бельё скрывало даже больше, чем следовало. У меня были опухшие глаза,и сегодня я не побрила ноги, но, несмотря на это палец Натана скользнул под резинку моих штанов и тянул их вниз, будто они были сделаны из изящного кружева, пока они не упали к моим ногам. За талию он притянул меня к себе, лицом уткнулся в мой живот. Его горячее дыхание опалило мою кожу.