— Что это? Ага, пропуск для свободного хождения вечером!
— И постоянный.
— Фу, черт! — Хейно внимательно исследовал пропуск.
— Так и есть. Смотрите-ка! Везет же парню…
— И не нужно возвращаться к восьми часам, — добивал их Ниеминен. — Кивеля говорит, валяй хоть до утра, лишь бы утренний кофе был сварен вовремя. Какой Кивеля?
— Полковник. Такой, знаешь, свойский парень! Сразу мне сказал, чтобы я Других никого не слушал, что, мол, главное, я должен — приносить жратву из офицерской столовой. И жить у полковника на кухне.
— Лакей, значит, — усмехнулся презрительно Хейно.
А Хейккиля все улыбался:
— Стало быть, и ты теперь начальство. Раз ты можешь никого не слушать, кроме полковника.
— И не слушаю! А иначе невозможно, Там же, знаешь, начальство кишмя кишит! Все сплошь капитаны да лейтенанты, только несколько прапорщенят, затесалось.
— Какого же черта их столько нагнали в одну кучу? — заинтересовался Хейно.
— Я же сказал. Изучают ближнюю оборону.
— Ха! Офицеры? — притворно изумился Саломэки, — Ведь их дело натиск. Пусть лучше бабенки от них обороняются.
Ниеминен бросил на него презрительный взгляд:
— Они, видишь ли, офицеры, а не такие хамы, как ты.
— Ну, они ж не мальчики из воскресной школы, — буркнул Саломэки, разглядывая пропуск. — Да, пропуск постоянный, не шутите. Теперь тебе, Яска, надо завести в городе любовницу, а то зря пропадает пропуск.
Ниеминен выхватил у него пропуск и спрятал в нагрудный карман. Он собрался уходить, решив, что товарищи завидуют ему.
— Потерпите уж, как подобает рекрутам, — сказал он, словно в отместку за их насмешки. Они с досадой смотрели ему вслед. Ниеминен ловко устроился, если только не врет. У Саломэки же были некоторые сомнения на этот счет, и он предложил:
— Я знаю, парни, что надо сделать. Давайте в первое же увольнение пойдем и посмотрим за Яской. Я подозреваю, что он нас просто дурачил.
Увольнение удалось получить только на воскресенье — всю неделю обучались военному делу. Ниеминен попался им навстречу. Вид у него был весьма жалкий. Глаза красные, набрякшие, глядели вкось.
— Ай, мать Христова, — воскликнул Саломэки. — Ясна пьян!
Нне… Не пьян, а с похмелья, — сипло возразил Ниеминен. — Вчера вечером пришлось н-немного вкусить…
— С полковником? — иронически ухмыльнулся Хейно.
— Да, и с ним. И с целой компанией. Теперь надо бы раздобыть опохмелиться.
— Себе?
— Да нет же, полковнику.
Ребята смотрели на Ниеминена, не переставая изумляться. С чего вдруг он стал таким? Ведь раньше он, кажется, никогда не пил? Хейккиля и сейчас не верил, думал, что притворяется, разыгрывает. И, подойдя вплотную, потянул ноздрями воздух.
— В самом деле перегаром несет, — подтвердил он. — Ну, что мыс ним будем делать?
— Давайте все вместе набьем ему морду, — предложил Хейно почти всерьез. — Он стал господским лакеем.
— Понюхай вот это! — озлился Ниеминен. — Дайте же я объясню. Эти курсы рассчитаны на неделю. Вчера был прощальный ужин. Привезли из Сортавалы сотню бутылок водки. И я их приправлял — добавлял фруктовой эссенции и сахару. И так как я должен был все время пробовать, чтоб, видишь ли, понравилось и бля… женщинам, так оно в башку-то и ударило.
Ниеминен причмокнул пересохшими губами, потом зачерпнул рукой снегу и, пососав его, продолжал:
— Но теперь уж я знаю, что они не пай-мальчики из воскресной школы. Вы бы только посмотрели! Девки голые! Один капитан на столе плясал — тоже в чем мать родила… А потом, ночью! Я слушал, и меня рвало. Ни за что бы не поверил…
— А про меня ты верил, — вставил Саломэки, подмигнув остальным.
— Ну, ты другое дело, а они!.. У меня до сих пор в голове все путается. Одна бабенка даже ко мне в кровать лезла, — глаза Ниеминена расширились, от ужаса, — голая! Говорит, что те все, мол, ей не соответствуют! Ни на что, мол, уже не способны…
— Ну, а ты, ты-то как? Соответствовал? — нетерпеливо спросил Саломэки.
