Он тоже выпил залпом и сел за стол. На кухне сразу стало меньше места.

— Где Бусин?

— Шляется, как всегда. Под утро появится.

— Ты не выгнала его? Хорошо кормишь? Гладишь? Отпускаешь погулять?

— Да все с твоим Бусином нормально. Его не погладишь, как же! — улыбнулся Бил. — О! Вспомни солнце, вот и лучик, — и он кивнул головой на дверь.

Бусин осторожно вошел в дверь. Замер настороженно и вперил взгляд в меня и Мэда.

Я не выдержала, хлюпнула носом и позвала: — Бусинка! Котик мой! Буся!!! Бусенька! — и заревела.

Бус не любил чужих людей и никогда не показывался из своего укромного места, сделанного мной для него, между диваном и столом, если в доме появлялся чужак.

Сейчас же он потоптался на месте, вытягивая шею, подошел к нам с Мэдом, сидящим на угловом диванчике, по дуге обошел Мэда и запрыгнул с пола мне на колени, боднув головой и начиная тереться всем телом, мурлыча.

— Признал хозяйку, надо же! — удивился Бил. — Умный кот. Всегда это говорила. А меня вот после пробуждения сторонился целых две недели.

Я рыдала и прижимала довольного Буса, изредка недовольно подергивающего носом от чужих запахов, и не могла остановиться.

Бил поставил чайник на газ и достал чашки, возясь с посудой и заваркой. Он был одет в тунику и шальвары. Странно было видеть чужую моду здесь. Хотя за это время я привыкла к этому домашнему одеянию и уже с удовольствием носила его.

— А Мишка? Ты знаешь что-нибудь про Мишу?

— Скоро будет — через полчасика придет. Кстати, спасибо за дневник. За то, что так подробно вела описание своей жизни. Он мне очень помог. И за кубышку. Извини, я ее распотрошила, мне надо было на что-то жить.

— Но как? Разве ты умела читать? Я, очнувшись, понимала только язык.

— Я тоже. Только язык. А с дневником — муж помог.

— Лёшик? Лёшка читал мой дневник??? — Я прикрыла разинутый в молчаливом крике рот двумя ладошками, и раскачивалась в ужасе. — Но там же… там… там сплошная Кончита Вюрст, Эзька, Колясик, дрочка и откровения обо всем! Йоообанаврооооот!

— Вот и Лёха так говорил каждые пять минут. Вытирал пот со лба, матерился, смотрел на меня, как я среагирую, и читал дальше. Это, кстати, первое ругательство, которое тут запомнила, — хмыкнул Бил.

— А ты?

— А что я? Для меня это была тарабарщина чистой воды. Для меня вообще всё здесь было абракадаброй. И какая все-таки мерзость эти ваши течки! Никакого удовольствия, боль, грязь, фуууу. Ненавижу. Но я избавилась от них на долгое время, — как-то нежно и радостно улыбнулся Бил.

— Штоблядь? Што, сукаблядь? Ты беременна???

— Сама сукаблядь. А я — да, беременна. Двойня будет. — Бил погладил мой бывший животик и мечтательно улыбнулся.

— От-ко-гоооо???? — провыл я, вцепившись в волосы.

— От Лёхи, от кого же еще… Мы с ним опять сошлись и у нас семья, Лиана, — слегка вызывающе сказал Бил. — Полноценная семья. И Мишук под присмотром. Всё, как ты хотела, но не могла. Потому что тебе нужна была свобода.

— А как же работа?

— На больничном. С амнезией.

— К какому врачу ходишь? К Болотиной?

— Ага. Клевая тетка.

— А что с моими переводами?

— Лешик покопался в почте, ответил всем от своего имени, извинился. Объяснил про травму, амнезию, и закрыл все гешефты, не ссы.

— В почте? Закрыл? Фух…

— И по закладкам полазил. Угу. А после дневника даже в историю не лез. А я вот полезла, когда немножко разобралась с компом. Лиана! Это пиздеееец! БДСМчик, говоришь, любишь? А чего мужу не признавалась? Лёхе понравилось.

— Ну, пиздееец!

— И не говори, подруга! Полный пиздец.

— Эк ты быстро освоила великий и могучий в полном объеме.

— Увы, не в полном. А по-другому и не получится с вашими долбанными правилами русского языка. Там не только язык сломаешь, но и все остальное.

— Так может тебе мнемошлем дать?

— А есть? Дайте два! Иначе тут чокнусь!

