— Есть! — козырнул Роджерс, и, развернувшись на месте, снова чуть не завалился, и промаршировал обратно.
— Колтон, отведи меня в палатку, что-то я не очень себя чувствую, — слабым голосом проговорил я, на самом деле ничего подобного не ощущая, подпуская слабость в голос для придания веса своим словам — омега я или где?
— Конечно, Ники, пойдем, — альфа заботливо взял меня под локоток и мы окольными путями пошли к палаткам. — Ну и знакомые у тебя! Об этом раздолбае такие смешные слухи ходят, с ним никто не хочет связываться, ходячее несчастье просто, а не солдат, — улыбнулся Колтон.
Предыдущую ночь я спал плохо, потому что звуки, доносившиеся из соседних палаток, были слишком красноречивыми, поэтому сразу же завалился спать, пока не вернулись мои друзья по палатке и проснулся рано, в шестом часу, все по той же причине не выспавшись — выполз на улицу, развел костер, подвесив чайник над огнем. Из соседней палатки выбрался Колтон, зевнул, поздоровался и, сняв рубаху, принялся отжиматься на единственном свободном пятачке — прямо у лавки, где я сидел, сжимая кружку с чаем в руках. Посмотреть на красивое мужское тело, гармонично развитое, с широкими плечами, развитыми мышцами, играющими под кожей, было, безусловно, приятно — эстетически, но никакого томления или желания не возникало. Не было желания провести по этой спине пальцами, запустить пальцы в волосы, попробовать на ощупь, такая же мягкая у него кожа, как у Тори или нет.
«Можно и в сиреневом, но уже не то», — прокомментировал Василий.
— Всякое видел, и бутылки воровали, и песни, и музыку, и кашу иногда крали, но чтобы омегу прямо из-под альфы украли — первый раз вижу, — зубоскалил Альзо, появившись между палаток в трусах, берцах, с перекинутым через шею полотенцем.
— Иди куда шел, — не прерывая упражнений, ровно сказал Колтон, равномерно отжимаясь двадцатый или тридцатый раз, все так же ровно дыша и не запыхавшись ни на секунду.
— А я как раз сюда и шел, — усмехнулся соперник. — Что может быть лучше километровой пробежки ранним летним солнечным утром?!
— Что? Да все! — хохотнул я.
— Спорим, тебе слабо сделать вот так, — и он, сбросив полотенце на лавку рядом со мной, упал на землю, прямо на руки, оттолкнулся, хлопнув в воздухе ладонями, и опять опустился на руки, отжимаясь.
Васятка ржал, как припадочный, глядя, как разлегшиеся передо мной альфы отжимаются наперегонки, блестя в утреннем свете гибкими спинами с мелкими светящимися капельками пота.
— Чем еще мериться вздумаете? — подколол их я, не в силах сносить эти петушиные бои перед единственной курочкой.
— О, я весь — сборище неоспоримых достоинств, — подмигнул мне Альзо, вставая и отряхивая ладони, он подошел ко мне и, наклоняясь, прошептал, — я еще целоваться умею умопомрачительно!
Но я с маху влепил ему раскрытой ладонью по лбу, глядя на ошарашенное выражение лица альфы.
— Комар! — предъявил я ладонь, с пятнышком крови на ней, мило улыбаясь.
Странным образом, комары здесь меня не трогали — их было не так уж и много, но меня и Куки они обходили стороной. Куки сказал, что у беременных выделяются какие-то феромоны, отталкивающие комаров, и это была единственная радостная новость за всю мою поездку. Но остальные таким похвастаться не могли и ходили, постоянно почесываясь и брызгаясь репеллентами.
Колтон втиснулся между нами, оттирая Альзо от меня подальше.
— Чертов везунчик ты, Колти! Вечно тебе везет на красивых омег, — пробормотал Альзо, перекидывая ногу через лавку, садясь лицом ко мне. — Ну, хоть чаем угостите, а то у нас кроме спиртного ничего нет, — он взглянул в мое лицо и вдохновенно произнес: — О, прекраснейший, я хочу утонуть в ваших глазах!
— Для этого мне их ещё надо залить, а я, увы, не пью! — холодно усмехнулся я.
— Кто же ходит в гости с пустыми руками? — подкусил его Колтон. — Тем более к беременным красивым омегам.
— А что хочет лапочка? — с интересом и желанием услужить, превратился весь в слух Альзо, с нетерпением глядя на меня.
— Николя хочет кислого березового сока, настоянного на сухофруктах или жареном зерне, — на полном серьезе ответил за меня альфа.