Ниеминен бросил на него уничтожающий взгляд:
— Я же не ты! Я ее выгнал. А утром подал заявление, чтобы меня отпустили в часть. Но полковник даже читать не стал. Ну скажите, братцы, что мне делать? Я знаю! — мгновенно сообразил Саломэки. — Поменяемся местами! Ах, святая Сюльви, я бы им дал такого дрозда!
Ниеминен только рукой махнул и посмотрел на часы!
— Мне пора. Полковник отпустил только на час. Пойдемте, ребята, поговорим по дороге.
Они пошли за ним. Разговор не клеился. Ниеминен все сосал снежный комок. Наконец он заговорил, как бы сам с собой:
— Я всегда думал, что офицеры культурнее других. Больше я так не думаю. Такого разврата я вовек не мог бы себе представить. А ведь из этих господ большинство, наверное, женаты.
— Ну, одно другому не мешает, — сказал с ухмылкой Саломэки.
Пришли в городок. Ниеминен зашел в ресторан и тотчас вернулся с поллитровкой в кармане.
— Только показал записку полковника, и сразу — будьте любезны! А нашему брату ни за что бы не дали. Ну почему так? Чем солдат хуже?
Хейно толкнул Хейккиля в бок й сказал со смехом:
— Слышь, Войтто, что говорит этот баламут? Он же набрался коммунистической пропаганды.
Хейккиля рассмеялся, а Ниеминен обиделся:
— Ну, знаешь, если мои слова коммунистическая пропаганда, так, значит, я сроду коммунист!
Они проводили его еще немного и пошли назад. Саломэки все не мог успокоиться:
— Ах, святая Сюльви, этот Яска не видит своей же выгоды. Я бы, кажись, полжизни отдал, чтоб побывать на его месте.
Они весь вечер бродили по боковым улочкам, чтобы не натыкаться на начальство. Идти, собственно, было некуда, поскольку в карманах пусто. Только в двенадцать они, продрогшие, вернулись в казармы и доложились дневальному. В казарме было, по крайней мере, тепло и можно было согреться, но раньше времени возвращаться в неволю им не хотелось.
В шесть утра снова подъем — и все как обычно. Господи, когда же конец? Они боялись даже говорить об этом. Ведь уж столько раз они ошибались. Но в глубине души у каждого теплилась надежда, что, может быть, сегодня объявят: — Обучение закончено. Завтра отправляетесь на
— По вагонам!
Команду подали спокойно. Никого не нужно было подгонять. Всякий понимал, что если замешкаешься — получишь худшее место. Поэтому все дружно бросились к теплушкам. У дверей образовалась страшная давка. Саломэки успел первым ворваться в вагон и орал как ошалелый, дико вращая глазами:
— Эй, парни, сюда! Пена, Ясна, Войтто — сюда живо!
Он захватил ближнюю к двери скамейку и сталкивал с нее всех чужих.
— Здесь занято! Ты что, не слышишь, балда стоеросовая!
Куда-то их отправляли. Конечно, никто не знал, куда именно. Но одно, во всяком случае, несомненно: обучение закончено. Пару месяцев тому назад, правда, тоже так думали, и ошиблись. Но теперь ошибки быть не может. Все роты получили новенькое оружие и финское армейское обмундирование. Теперь они уже не новички в армии, а настоящие «заслуженные солдаты».
Весна чувствовалась во всем. Солнце ярко сверкало и пригревало совсем по летнему, хотя на земле еще лежал снег. На станционном дворе, мощенном булыжником, было сухо. У входа на станцию стояли несколько военных и с ними женщины. У Саломэки глаза тут же разгорелись.
— Ах, святая Сюльви, неужели в этом городишке были такие крали! Вы только посмотрите, бродяги, вон та брюнетка — какова? Какая фигурка!..Фу-ты ну-ты!.. Хороша!
Ниеминен посмотрел и залился краской.
— Я ее уже видел. Это она тогда лезла ко мне.
— И ты, болван, прогнал ее!..
Саломэки просто рассвирепел:
— Да тебя за это расстрелять мало! Ох, святая Сюльви, надо ж быть таким идиотом!
Гей, ребята, гляди! — Хейккиля встал в дверях и замахал руками кому-то показавшемуся из-за угла станции. — Мюллюмэки идет!.. Эй, Мюллюмэки! Сержант подошел..
— Что, отправляют вас? Понятное дело.
— А ты тоже с нами едешь? — обрадовался Ниеминен.