— Господин майор, я никак не видел! Я догадался.

— Догадались? — майор Вуорела превратился в вопросительный знак. — Не понимаю…

— Тут, видите ли, какая штука, господин майор. Я следил за их лицами. — Саломэки кивнул на переднюю роту. — А больше ничего и не требовалось.

Лицо майора вновь исказилось. Потом его взорвало:

— Я же приказал вам наблюдать за окрестностью, а не за ротами! Вы должны были бросать гранату только в том случае, если увидите меня.

— Я не понял, господин майор! — простонал Саломэки. И он ухватился за последнее средство защиты: — Вы же сами, господин майор, сказали, что я не виноват!

— Майор Вуорела чуть было не крикнул: «Взять его! В карцер! Под суд, мерзавца!» Но он понял, что окажется тогда в очень неприятном положении. Ведь он же недавно представил этого губошлепа образцом, с которого всё должны брать пример. Наградил отпуском, негодяя. Что же теперь, если он посадит под арест этого «железного егеря — истребителя танков»? И майор отступил, сохраняя достоинство: Хорошо. Видимо, я плохо объяснил. Во всяком случае, вы проявили наблюдательность. Станьте в строй!

Майор Вуорела скользнул взглядом по строю, выбирая подходящего человека. И наконец указал на Ниеминена:

— Вот вы. Вы займете место в танке и будете вести круговой обзор, как я сказал. Выполняйте!

Дальше все происходило как и в первый раз, с той лишь разницей, что граната не была брошена. Майор был очень доволен и сиял как победитель, когда, подойдя к танку, велел Ниеминену выходить.

— Не видели меня даже мельком?

— Никак нет, господин майор!

Майор Вуорела, — торжествуя, обвел вглядом строй и прочел пространную лекцию насчет этого «мертвого угла», который каждый егерь должен знать с закрытыми глазами. Когда они вернулись с учений в казарму, Ниеминен усмехнулся и сказал друзьям:

— Конечно же, я видел. Но гранату бросать не стал. Ну его к лешему, еще закатает в тюрьму.

Идут на фронт солдаты,

и песня вдаль летит.

Наконец-то настал день, которого они ждали с такой горячей надеждой. На службу призывался новый возраст, а их — солдат предыдущего призыва — построили и повели в городок, в центр пополнения личного состава. Значит — на фронт. Тут не могло быть сомнений. Обучение закончено, и все, что им положено знать и уметь, они усвоили. Вершиной явились боевые учения, которые прошли настолько успешно, что майор Вуорела даже прослезился. Он опять произнес речь перед этими «здоровыми духом и телом» егерями, на которых с надеждой обращены взоры всей нации. Они знали, что нужны. Во всяком случае, второй взвод второй роты знал это. Потому что Хейккиля прочел в газете комментарии к условиям мира, предложенного недавно Финляндии.

«Согласившись на выставленные нам условия, мы бы заключили позорный мир. Но, сражаясь, мы если даже погибнем, то по крайней мере с честью».

Хейккиля посмотрел с усмешкой вокруг и сказал проникновенно, как пастор:

— Да воздастся хвала этому упрямству, ибо в нем спасение народа финского. Аминь.

Фразу эту он вычитал как-то в газете, только «аминь» добавил от себя. Потому-то он и сделал на этом слове особенное ударение.

— А знаете ли вы, что значит «аминь»? Это значит: «воистину, воистину так да свершится». Стало быть, нам, ребята, предназначено погибнуть с честью.

— Один хрен, лишь бы только отсюда выбраться поскорей.

Ниеминен опять был в отчаянном настроении. Он только что вернулся из дому с крестин своего первенца. И теперь его так тянуло обратно, домой, что, кажется, бросил бы все и убежал. Только там, в отпуску, он понял, как сильно люди хотят мира. Даже отец говорил с беспокойством о том, что заключение мира оттягивается. «Останемся мы одни, сынок. Америка требует, чтобы мы кончали войну. А теперь и Швеция тоже. Германия уже ни на что не способна».

— Ас нами-то что же будет?..

— В Сибирь небось… По крайней мере, тех, которые лезли на рожон и заварили всю эту кашу…

Ниеминен все глядел на ребенка не отрываясь. Он почувствовал, как что-то сдавило ему горло.