«Боже, какая прелесть! — Васятка сложил лапки в жесте умиления. — Это вчера Таисий хотел сок. А сегодня… а что ты хочешь сегодня, лапочка?» — Васенька умильно заглядывал мне в глаза своими коричневыми мокрыми глазенками.
«Я хочу снять уже этот дебильный парик, нормально помыться в ванне, хочу поспать на нормальной кровати, хочу наконец-то определиться и побыть одному, вот что я хочу. И бусики. Зелененькие такие, с прозрачными камушками цвета бутылочного стекла».
— Эээээ, — растерянно протянул Альзо, — но ведь уже лето…, а сок, как бы, весной собирают…
— Вот именно, — так же как соперник, протянул Колтон, — вот именно…
— Я сейчас! — Альзо ухватил полотенце и побежал, перепрыгивая через веревки от палаток.
И ведь принес! Где достал — уму непостижимо, но достал. Правда, Колтон отлил в стакан и попробовал вначале сам, не доверяя мутной жидкости в литровой бутылке, и только потом протянул бутылку мне.
Я присосался к горлышку и пил с таким наслаждением, что мне даже показалось, кто-то сказал:
— Да кончить же можно только глядя на это…
Я вскинул глаза и провел по всем замершим вокруг омегам, бетам и альфам, облизывая губы и загнанно дыша после кислого сока, как раз такого, каким я его любил — все резко стали заниматься своими делами, отводя глаза и отмирая.
«Вась, они что — пьющих омег не видели, что ли?» — стремаясь спросил я.
«Дикие люди, Таисий, из дикого леса», — развел лапками сусел, пожимая плечами.
— Ты все собрал, Никки? — Колтон заглянул в палатку, где я откинулся на спальник — спина побаливала, и мне хотелось полежать перед тем, как идти на выступление группы. Все уже были на концерте, и только мы с ним остались у палаток.
Колтон протянул мне букет из ромашек, и я понюхал их по привычке — пахли они так же дурно, как и в прошлой жизни.
— Нос запачкал, — тихо сказал он и наклонился, стирая пальцами пыльцу с кончика моего носа. — Ты пахнешь молочком, Никки, — выдохнул альфа и не удержался, прикоснувшись губами к моим губам.
«Фу-у-у! — скривился Васятка. — Он не так целуется, как Тори. И уши у него не такие. И глаза. И волосы. Но от Тори, Коля Боков, ты ушел, значит, выбирай лучшее из худшего, — сусел стал в позу и трагично продекламировал:
«Забудь Тори», — прошептала Судьба.
«Прости его», — прошептала Любовь».
«Врежь ему», — прошептала Нога, — ответил я Васятке, оттолкнул Колтона и вывернулся, вытирая рукой губы.
— Еще раз так сделаешь, и я тебе вмажу. С ноги.
41.
Пока группа готовилась к выходу на сцену, все отдали мне свои телефоны, и я спросил разрешение у Ули полазить в сети. Я полез только в комментарии к последней главе книги, пролистывая огромное количество комментирующих, пока не добрался до «Аленького цветочка».
«Милый, ты уехал, и, оказывается, без тебя все стало ненужным. Время стало безразмерным и его оказалось слишком много. Ночи — длинные и безрадостные. Каждую ночь я смотрю на небо, на те три звезды, которые ты показал мне на заимке, и думаю, что в этот момент ты тоже смотришь на них. У меня теплеет в груди, и я представляю, как будто ты рядом. Кто без меня читает малышу сказки? Дай мне слово, что ты будешь каждый вечер читать ему сказку или петь песенку и говорить, что отец любит его».
Я часто заморгал глазами и следующий комментарий, такой же одинокий и беззащитный, на который никто не ответил, пришлось читать, опустившись на пол сцены, у кулисы, сильно прижимая глаза кистью руки.
«У меня, Милый, есть четыре дня самых счастливых воспоминаний. На заимке — три. И день, когда я увидел нашу фасолинку с курносым носиком.
Раньше я мог написать смс или позвонить тебе, прочитать тебе таблицу умножения или послушать, как ты возмущенно сопишь в трубку, а теперь у меня нет и этого. Ты скрылся и забрал у меня право чувствовать, как толкается наш малыш, рассказывать ему про глупых маленьких ежиков, видеть, как он растет. Я надеюсь, что ты меня простишь, простишь мое упорство и нежелание признать, что люди меняются. Ты действительно изменился. И изменил меня. Я тоже не такой, каким был раньше. Оказывается, любить — это очень больно. Но я буду ждать столько, сколько тебе понадобится, чтобы простить меня. Я люблю вас, мои звездные мальчики».