Я встала и качнулась к себе, к Биллу, протянув руки, чтобы обнять. Билл рванулся ко мне и мы обнялись, замерев.

— Не прикасайтесь!!! — Мэд отдернул меня за руку, расцепив наши объятия насильно.

— Мэд, ну ты действительно думаешь, что миллионы световых километров не были помехой для перемещения, а дотронувшись, мы что-то изменим? Не глупи. — Договаривала я уже с трудом. Сознание уплывало. Вязкая горячая темнота поглотила меня, схлопнувшись со звоном в ушах.

…

— Кто ты? — произнес чужой мужской голос.

— Кто я?

— Что я?

— Только лишь мечтатель,

Синь очей утративший во мгле,

Эту жизнь прожил я словно кстати,

Заодно с другими на земле.

Мой голос был хриплым и неузнаваемым. Горло болело. Глаза открывать было страшно.

«Говорить не можешь —

Губы горячи.

Над тобой колдуют

Умные врачи.

Гладят бедный ежик

Стриженых волос.

Бедная Лиана,

Что с тобой стряслось?»

Глаза все же пришлось открыть.

Сильно пахло лекарствами. Руки и ноги не двигались. Привязали, гады.

Пресвятые белочки! Вы таки выполнили последнюю просьбу. Аллилуйя! Я проснулась в нашей, родной, российской дурке. Обычная совковая больничная палата с облупленной краской на стенах и беленым потолком.

Заебись, какой длинный и интересный был сон. А сюжет! Как вживую все видела! Надо будет написать фанфик, когда выйду. Стопэ! Ты же зарекалась! А как же Маркес?

«Хуяркес» — традиционно ответила я себе и присмотрелась к обстановке.

Белая палата, крашеная дверь, бедная Лиана, где же ты теперь?

— Просыпаемся, просыпаемся! — Доктор в белом халате и белой шапочке добродушно улыбался, сидя возле моей больничной койки, и с интересом разглядывал меня с ног до головы, задумчиво обхватив большим и указательным пальцем левой руки свой подбородок.

— Как у нас сегодня дела? Что расскажете интересного? У вас очень интересный случай. Очень интересный. Нуте-с, что вы помните? Чем порадуете? Расскажите о себе подробнее.

И тут я испугалась. Или испугался. Я, вообще, кто?

Приподняла голову и посмотрела на себя. Тело было укрыто одеялом до подбородка. В правой руке торчала капельница. Опознать себя по телу не удалось.

Если я лежу в дурке, значит, Мэд, Рион, Мелли, картинки и полеты — последствия галоперидола, и надо все отрицать и говорить что я Лиана, ничего после удара не помню.

А если я Лиатт, то говорить нужно о себе в мужском роде. Какой же бред. Если я Лиатт — то как мог очутиться в дурке? Белочки, хитрунишки, запутать хотели? Значит, вариант один. Я — Лиана. Их нихт ферштейн. Нихт понимайт. Ничо не помню. Я-я. А они мне — укольчик в жопку.

Нет, стопэ. Если я пришла в себя в дурке, значит себя осознаю. Приступ прошел. Я выздоравливаю. Зачем мне в жопку укольчик?

— Доктор, какое сегодня число? — шепотом спросила я.

— Давайте обойдемся без чисел. Итак, что вы помните?

Как же доказать, что я нормальная?

— Доктор, я упала дома, стукнулась головой и потеряла сознание. Больше ничего не помню.

— Еще интереснее. А как вы себя чувствуете?

— Нормально. — Горло саднило, поэтому говорила шепотом.

— И как вас, милочка, зовут?

— Лиана.

— Прекрасно. Ну, что же… отдыхайте.

Доктор вышел. А я упала головой на подушку.

Дверь открылась и в палату вошел Лёша.

— Лёха? Ты?

— А ты кого-то другого ждала?

— За-ши-бись!

34.

— За-ши-бись!

— Лиана, это правда ты?

— А кто еще может здесь быть?

— А ты посмотри на себя…

— Как? Руки и ноги привязаны. Это же дурка. И давно я здесь?

Лёшка заржал, согнувшись, схватившись за живот. — Бля! Лианка! Ну, ты, как всегда! Ты лежишь в обычной больнице! И руки не привязаны, гляди!

И правда — правая, с капельницей, просто затекла и ощущалась тяжелой и неподъемной. А левая зацепилась рукавом за торчащий штырек из стены.

— А ноги?

А на ногах лежало скатанное в рулон одеяло.