— А если все-таки заключат мир?

— Кто его знает… Придется убраться за старую границу.

— Значит, вся война была зазря?

— Похоже на то.

Все это мучило Ниеминена, не выходило у него из ума. А теперь этот прочитанный Хейккиля комментарий встревожил его не на шутку.

До чего все это доведет? Неужели нас везут просто на убой? «Погибнуть с честью…» А разве нельзя жить с честью? Все-таки это лучше. Нет, он не хочет умирать, хоть и сказал «одни хрен». Жизнь отдать вовсе не пустяк. К тому же когда не знаешь, умираешь ли ты для блага родины или во вред ей. Но ведь у него и не спрашивают. Марш-марш — и все тут! Нет, черт возьми, лучше не думать, а то ум за разум зайдет!

Товарищи, похоже, гораздо меньше задумывались.

Даже Хейно. Хейно беспокоило другое. Он боялся из-за тюремной отсидки его могуг оставить учебном центре.

— Если они меня оставят, я не вынесу.

Но то были напрасные опасения. Никого не оставили.

С каким же облегчением парни вздохнули, когда колонна вышла за ворота казармы. Остались позади все муки; забыты были, мучители, даже Пуллинен. Мысли обратились к будущему. Когда допели песню, Саломэки страстно прошептал:

— Теперь, босяки, надо скорее подавать заявление насчет отпусков!

Но в городе, их ждал неприятный сюрприз: им стали, выдавать одеяла.

— Чертова бабушка, что же это значит? Не потащим же мы на фронт постели?

Лица у них совсем вытянулись, когда их выстроили на плацу и объявили, что служба будет продолжаться в том же порядке: строгое исполнение устава, дисциплина и прочее.

— Господин капитан, разрешите обратиться! — из строя выступил вперед Хейно. — Неужели нас не пустят на фронт!

Капитан усмехнулся:

— Надо прежде научиться воевать.

— Господин, капитан, мы уже достаточно обучены.

— А вот посмотрим.

Как только капитан ушел, все сразу загалдели. Хейно горько воскликнул:

— Я этого больше не вынесу! Я удеру ко всем чертям!

— А если военная полиция опять схватит тебя за ногу? — хихикнул смешливый Хейккиля.

— Пусть хватают, но здесь я не останусь!

— Давайте посмотрим денька два. Наедимся сперва как следует. Чтобы силы были.

Утром был подъем, как обычно. Но только без пресловутых, «двух минут», постоянного понукания и крика. Утренняя зарядка, тоже свелась к простой формальности.

— Все-таки тут совсем другое дело, чем в рекрутах, — говорили они между собой.

— По ротам раздали противогазы. Елки-палки! Что еще такое? Мы же истребители танков!

Хейно долго разглядывал противогаз, наконец попробовал надеть его. Но вскоре сорвал с себя маску.

— В этой штуке задохнешься. Не дай бог еще маршировать заставят. Нет, я никак не могу понять, на что это Нам?

— Зато с ним, наверно, хорошо нужники чистить, — смеялся Хейккиля.

— Ну разве что.

Ниеминена вызвали в канцелярию. Он вернулся оттуда мрачнее тучи.

— Меня посылают в командировку. Вестовым к какому-то полковнику.

— Да ну, брось! И далеко?

— Километра два отсюда. Там какие-то офицерские курсы ближнего боя.

— А что это за штука?

— Эх ты, простота! Лотты от офицеров отбиваются.

Ниеминену не хотелось включаться в это соревнование пересмешников.

— Вы еще можете смеяться, ребята, а я выть готов. Вы все-таки хоть иногда освобождаетесь от начальства, а я прикован намертво.

Ниеминен явился на следующий вечер. На нем был мундир и брюки «с искоркой», щеголеватая пилотка и сверкающие сапоги. Рота только что вернулась в казарму после марша, все потные, усталые, потому что марш был в противогазах. Разумеется, столь «шикарное появление» встретили недружелюбно.

— Ах ты пижон чертов! Тебе лафа! А другие корячатся при последнем издыхании.

Ниеминен был в таком хорошем настроении, что далее не стал отвечать. Он достал из кармана пропуск.